Стажировка. Керки

– Мы растили мужчину и воина, а вы кого с него хотите сделать, батрака?

– Солдата, дисциплинированного и ответственного, – отвечаю я и начинаю нервничать и пристукивать ногой. Старый аксакал внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Давай так мы тебе дадим 500 рублей, и ты его на время учебки, отпустишь домой. Он рядом будет, когда надо приедет – покажется. От такого предложения у меня буквально челюсть упала на песок, и я с минуту не знал, что ответить.

– Я доложу комбату, – сказал я и не прощаясь развернулся и чуть ли не строевым шагом пошел в расположение. Комбату, конечно, я не доложил, а помощник комвзвода, вечером сказал, что и меня зарежут, он слышал угрозы родственников в мой адрес.

Догадываясь, что Пахловану могут привести не только яблоки и конфеты, устроил осмотр его многочисленного скраба и еды. Вместе с сержантами проверял прикроватные солдатские тумбочки. Открывал поочерёдно ящички, распахивал дверцы. На положенных местах пребывали положенные вещи: простецкие электробритвы, флакончики с одинаковым у всех одеколоном «Москвич», которым торговали в магазине на колёсах, стопочки конвертов с весёлой картинкой животных – других в автолавке не было, подворотнички, запасные портянки, иголки, подсунутые под катушечные нитки.

Чутье меня не подвело и в набитой тумбочке строптивого Пахлована мы с сержантами нашли анашу и насвай. Эта информация была доложена комбату, позже Пахлована куда-то перевели, подальше от родни, а меня в конце стажировки наградили почетным знаком.

Служил у меня в подразделении шахматист – Быков Игорь. Умные люди в армии закорючка, а умные плюс блаженные – вообще головная боль для начальства. Быков был на удивление неорганизованным и неловким парнем. При ходьбе шаркал сапогами, переваливаясь по-утиному, из строя поначалу вываливался, будто его выталкивали оттуда нарочно. Быков был не просто рядовой учебного пункта, а шахматист второго разряда. Его пару раз вызывали на турниры, которые он выигрывал. Это было приятно, но голова солдата вечно забита этюдами и задачами, а отсюда и не чищеные сапоги и не кормленые собаки. У Быкова была маленькая коробочка с миниатюрными шахматами, которую он доставал в любое свободное время, а теперь вот, пожалуйста, – играл в шахматы во время дежурства.

– Почему играете в шахматы во время службы? – грозно спрашиваю я.

– Я не играю, а анализирую, – беспечно отвечает Быков.

– Какая разница, все равно отвлекаетесь от службы.

– Еще великий гроссмейстер Ботвинник, говорил о важности этого дела.

– При чем тут Ботвинник, и какого дела? – нахмурился я.

– У Ботвинника есть слова о том, что каждый шаг по пути совершенствования строится на анализе… На анализе партии, чтобы можно было, потом критиковать свои собственные ошибки и достижения.

– Быков, я вот влеплю тебе пять нарядов вне очереди – позеленеешь, от счастья. За анализируешься. Ни с оружием обращаться не умеешь, ни кровать заправить, что ты за солдат?

– Товарищ курсант, каждый в этой жизни должен заниматься тем, что умеет – невинно смотря мне в глаза, отвечал Быков. От такой наглости я решил написать рапорт на начальника учебного пункта о «невозможности» сформировать с Быкова хоть что-то наподобие воина. Ибо он конь шахматный и надо его перевести в строй бат или «шахматную» роту.

Через некоторое время меня вызывает заместитель начальника по политической части учебного пункта капитан Березкин. Кивком головы ответил на мое приветствие и попросил присесть на табуретку. Поинтересовавшись, вежливым голосом сообщил:

– Читал ваш опус про шахматиста и даже дал начальнику учебного пункта почитать. Так вот, слушайте его решение: «В переводе рядового Быкова отказать. Талант – это редкость, и его надо беречь и развивать».

– Как он границу будет охранять? Там не сельпо клуб, намучаются с ним, в писари его или в библиотекари, – настаивал я.

– Назаренко не поменяет своего решения. А из Быкова надо сделать настоящего солдата-пограничника. Нужно подумать о том, как пограничная закалка пригодится ему в дальнейшей жизни. Может, у нас растет, чемпион мира, а его – в писари… Надо уметь смотреть вперед.

Все, подумал я, эндшпиль – конец партии, пошел и отобрал у Быкова шахматы и всю литературу. Выдавал я все это назад в виде поощрения, когда он справлялся по службе. Под конец учебного пункта Быков стал собранным и подтянутым солдатом.

Глава VI

Настало время, когда у всех кончились деньги. Курсант Пристегин и Черников сперли бухту колючей проволоки и поперли ее в аул на продажу. Тащить было далеко, перед кишлаком был неглубокий арык, но они все-таки ее дотянули. Вернулись усталые с поцарапанными руками с тремя бутылками вина Рислинг. Все, кто был в палатке, радостно засуетились, доставая стаканы.

– Практически жизнью рисковали, – сказал Пристегин, разливая напиток по стаканам. Вино оказалось кислым и не вкусным. На «огонек» прискакал суслик, который жил под палаткой и от исходящего тепла вышел со спячки и занимался попрошайничеством. Звали мы его – Гоша.

