Иными словами, как сооружение самого ускорителя, так и здания для него угрожающе затягивалось. И уже никто не решался сказать, когда же, наконец, циклотрон заработает.
А изучение тайн атомного ядра тем временем продолжалось. Исай Гуревич вспоминал:
«… весь 1939 год… был годом великолепных физических публикаций. Идей в воздухе носилось множество.»
Идеи рождались одна за другой, и каждое новое своё озарение физики спешили как можно скорее «застолбить» за собой. Так, во всяком случае, утверждал Георгий Флёров:
«Тогда, до войны, в нас очень были сильны приоритетные страсти. Все дрались за первенство, страшно переживали, если кто-то кого-то опережал».
И вот однажды (это случилось в самом начале 1939-го) физики Русинов и Флёров, повторяя эксперимент Гана и Штрассманна, установили, что при делении урана…
О том, что именно удалось установить молодым исследователям, – в рассказе Исая Гуревича:
«При делении урана счётчик зарегистрировал возрастание числа нейтронов. И это доказывало, что нейтроны деления существуют в действительности, что при каждом делении возникает от двух до четырёх новых нейтронов (такова была точность опытов) против одного, вызвавшего деление, а значит, цепная реакция принципиально возможна».
Экспериментаторы возликовали! Ещё бы, такое открытие! Надо срочно писать статью и посылать её в журнал. Чтоб весь мир узнал об открытии Русинова и Флёрова! Узнал о том, что в результате цепной ядерной реакции нейтронов возникает гораздо больше, чем их пошло на инициирование этой реакции! А это означает, что.
И вдруг…
Курчатов мгновенно охладил восторг исследователей, предложив им повторить свой эксперимент. И тщательно сопоставить полученные результаты с прежними. Затем вновь повторить. И вновь сопоставить. И так поступить несколько раз.
Флёров впоследствии с сожалением сетовал на то, что…
«… о самом главном в этой работе – доказательстве существования вторичных нейтронов – мы не успели сообщить первыми. Курчатов заставил нас, как всегда, всё проверить и перепроверить, считать и пересчитывать. И когда мы со Львом Ильичом Русиновым собрались, наконец, докладывать свои результаты на семинаре, вышла в свет статья Жолио-Кюри и его сотрудников. И датирована она была одиннадцатью днями раньше нашего доклада..
Мы с Русиновым расстроились. А Курчатов нас утешал, что ничего в этом страшного нет. Это слишком важный результат, чтобы страдать из-за приоритета».
Курчатов хорошо запомнил «прокол» десятилетней давности с тонкослойной изоляцией и теперь заставлял всех своих сотрудников не только «считать и пересчитывать», но и «проверять и перепроверять». И лишь тогда, когда ни у кого не оставалось уже никаких сомнений, статью, перепроверенную, что называется, до дыр, он разрешал отправлять в печать.
Между тем в статье Жолио-Кюри, опубликованной в английском журнале, сообщалось о необыкновенном явлении: французы установили, что при делении урана выделяется не один, а два или три нейтрона! Это означало, что реакция будет не только самоподдерживающейся, но и нарастающей, как лавина!
Годы спустя Лев Ландау напишет об этом открытии:
«Дело даже не в том, что деление даёт энергии в десять раз больше, чем обычная ядерная реакция. Оказалось, что в процессе деления из ядра выбрасываются от двух до трёх новых нейтронов. Нейтроны, таким образом, не погибают, а возрождаются в удвоенном числе, опять проникают в соседние ядра, делят их, и так самопроизвольно, быстро нарастая, процесс может развиваться дальше. Это произвело на физиков ошеломляющее впечатление. Открылась клетка, в которой сидел зверь, страшную силу которого мы очень хорошо себе представляем».
Но подобное понимание ядерных процессов придёт к советским физикам не скоро. Тогда, в 1939-ом, в адрес учеников Курчатова посылалось множество довольно едких замечаний. Георгий Флёров рассказывал:
«Я вспоминаю, как после открытия деления урана к нам приехал Сергей Иванович Вавилов с одной из комиссий, которая знакомилась с работой института. Посмотрев, что мы делаем, посмотрев на нас, он по-отечески начал нам объяснять:
– То, над чем вы работаете, если это так важно, этим могут заниматься лучшие физики и химики за границей, располагающие специальными установками, большим количеством урана. А вы от них отстанете. А если так, то зачем вам заниматься всем этим?
На нас его слова подействовали очень тяжело. Однако Игорь Васильевич решил нас подбодрить. И не просто так, на словах. Он устроил несколько необычный семинар.
В то время как раз вышла книга под редакцией Резерфорда, содержащая сборник статей его сотрудников».
Школа Резерфорда и Курчатова
Книга Резерфорда дала Курчатову возможность воспользоваться золотым правилом «папы Иоффе», который, как мы помним, направлял способную молодёжь в зарубежные лаборатории – набираться там ума-разума. У Курчатова на это не было ни прав, ни возможностей, и он стал устраивать «зарубеж» в Ленинграде – на своих семинарах. Слово – Георгию Флёрову:
«Сейчас мы понимаем, что самое главное, сделанное в то время Курчатовым, было в том, что для нашего обучения, а может быть, и для себя, он всех нас, по существу, провёл через главные школы тогдашней ядерной физики, – например, через школу Резерфорда…
В книге Резерфорда были все их экспериментальные работы – по методике, естественно, уже несколько устаревшие. У них всё и считалось то с помощью глаз. Экран из сульфида цинка (многие читатели это знают) при соударении с ним альфа-частиц давал вспышки.
