Дело случая

А музыка не прекращалась. Все та же – унц-унц, унц-унц-унц, и опять… Откуда же она идет? Там, за дорогой, дома, конечно, но что ж это должны быть за колонки, чтобы с такого расстояния музыка слышалась так, словно в метре от тебя играет?! Может, источник этого странного трека в самом следственном изоляторе? Да нет, не может быть! Это ведь тюрьма, а не санаторий!

И вдруг на улице пошел снег. Мелкий-мелкий, но очень плотный. Николай вяло удивился тому, что снег пошел в сентябре, но особого значения этому не придал. Ну снег и снег – подумаешь! Дело вполне житейское – изменения климата, глобальное потепление. Хотя нет, в этом случае снега не было бы не только ранней осенью, но и зимой. Ну тогда – новый ледниковый период. Однажды Кольша пил не один, а с каким-то умником, так тот умник всю бутылку об этом ледниковом периоде толковал. Суть была проста – мы все замерзнем и умрем. Умника это пугало, ну, а Кольшу не очень. Ему было все равно, от чего умирать. Хоть от холода, хоть от водки, суть-то одна…

Николай повернулся, чтобы идти назад к своим нарам. И вдруг увидел – снег идет и в камере. Мелкий такой, как белая рябь. Тревожное чувство шевельнулось в душе. Некстати вспомнилась карикатура. Маленькая девочка подходит к отцу, лежащему пьяной рожей в салате, и говорит: «Папа, тут нам дали домашнее задание – белочку нарисовать. Мама сказала, ты знаешь как!»

«Допился! – пронеслось в голове. – Неужели “белочка”? Хороши дела – белая горячка

начинается!»

Будь Николай нормальным человеком, живущим обычной жизнью, он, пожалуй, тут же принялся бы названивать в «скорую», чтобы за ним приехали и отвезли туда, где таких лечат. Но он был потерявшимся по жизни алкоголиком, да еще и ночующим в следственном изоляторе. Поэтому Николай просто вернулся на свои нары и лег, закрыв глаза. Но и с закрытыми глазами он продолжал видеть снег. И музыка не прекращалась. Как же надоело, хоть бы что-то другое зазвучало, что ли! Он плотно закрыл уши руками. Музыка не стала тише, вот ни капельки! Тогда Кольша понял, что она звучит у него в голове.

Что со всем этим делать, Николай не знал. Поэтому минут двадцать он лежал, наблюдая белый снег с закрытыми глазами и слушая надоевшие мелодии. Через пятнадцать минут решился открыть глаза. И лучше бы не открывал: то, что он увидел, было ужасным. Изо всех углов, а также из-под нар его сокамерников к Николаю тянулись черные тени. Эти тени имели головы без лиц и руки, готовые схватить и утащить куда-то в ночь, в непроглядную тьму.

Он закричал во весь голос, но от его крика почему-то никто не проснулся. В голове пронеслась мысль, что и кричал он беззвучно, но так быть не могло, конечно. Как же можно беззвучно крикнуть, если с голосовыми связками у него все нормально? Но мысль эта быстро ушла: Николаю стало не до нее. Снег вокруг пошел еще плотнее, а музыка в ушах стала совсем нестерпимой.

Николай повернулся на бок, свернулся калачиком, сомкнул веки и закрыл уши руками. Он прекрасно понимал, что это не поможет, ведь музыка звучит прямо у него в голове, но ничего не мог с собой сделать. Он должен был попытаться защитить себя от чего-то страшного, разрушающего его изнутри. Он и попытался как умел. Но ничего не помогло, конечно.

Музыка в ушах звучала все так же громко. Белый снег перед закрытыми глазами все падал и падал. А когда, не в силах вынести этот снег, Николай открыл глаза, то вновь увидел около десятка черных существ с пропастью вместо лиц, которые на этот раз тянули к нему не руки, а какие-то длинные и тонкие нити. Эти извивающиеся нити не просто прикасались к нему, они входили в его плоть и дальше шевелились уже в нем. Они тащили в разные стороны части его тела. Тело пока еще было целым, но это, конечно, не могло продолжаться бесконечно – рано или поздно эти страшные твари его разорвут! А музыка – унц-унц, унц-унц-унц! – все звучала и звучала.

