Секретная агентура

Все дальнейшие обращения Пушкина к императору, все вопросы, связанные с изданием его произведений, решение возникающих проблем шли через Бенкендорфа. За 11 лет, с 1826 года и до своей гибели в январе 1837 года, Пушкин написал Бенкендорфу 58 писем, в среднем одно письмо – каждые два месяца. А кроме писем Пушкин почти еженедельно наведывался в Третье отделение – беседовал с Бенкендорфом, общался с его людьми. А вечерами он часто бывал у Бенкендорфа дома, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Такова была интенсивность контактов за 11 лет. И тому, и другому эти встречи были интересны.

Пушкин царя чтил и верил самодержцу. Свидетель Н.Гоголь: «Только по смерти Пушкина обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух лучших сочинений («Герой» и «КН»)… Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, – черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев, и которая вызвала у него эти замечательные стихи».

В 1834 году Бенкендорф и государь прочитают перлюстрированное письмо Пушкина жене: «Видел я трех царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут».

Узнав, что его частное письмо стало известным, гневается Пушкин, но царя не топчет. «Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».

Некоторые особенности натуры поэта – общительность, непосредственность, понимание характеров – позволяли надеяться, что его удастся привлечь к сотрудничеству с Третьим отделением. И оно фактически началось. Пушкина попросили подготовить записку «О народном воспитании», то есть по сути о воспитании патриотизма (характеристика проблемы, высказываемые идеи, позиция лиц, озабоченных просвещением и воспитанием). Это было в 1828 году. И он написал хорошую записку. Пушкин отметил роль престола в воспитании, роль патриотизма, пагубное западное влияние, отметил рукописи, ходящие по рукам в учебных заведениях, подчеркнул проблемы воспитания в учебных заведениях, необходимость системы информирования воспитанников.

Бенкендорф высоко оценил записку Пушкина о «Народном воспитании». И сказал в своем окружении: «Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно».

Предложение о сотрудничестве, по сути, предложение стать агентом Третьего отделения последовало Пушкину от Александра Ивановского – сотрудника Бенкендорфа. Он беседовал об этом с Пушкиным у него дома, когда тот болел, был в депрессии после отказа в прошении поехать в Париж. Пушкин, в конце концов, согласился с предложением Ивановского. Тем более, тот ему объяснил, что возможность путешествовать явно возрастет в случае сотрудничества. Договорились, что Пушкин утром приедет к Бенкендорфу, чтобы продолжить разговор. Но утром Пушкин отказался от этой затеи. У него была способность принимать быстрые решения, а поразмыслив, он нередко менял их.

Но контакты Пушкина с Третьим отделением продолжались, продолжалась переписка с Бенкендорфом. Пушкин идейно поддержал политику царя в деле подавления волнений в Польше в 1830–1831 годы, поддержал действия войск генерала Паскевича, усмирявших бунтовщиков. Поддержал своими высказываниями и оценками, а главное – своим поэтическим словом, сначала, еще до взятия Варшавы, в стихотворении «Клеветникам России», где не только о Польше. Он бросает упрек просвещенной Европе. А ведь упрек-то до сих пор современен.

И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?

…За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?

А после известия о взятии Варшавы, что совпало с годовщиной Бородинского сражения, он пишет стих «Бородинская годовщина».

Сбылось – и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
…………………………………..
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?

Общественное мнение во многом под влиянием Пушкина с пониманием восприняло действия императорской власти в отношении Польши и перемололо брюзжание Европы по сему поводу.

А Пушкину разрешили работать в архивах над историей Петра I. Кроме того, он был зачислен на службу в Коллегию иностранных дел (номинально) с жалованьем 5 тысяч рублей в год.

Когда Пушкин решил издавать «Литературную газету», он обратился за помощью к Бенкендорфу. По просьбе Третьего отделения ему было выделено из казны 20 тысяч, потом еще 30 тысяч рублей.

Еще раз Пушкин обратился к Бенкендорфу во время конфликта с тогдашним министром образования президентом Академии наук Сергеем Семеновичем Уваровым, курировавшим печать. Тот неодобрительно относился к литературно-издательским планам Пушкина. Но главное, он ненавидел Пушкина за его эпиграмму о нем, задевавшую его мужское самолюбие.

Эпиграмма сия известна хорошо.

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж… есть.

Князь Дундук – это Михаил Андреевич Дондуков-Корсаков, председатель Петербургского цензурного комитета. У него с президентом Академии Уваровым были «любовные» отношения. Уваров и поспособствовал продвижению своего «любовника» в вице-президенты. Об этом и эпиграмма. Было за что Уварову ненавидеть Пушкина. Скандал случился отменный. И урегулировал его Бенкендорф, за что Пушкин был ему очень благодарен.

Пушкин: «Общественное мнение имеет нужду быть управляемо»

По сути Пушкин и литераторы его круга в 30-е годы XIX столетия выбирали не роль оппозиционеров, а партнеров правительства, а точнее, Третьего отделения, как части императорской власти. Партнерами власти они становились потому, что не чужды им были некоторые замыслы ее.

В то время в России было два течения в оппозиции: революционное (это ненавистники самодержавия Герцен, Огарев, Сунгуров, Белинский, братья Критские), и либеральное, в котором конфликтовали «славянофилы» и «западники». Пушкин, Вяземский, Баратынский, Хомяков принадлежали к «славянофилам», Чаадаев к «западникам». Революционеры жаждали революции, либералы считали – революция не нужна, а нужны реформы сверху с учетом народного мнения. Только при этом «славянофилы» были патриотами России, а «западники» видели ее подобной Европе во всем. Взгляды и интересы «славянофилов» Третьему отделению были ближе. Оно вообще на реформы смотрело, как и подобает спецслужбе, через призму патриотизма.