И все эти резерфордовские работы были Курчатовым превращены для нас как бы в шахматные игры. Каждому давалась глава из книги или отдельная статья, и мы должны были разобраться во всём. Объяснить, почему для такого-то эксперимента взята установка такого-то размера – был ли в этом умысел или она просто осталась от предыдущего опыта. Почему использован такой-то источник излучения, а не другой».
Так и хочется воскликнуть, смотрите: мудрый Курчатов уже тогда, в 1939-ом, начал готовить команду для будущего Атомного проекта!
На самом же деле у него и в мыслях, конечно же, не было ничего подобного.
Какой «Атомный проект»? Какая «команда»?
Он просто стремился поярче расцветить свой нейтронный семинар, наполнив его увлекательным делом. Хотел сделать так, чтобы молодые исследователи учились критически воспринимать приходящую со стороны информацию. Учились плодотворно работать в условиях нехватки, если не всего, то многого. Чтобы были готовы делать невозможное, совершать невероятное.
Пример лаборатории Резерфорда, через которую (каждый в своё время) прошли многие советские физики, был чрезвычайно поучительным. Ведь у англичан не было ни сложной техники, ни сверхточных приборов, а результаты получались выдающиеся.
Об этом, как утверждал Исай Гуревич, в ЛФТИ никогда не забывали:
«Резерфорд с учениками строил ядерную физику на голом месте. И Курчатов начал со своими учениками строить на голом месте новый у нас её раздел – физику нейтронную. И сталкивался с трудностями, характерными для всех «голых мест», и с необходимостью преодолевать их по принципу «голь на выдумки хитра».
Но Курчатов был по-другому хитрым на выдумки, чем физики школы Резерфорда. Ведь он пришёл в ядерную физику со своим стилем, уже сложившимся, хоть и в работе над другим предметом».
Георгий Флёров:
«Курчатов заставлял нас влезать внутрь каждой из тех давно уже выполненных работ. Становиться на место её автора… Решать, можно ли построить тот иной опыт иначе, используя прежнюю технику, но как-то "сфокусничав" и что-то сообразив. И можно ли поставить его иначе с техникой современной – 37-го или 38-го года – более точно. Мы также прошли, конечно, и через Римскую школу и через другие, и это помогло выработать у нас чутьё опыта».
В 1939-ом на курчатовский нейтронный семинар стали заглядывать сотрудники Института химической физики Яков Зельдович и Юлий Харитон. Последний впоследствии рассказывал:
«Я помню, что получал большое удовольствие от посещения этого семинара. Но, к сожалению, ничего конкретного в памяти не осталось, кроме того, что семинары проходили очень активно».
О том, чем занимался на тех семинарах сам Юлий Харитон, в памяти Анатолия Александрова сохранилось намного больше подробностей:
«Он сидел немножко подальше, чем мы. Немножко в отрыве. По-видимому, чтобы мы особенно не мешали ему слушать. Хотя мы и сами слушали, естественно. Он сидел всегда с закрытыми глазами. И постоянно было такое впечатление, что Харитон спит.
Изредка он, значит, открывал глаза и вдруг задавал вопрос. Причем, когда он задавал вопрос, это было совершенно поразительно, потому что этот вопрос показывал, что он необыкновенно глубоко и ясно понимает всё, что говорилось, пока он сидел с закрытыми глазами, а мы думали, что он спал. Вероятно, он старался таким образом как-то отвлечься от всяких отвлекающих вещей».
Эти семинары их, видимо, и сдружили. Отрешённого от всего, что мешало думать, Юлия Харитона и руководившего дискуссиями весёлого и озорного Игоря Курчатова. Казалось бы, что могло быть у них общего? Однако много лет спустя физик Константин Константинович Крупников тоже указывал на нечто такое, что их объединяло:
«Они были неуловимо похожи: человек-громада Курчатов и щуплый невысокий Харитон».
На одном из семинаров возникла мысль провести расчёты, связанные с возможностью возникновения цепной реакции в уране.
Может она возникнуть или нет?
Этот вопрос волновал тогда всех физиков земного шара.
Расчёты поручили сделать Якову Зельдовичу и Юлию Харитону. Свои выводы молодые теоретики опубликовали в «Журнале экспериментальной и теоретической физики».
Мы уже говорили о том, что эта работа Зельдовича и Харитона с большим интересом обсуждалась на Всесоюзном семинаре по физике атомного ядра. Жаль только, что никому не пришла тогда в голову мысль пожалеть расчётчиков за то, что они не являются сотрудниками Курчатова. Ведь будь они в курчатовской команде, Игорь Васильевич заставил бы их самым тщательнейшим образом «пересчитать» и «перепроверить» свои расчёты, прежде чем опубликовывать статью. Дабы избежать ошибок.