Эпоха невинности. Итан Фром

Настасия открыла ему дверь, улыбаясь загадочной улыбкой. На скамейке в холле лежали подбитая собольим мехом шуба, белое кашне и сложенный шапокляк с золотой монограммой «Дж. Б.» на матовом шелке подкладки: невозможно было не понять, что дорогостоящие эти вещи принадлежали Джулиусу Бофорту.

Арчер рассердился. Рассердился до такой степени, что хотел было черкнуть пару слов на визитке и уйти, но тут же вспомнил, что избыток благовоспитанности помешал ему предупредить мадам Оленска, что он хотел бы поговорить с ней с глазу на глаз, а значит, в том, что дверь ее оказалась открытой и для других визитеров, винить некого, кроме него самого, и он вошел в гостиную с упрямой решимостью дать понять Бофорту, что он тут лишний, и тем самым пересидеть его.

Банкир стоял, прислонившись к каминной полке, покрытой гобеленом, придавленным двумя бронзовыми подсвечниками с церковными свечами из желтоватого воска. Он выпятил грудь, касаясь плечами камина и опираясь всей тяжестью на одну обутую в лакированный штиблет ногу. Когда Арчер вошел, тот с улыбкой глядел на хозяйку дома, сидевшую на диване боком к камину. Каминный экран как бы обрамлял цветы на столе – орхидеи и азалии, которые, как понял молодой человек, были приношением Бофорта и выращены в его оранжереях. Мадам Оленска полулежала, подперев голову рукой, и широкий рукав ее платья оставлял руку голой до локтя.

Для приема вечерних посетителей дамы обычно облачались в так называемые «простые вечерние туалеты»: узкий, как панцирь, шелковый корсаж на китовом усе, лишь слегка приоткрывавший шею и с кружевом на вырезе, и узкие рукава с оборкой, дававшей возможность увидеть кисть лишь в той мере, в какой можно было разглядеть браслет этрусского золота или бархатную ленточку. Однако мадам Оленска, пренебрегши традицией, надела длинное платье из алого бархата, отороченное спереди, от самого подбородка, блестящим черным мехом. Арчер вспомнил, что в последний свой визит в Париж видел на выставке портрет кисти Каролюса Дюрана, чьи портреты стали сенсацией Салона. Дама, изображенная на этом портрете, была в таком же смелом наряде – платье, узком, как футляр, и с пушистым мехом у подбородка. Было что-то вызывающее и даже противоестественное в этом укутывании в меха в душном сумраке вечерней гостиной, в этом сочетании закутанного горла и обнаженных рук, но смотреть на это, несомненно, было приятно.