После того как Александр I не решился на реформы, Николай I пытался взять на себя роль революционера сверху, подчеркивая преемственность с Петром I. Когда Третье отделение дало Николаю информацию о положении в стране, о ситуации с крестьянством (как говорил Бенкендорф: «Сидим на пороховой бочке»), был задуман ряд реформ. Главная – ослабление, а потом и отмена крепостного права. По поручению императора шла работа над десятками тайных проектов, над проектами по крестьянскому вопросу работали одиннадцать секретных комитетов. Но итог оказался неутешительным, удалось лишь реформировать управление казенной деревней. Не пошли реформы в полной мере из-за сильного, прямо-таки звериного сопротивления бюрократии и дворянства. Об этом Третье отделение предупреждало Николая. Но не хватило ему духа стукнуть кулаком по бюрократии и ее соратникам – дворянам. Россия все же развивалась, не ахти как быстро по сравнению с Европой, но развивалась. И это придавало наглости противникам реформ.

В ряду патриотов, единомышленников Третьего отделения, был и Гоголь. Его пьеса «Ревизор» (сюжет подсказан Пушкиным, да и реально была такая история) била по разгулявшимся, коррумпированным чиновникам, не хотевшим реформ, наносившим урон самодержавной власти. Сам Николай разрешил эту пьесу. Его первые слова после премьеры: «Ну и пьеска, всем досталось, а мне более всех». А чиновники, высшее дворянство возмутились этой пьесой.

Патриотизму повезло больше, чем реформам. Пушкин был идеологом этого идейного течения. Как говорил философ и публицист Василий Розанов, только с Пушкина начался тот настоящий русский патриотизм, что предполагает уважение русского к душе своей. Пушкин открыл русскую душу. Но и он же размышлял, как воспитывать патриотизм.

В том же 1831 году он пишет Бенкендорфу: «Если государю императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностью и усердием исполнить волю Его величества и готов служить ему по мере моих способностей. В России периодические издания не суть представители различных политических партий (которых у нас не существует), и правительству нет надобности иметь свой официальный журнал; но тем не менее общее мнение имеет нужду быть управляемо. С радостию взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, т. е. такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению».

Здесь у Пушкина идея, обогнавшая время – «общее мнение имеет нужду быть управляемо». Эта идея, ставшая через 100 лет квинтэссенцией пропаганды и «паблик рилейшнз», тогда, конечно, была недооценена, примитивно понята. По большей части все свелось к ужесточению цензуры. Только друг Пушкина – Вяземский делает попытку вернуть идее первозданный смысл. В 1833 году он предлагает создать официальную газету, находящуюся под контролем правительства и проводящую его политику. Опять-таки для того, чтобы управлять общественным мнением, но не путем запретов и репрессий, а путем объединения людей близких мировоззрений и предоставления им трибуны для дискуссий.

По-своему видел пути влияния на общественное мнение и Бенкендорф, хотя он и отдал должное идее Пушкина. В связи с этим интересна ситуация с книгой маркиза де Кюстина о путешествии по России – «Россия в 1839 году». Прочитав ее, Бенкендорф сделал вывод – клевета. Но общество обсуждало, пересказывало. И Бенкендорф задумал акцию противоположную – издать книгу-опровержение. Остановился на сподвижнике Булгарина – писателе Николае Грече, как авторе такого опровержения. И тот согласился исполнить заказ. Прием, который через столетие нашел себя в практике советских спецслужб.

Как боролось Третье отделение с интеллектуалами, бросившими вызов монархии

С писателями и литераторами, выступавшими против монархии, проповедующими нигилизм, западничество, а то и русофобию, неприятие русских национальных традиций, не шедшими на сотрудничество, Третье отделение работало жестко. Их предупреждали, арестовывали, высылали, объявляли психически неуравновешенными. Это касалось Чаадаева, Герцена и Огарева, Белинского. Они были откровенными противниками монархии, отчасти приветствовали социалистические идеи. Третье отделение пыталось воздействовать на некоторых из них, используя мнение литераторов иных взглядов и убеждений.

Боль Бенкендорфа – Петр Чаадаев, энциклопедически образованный, в прошлом офицер гвардии, участник войны с Наполеоном, друг Пушкина и декабристов. В октябре 1836 года в 15-й книжке «Телескопа» вышло философическое письмо Чаадаева. Читая его, Бенкендорф морщился и аккуратно подчеркивал вызывавшие неприятие строки.

«Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, – вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его пред вами живо и картинно».

«Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами…»

«…Великий государь, приобщая нас к своему славному предназначению, провел нас победоносно с одного конца Европы на другой; вернувшись из этого триумфального шествия через просвещеннейшие страны мира, мы принесли с собою лишь идеи и стремления, плодом которых было громадное несчастие, отбросившее нас на полвека назад. В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу».

Прочитанное заставило генерала надолго задуматься. Что делать? Как оградить престол и общество от своеобразных философических наветов? Отправить автора в ссылку, как Герцена в свое время? Выслать за границу? Но как поймет общество? Ведь очень популярен Петр Яковлевич, душа и интеллектуальная звезда московских салонов. И в Петербурге известен.

Пушкин должен высказаться, выразить свое понимание России, – к такому заключению пришел Бенкендорф. И Пушкин высказался. Его письмо ходило в обществе и оно окончательно размежевало «славянофилов» и «западников».