Чудовище во мраке

Я решил, что смогу скорее отыскать Сюндэя Оэ, если прибегну к помощи литературных сотрудников газет или агентов по сбору рукописей для журналов, которые непосредственно связаны с печатающимися в них авторами. Однако, как я уже упоминал, Оэ был человеком со странностями и редко допускал к себе посетителей, поэтому после наведения самых общих справок о нем в редакциях журналов я понял, что необходимо найти человека, который был бы с ним близко знаком. По счастливой случайности как раз такой человек отыскался среди литераторов, с которыми я поддерживал дружеские отношения.

Речь идет об агенте по сбору рукописей для издательства «Хакубункан» по фамилии Хонда, который снискал себе репутацию ловкого журналиста. Одно время Хонда был как бы специально приставлен к Сюндэю – в его обязанности входило заказывать тому рукописи для журнала. Ко всему прочему Хонда был не лишен и способностей детектива.

Я позвонил ему по телефону, и он приехал ко мне. В ответ на мой первый вопрос относительно образа жизни Оэ, он произнес фамильярным тоном, словно говоря о своем давнем приятеле:

– Ах, ты о Сюндэе? Ну и стервец же он, право. – И, расплывшись в добродушной улыбке подобно богу Дайкоку[3 - Дайкоку – один из семи богов счастья, податель благополучия и богатства. Изображается с широкой улыбкой на лице.], охотно пустился в рассказ.

По словам Хонды, когда Сюндэй был еще начинающим писателем, он снимал небольшой домик на окраине Токио, в Икэбукуро. Однако по мере того, как литературная слава его росла и соответственно увеличивались его доходы, он арендовал все более просторные жилища. Хонда назвал мне около семи адресов, которые за два года успел сменить Сюндэй: он жил на улице Кикуитё в районе Усигомэ, потом в районе Нэгиси, затем на улице Хацусэтё в Янака и в других местах.

Когда Оэ переехал в район Нэгиси, он был уже модным писателем и его без конца осаждали сотрудники журналов. С той самой поры он сделался нелюдимым и всегда держал дверь своего дома на запоре, жена же его входила и выходила через черный ход. Увидеться с ним было практически невозможно: как правило, он делал вид, что его нет дома, а потом присылал посетителю письмо, в котором говорилось: «Я не встречаюсь с людьми, поэтому прошу изложить Ваше дело в письменном виде». Немудрено, что через некоторое время у многих желавших встретиться с Сюндэем опускались руки, а тех, кому удавалось увидеться с ним, можно было пересчитать по пальцам. Уж на что привычны сотрудники журналов к капризам писателей, но тут и они вынуждены были отступиться. К счастью, жена Сюндэя была женщиной умной, и зачастую Хонда заказывал рукописи и делал напоминания о сроках их предоставления именно через нее.

Впрочем, и с женой Сюндэя временами бывало не так-то просто встретиться. На запертой входной двери то и дело появлялись записки со строгими предупреждениями: «Болен. Посетители не допускаются». Или: «Отправился в путешествие». Или: «Уважаемые господа! Все запросы относительно рукописей прошу направлять по почте. Никого принять не могу».

Перед такого рода фокусами пасовал даже Хонда, и ему не раз приходилось отправляться восвояси несолоно хлебавши.

В свете всего сказанного вполне понятно, что Сюндэй никого не уведомлял о своих переездах – сотрудники журналов каждый раз были вынуждены сами разыскивать его, связываясь с ним по почте.

– Говорят, кое-кому доводилось беседовать с Сюндэем или, по крайней мере, обмениваться шутками с его женой, но, по-видимому, это удавалось лишь таким настойчивым малым, как я, – не без гордости заметил Хонда.

– На фотографии Сюндэй выглядит весьма привлекательным мужчиной. Таков ли он на самом деле? – спросил я. Рассказ Хонды становился все более интересным.