Внезапно сквозь музыку прорвались слова:

– Ты наш! Ты наш навсегда, навеки! – говорил чей-то голос.

И другие голоса вторили ему:

– Ты наш, наш, наш!!!

– Нет! – закричал Николай. – Я не хочу! Я не хочу с вами!

– Не говори, что ты ничего не знал! – сказали несколько голосов одновременно, хором. – Не говори, что тебя не предупреждали!

– О чем?! О чем не предупреждали?!

– Обо всем! Чтобы ты не пил. И чтобы не крал. И о прочем, о прочем, о прочем!

– Я не понимаю! Ничего не понимаю!

– Ничего, ты поймешь! У тебя будет целая вечность, чтобы понять! Целая вечность!

– Я не хочу! Не хочу!

– Поздно! Поздно! Поздно!!!

От этого громогласного «поздно» у Николая все переворачивалось внутри. А музыка все звучала, ее грохот все нарастал. Но даже сквозь этот грохот прорывалось все более настойчивое и уверенное:

– Ты наш! Ты наш! Ты наш!!!

– Я не ваш! – вопил Николай. – Не ваш!

Он принялся хватать черные нити и вырывать их из своего тела. Но вместо оторванных в его тело врастали другие. А музыка все грохотала и грохотала. И перед Николаем как будто разверзалась черная воронка, в которую его хотели стащить эти, без лиц, но с руками-нитями…

Когда утром сокамерники Николая проснулись, они обнаружили его сидящим на полу и размахивающим руками. На их слова Николай не реагировал, лишь смотрел куда-то вдаль безумными глазами. На его лице застыла маска дикого ужаса, челюсть тряслась, с лица чуть ли не ручьями тек пот.

– Готово дело, белая горячка, – сказал один из сокамерников, тронув лоб Николая. – Температура, наверное, под сорок.

– И чертиков ловит, – добавил второй. – Я такое видел. Ему сейчас нужно или пятьдесят грамм водки, или в больничку, под капельницы. Иначе труба. Крыша может поехать, а назад и не вернуться.

– Или возьмет и в окно сдуру выбросится, я такое видел, – добавил первый.

– У нас не выбросится, – подал голос третий. – У нас решетки толстые.

Тут Николай издал протяжный вой и принялся так интенсивно махать руками, словно хотел сыграть в кино ветряную мельницу.

Сокамерник Николая, тот, кто минуту назад трогал его лоб, подошел к двери и громко постучал.

– Начальник! – позвал он. – Открой! Проблема у нас! Начальник!

Спустя минуту раздалось клацанье, и в двери камеры открылось окошко.

– В чем дело? – спросил недовольный голос.

– У нас тут человек «белочку» поймал. Зеленых чертиков ловит.

– И что?

– Ему бы в больничку, начальник! Или водки рюмочку! Тогда сосуды расширятся, и его на какое-то время попустит. Потом все равно лечиться надо, но это так, экстренная помощь! Без этого нельзя – кони двинет парень, точно вам говорю. Ну или свихнется.

– Умный, да? – поинтересовались из-за двери.

– Сталкивался, – скромно ответил арестант.

– Водки арестованным не положено, – официально отчеканил голос. – А что касается больницы… Если б всех пьянчуг в больницу определяли, так не хватило бы этих больниц. Думаю, что проспится и отойдет. Еще больницу ему…

Но тут охранник был вынужден прерваться, так как Николай вдруг вскочил и бросился к окну. Схватив табурет, он подставил его к стенке и забрался на него с явным намерением из окна выпрыгнуть. Всем телом он навалился на окно, и если бы оно было обычным, то, пожалуй, выдавил бы его. Но решетки, разумеется, не поддались разбушевавшемуся пьянчуге. Тогда Николай начал биться в оконный проем всем телом. Двое сокамерников подскочили к нему и попытались унять. Он сопротивлялся с неожиданной силой.

Все это наверняка произвело впечатление на человека в коридоре, потому что он вздохнул и сказал совсем другим тоном:

– Хорошо, будет ему больничка. Понапривозят всяких психов, а нам мучайся с ними!..

И окошко на двери с лязгом закрылось.

Глава 8

Думай, Коля, думай!

Открыв глаза, Николай увидел, что вокруг полным-полно белого.

«Опять этот проклятый снег! – пронеслось в голове. – А где же эти, черные, без лиц?!»