– Ну что ты! – откликнулся мой собеседник. – У меня такое впечатление, что сфотографированный здесь человек попросту не он. Правда, Сюндэй говорил мне, что этот снимок был сделан в молодости, но все равно не верится. Сюндэй совершенно не похож на этого привлекательного мужчину. В жизни он выглядит безобразно обрюзгшим, наверное, потому, что мало двигается, – ведь он все время проводит в постели. Кожа у него дряблая по причине все той же полноты. На лице отсутствует какое бы то ни было выражение. Глаза мутные. Одним словом, вылитый Тодзаэмон[4 - Тодзаэмон – легендарный борец сумо.]. К тому же Сюндэй плохой собеседник и обыкновенно больше молчит. Просто диву даешься, как этому увальню удается создавать такие занимательные произведения. Помнишь повесть Кодзи Уно «Эпилептик»? Так вот, Сюндэй – точная копия главного героя. Подобно ему, он ни днем ни ночью не встает с постели – наверное, уж все бока отлежал. Я виделся с Оэ дважды или трижды, и всякий раз он беседовал со мной лежа. Видно, правду говорят, что он и пищу принимает в постели. Однако же есть в поведении Сюндэя некая странность, не вяжущаяся с его образом жизни. Мне приходилось слышать, что этот нелюдим, привыкший целыми днями валяться в постели, время от времени облачается в какое-то странное одеяние и совершает прогулки в окрестностях Асакусы. Любопытно, что это происходит неизменно под покровом темноты. Будто он вор какой-то или летучая мышь. Вот я и подумал: уж не страдает ли Сюндэй мучительной застенчивостью? Не движим ли он желанием утаить от людей свое физическое безобразие? Чем громче становится его литературная слава, тем больше он стыдится своего уродства. Друзей он не заводит, посетителей не принимает. Так не служат ли его таинственные вечерние прогулки по многолюдным улицам своеобразной компенсацией за долгие часы затворничества? Изучив характер Сюндэя и сопоставив собственные наблюдения с недомолвками его жены, я вполне могу предположить, что дело обстоит именно так.

По мере того как Хонда со свойственным ему красноречием приводил все новые факты из жизни Сюндэя, в моем воображении все более отчетливо вырисовывался образ этого человека. А под конец нашей беседы я узнал об одном поистине удивительном происшествии.

– Поверишь ли, Самукава-сан, – обратился Хонда ко мне, – на днях мне довелось собственными глазами увидеть этого «исчезнувшего без следа» Оэ. Обстоятельства нашей встречи были столь необычны, что я не рискнул даже поздороваться с ним, но то был, вне всякого сомнения, он.

– Где ты его встретил? – невольно вырвалось у меня.

– В парке Асакуса. Дело было под утро. Я возвращался домой. Признаться, я был немного навеселе. – Хонда улыбнулся и почесал в затылке. – Знаешь китайский ресторанчик «Райрайкэн»? Так вот, как раз возле этого ресторанчика стоял тучный человек в красном колпаке и шутовском наряде с пачкой рекламных листков в руке. И это ранним утром, когда улицы еще совсем пустынны. Конечно, все это смахивает на небылицу, но странным человеком в колпаке был не кто иной, как Сюндэй Оэ. От удивления я прямо-таки застыл на месте, не зная, как поступить дальше: то ли окликнуть его, то ли пройти мимо. Видимо, и он меня заметил, но лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным. В следующую минуту он повернулся ко мне спиной, поспешно зашагал прочь и вскоре скрылся за поворотом. Сначала я решил было броситься за ним, но потом передумал, сообразив, что вступать в беседу с человеком, застигнутым в таком виде, было бы неуместно, и отправился домой.

Все время, пока я слушал рассказ Хонды о странном образе жизни Сюндэя, мне было не по себе, как будто я видел какой-то неприятный сон. Теперь же, узнав о том, что он стоял в парке Асакуса в шутовском наряде, я просто испугался. Мне даже показалось, что у меня на голове зашевелились волосы. Тогда я еще не мог уяснить, существует ли непосредственная связь между шутовским обличьем Оэ и его угрожающими письмами Сидзуко, но мне уже казалось, что какая-то связь, безусловно, существует и нельзя упускать этого из виду (во всяком случае, встреча Хонды с Сюндэем в парке по времени точно совпадала с получением Сидзуко первого письма от него).

Воспользовавшись случаем, я решил выяснить, соответствует ли почерк автора этого письма почерку Оэ, и, выбрав из всего письма одну страничку, по которой трудно было судить, кому и с какой целью оно написано, показал ее Хонде.

Взглянув на листок, Хонда не только с полной уверенностью подтвердил, что это рука Сюндэя, но и сказал, что по стилю и грамматическому строю написанное не может принадлежать никому иному, кроме Сюндэя. Дело в том, что когда-то Хонда попробовал ради интереса написать рассказ в подражание Сюндэю и поэтому хорошо представляет себе манеру его письма.

– У Оэ фразы какие-то вязкие, и подражать его стилю довольно трудно, – заметил Хонда.

Я готов был полностью с ним согласиться. Прочитав несколько писем Сюндэя, я еще отчетливее, чем Хонда, представлял себе особый стиль их автора.

В тот же день под каким-то предлогом я попросил Хонду выяснить для меня адрес Сюндэя.

– Хорошо, – согласился тот. – Можешь на меня положиться.

Однако это ни к чему не обязывающее обещание не успокоило меня, и я решил наведаться в дом № 32 по улице Сакурагитё, где, по словам Хонды, еще недавно проживал Оэ, и попытаться что-нибудь выведать у его бывших соседей.

4

На следующий день, отложив работу над новой рукописью, я отправился на улицу Сакурагитё. Поговорив с горничной, служившей в одном из соседних домов, с торговцем и еще с несколькими людьми, я убедился, что все рассказанное мне накануне Хондой соответствовало действительности, но ничего нового о последующей жизни Сюндэя мне узнать не удалось.

По соседству с домом, где проживал Сюндэй Оэ, стояли такие же небольшие особнячки средней руки. Их обитатели, в отличие от соседей в многоквартирных домах, почти не общались между собой. Поэтому соседи Сюндэя знали только, что он переехал и никому не сообщил своего нового адреса. Более того, поскольку на дверях дома Сюндэя не было таблички с его именем, люди даже не догадывались, что живут по соседству с известным писателем. И названия конторы, которая предоставила ему фургон для переезда, никто сообщить не смог. Таким образом, я был вынужден возвратиться домой ни с чем.

Поскольку никаких иных возможностей выяснить что-либо об Оэ я не видел, мне ничего не оставалось, как углубиться в работу над рукописью, с которой я и так уже порядком затянул, да время от времени позванивать Хонде и узнавать о состоянии дел с поисками Сюндэя. Прошло пять или шесть дней, но напасть на след Оэ ему все не удавалось. Между тем Сюндэй медленно, но верно шел к намеченной цели.

На исходе недели Сидзуко позвонила мне домой и попросила срочно приехать к ней, потому что стряслось нечто совершенно ужасное. Мужа, сказала она, сейчас дома нет, прислуга отлучилась по делам и вернется не скоро, так что она с нетерпением ждет меня. Судя по всему, Сидзуко звонила не из дома, сочтя более благоразумным воспользоваться телефоном-автоматом. Говорила она крайне сумбурно, прерывающимся от волнения голосом… Несколько коротких фраз – вот и все, что она успела мне сказать за три минуты телефонного разговора.

Итак, воспользовавшись отсутствием мужа, Сидзуко отослала прислугу из дома и тайком приглашает меня к себе. Это приглашение посеяло во мне смутные надежды. Я пообещал Сидзуко приехать тотчас же и, разумеется, отнюдь не только из-за родившихся в моей душе надежд поспешил к ней в район Асакуса.

Дом Коямады помещался в некотором отдалении от окружавших его торговых построек и по виду напоминал старинный японский замок. Сразу за домом протекала река, хотя со стороны фасада ее не было видно. И только грубый бетонный забор с натыканными сверху острыми осколками стекла для защиты от грабителей да двухэтажный флигель европейского стиля, вплотную примыкавший к главному дому, не вязались со старинной архитектурой японского особняка. Эти два сооружения вносили чудовищную дисгармонию в общий пейзаж, от них так и веяло провинциальным вкусом нувориша.

Я подал свою визитную карточку деревенского вида девушке и был препровожден в европейскую пристройку, где в гостиной меня поджидала не на шутку встревоженная Сидзуко.

После долгих извинений за доставленное мне беспокойство Сидзуко, почему-то понизив голос, сказала:

– Первым делом прочтите вот это. – Она протянула мне конверт и, боязливо оглянувшись по сторонам, придвинулась ко мне.

Как и следовало ожидать, в конверте оказалось очередное письмо Сюндэя Оэ. Поскольку по содержанию оно несколько отличалось от предыдущих, я считаю уместным привести его здесь целиком.

Госпоже Коямада.

Сидзуко, о том, как ты страдаешь, видно по твоим глазам. Я знаю, что втайне от мужа ты прилагаешь старания к тому, чтобы дознаться, где я скрываюсь. Но поиски твои бессмысленны, и я советую тебе их прекратить. Если у тебя хватит смелости рассказать мужу о моих преследованиях и вы рискнете обратиться в полицию, это ни к чему не приведет. Ни одна душа не знает, где я скрываюсь. О том, сколь я предусмотрителен, тебе должно быть известно хотя бы из моих книг.

Итак, завершился первый этап моего плана. Это была всего лишь разминка. Пришло время приступать ко второму этапу.

В связи с этим я должен кое-что тебе сообщить. Полагаю, ты уже догадалась, каким образом мне удается с такой точностью узнавать обо всем, что ты делаешь каждый вечер. С тех пор как я отыскал тебя, я следую за тобой по пятам подобно тени. Невидимый тебе, я ежечасно и неотступно наблюдаю за тобой – и когда ты находишься дома, и когда выходишь на улицу. Кто знает, быть может, и теперь я, ставший твоей тенью, смотрю на тебя из какого-нибудь угла твоей комнаты и вижу, как ты трепещешь, читая это письмо.

Ты не можешь не понимать, что, наблюдая за тобой каждый вечер, я стал невольным свидетелем твоих супружеских отношений. И во мне вспыхнула жгучая ревность.

Этого я не мог предусмотреть, разрабатывая свой план мщения, но, как я вижу теперь, чувство ревности не только не способно помешать осуществлению моего замысла, но, напротив, подогревает во мне желание мстить, беспощадно мстить. Итак, я понял, что некоторое отступление от первоначального плана будет лишь способствовать успеху всего предприятия.

Вот что я имею в виду: поначалу я рассчитывал вконец измучить и запугать тебя и таким образом довести до гибели. Но теперь, став свидетелем ваших супружеских ласк, я решил, что поступлю вернее, если, прежде чем убивать тебя, лишу жизни любимого тобой человека. И только после того, как ты вкусишь всю горечь потери, настанет твой черед.

Однако торопиться мне некуда. Я никогда ничего не делаю в спешке. Грешно было бы переходить к очередному этапу моего плана, пока ты не оправишься от ужаса после прочтения этого письма.

    Мститель.
    Ночь на 16 марта.

Читая эти жестокие, полные зловещей угрозы строки, я не мог не содрогнуться от ужаса. Я ощущал, как растет во мне ненависть к Сюндэю Оэ, которого нельзя уже было даже считать человеком.

Однако если бы я позволил себе поддаться страху, кто утешил бы Сидзуко, совершенно павшую духом? Мне не оставалось ничего иного, как сделать вид, будто я абсолютно спокоен, и снова и снова стараться убедить Сидзуко, что угрозы Сюндэя – не более чем писательские выдумки.

– Простите, не могли бы вы говорить чуточку тише? – перебила меня Сидзуко.

Казалось, мои пылкие увещевания не задели ее слуха. Внимание ее было сосредоточено на чем-то другом: время от времени она пристально вглядывалась в какую-то точку и внимательно прислушивалась. Она старалась говорить как можно тише, словно кто-то мог нас подслушивать. Губы ее побелели и стали почти незаметны на бледном лице.

– Сэнсэй, уж не помутился ли у меня рассудок? Могло ли такое случиться в самом деле? – произнесла наконец Сидзуко, понизив голос до шепота.