– Вот и Гоша на стакан пожаловал, – сказал Черников увидя его на входе в палатку.

От стакана суслик отказался, а вот баранку схватил с радостью. Мы проводили долгие наблюдение и анализ того, где живет Гоша, но логово его вычислить так и не смогли. Появлялся он как черт с табакерки и также исчезал.

После нового года наступил холод. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и постоянная грязь действовали угнетающе, и мы постепенно впали в апатию, опустились, некоторые перестали следить за собой. Чтобы взбодрить нас в январе командованием был организован пеший переход километров двадцать с обедом в пустыне.

Идея так себе, не одуванчиков понюхать, но никуда не денешься. У меня некстати поднялась температура, но отказаться от этого мероприятия я не мог, ибо многие из моего молодого пополнения подумали, что «курсант закосил». А я как политработник, ведущий массы должен был быть примером, т. е. впереди колонны.

На следующий день на улице с утра висел холодный мутный туман и длинная колонна начала растягиваться вглубь пустыни. Этакое громыхающее стадо несчастных людей. Я шел как во сне, кружилась голова, белье мокрое от пота. Состояние дохлого ежика.

Вокруг верблюжья колючка, перекати-поле. Барханы до горизонта, куда ни глянь – бесплодные пески. Ни души, дикие ужасные места.

На обеденном привале пошел, померил температуру – 38,3, но от «госпитализации» в машину отказался. Обратная дорога походила на ад, мне казалось, что я на другой планете иду в тяжелом скафандре. Сзади раздается надорванное дыхание и сухое чмяканье запекшимися губами, моих бойцов.

Испортилась погода. Пустыня рокотала. Тьма и зловещий шум двигались к нашей колонне. Под ногами поземка из песчинок. Промозглый порыв ветра вынуждал останавливаться и закрывать глаза. Ветер подминал барханы, точно сбивал шапки с голов.

Неожиданно от начальника учебного пункта Назаренко, последовала команда:

– Бегом марш! Я вздрогнул от радости и механически перешел на неспешный бег. Меня качало, как маятник в глазах появился туман. Появилось желание заявить о своей болезни, но это был позор. Бегу в голове пустота, остальные солдаты, не сбавляя темпа, бежали за командирами. Слышу за спиной частый топот их сапог, на который земля отзывалась внятным протяжным гулом

Перед глазами, сжигаемыми едким потом, будто в фантастическом фильме, полыхнуло красным огнем и, казалось, пронзительно вскрикнула невидимая хищная птица. Легкие галлюцинации, чтобы не потерять сознание сконцентрировался на беге. Из всего разнообразия звуков ясно слышал только один – сдавленный звук собственного дыхания, больше похожий на свист дырявой гармони. Вокруг раздавалось шипение, словно горло перехватили веревкой – солдаты потихоньку выдыхались. Окружающее теряло первоначальные свои очертания, расплывалось и уходило совсем. Хотелось откусить язык и умереть от потери крови как нинзя.

Наконец мы вбежали в учебный пункт. Теперь он казался теплым спасительным оазисом в пустыне.

Дополз до палатки, пропустив общее построение и подведение итогов. Истопник спал, я с ходу залепил ему пендаля. Он энергично пошуровал кочергой, и огонь, в ответ на его заботу, разгорелся ярче.

Через десять минут печка начала разгораться. Рыжие мерцающие отсветы сменились постоянным белым жаром, чугунка загудела, застреляла смолистыми угольками, горячее тепло поползло волнами по палатке. Меня то трясло от холода, то бросало в жар. Превозмогая слабость, поставил чайник и протянул к краснеющей боками печке синюшные руки, глядя на игру огня, сжал-разжал пальцы, наслаждаясь теплом. Чая так и не дождался, уснув в бушлате на кровати.

Через некоторое время полог палатки откинулся, противно захлюпав мокрым брезентом, пришли остальные. Шутки, гам, хохот. Меня передернуло от потекшего по ногам холода. Все жутко устали, но кто-то сварил мне баланду из тушенки. Лежа в кровати я услышал:

– Ешь. Аппетита не было, и тарелка простояла до утра, покрывшись жирным «льдом». С утра разогрел «суп», ел не спеша. Тяжелая обстановка научила питаться медленно и со вкусом. Я неспешно пережевывал жилы говядины: если долго жевать, можно обмануть голодный желудок, создать мираж сытости. Много маленьких кусочков лучше, чем один большой.

Хожу по палатке, слегка кружится голова. Бессмысленно смотрю на своих товарищей. Бондарев Андрей, желая меня подбодрить, читает армейский стишок:

Что глядишь на меня устало.

И глаза твои наводят грусть.

Хочешь, что-нибудь из Устава

Я прочту тебе наизусть.

Вяло улыбнулся и опять пошел в кровать. Позже попросил у зам начштаба день отлежаться. Слабость разбирала организм, плюс прихватил желудок. Наверное, чем-то отравился или дизентерия. Ночью, проклиная все на свете, несколько раз ходил в туалет. Ночь в пустыне похожа на живое существо – огромное, скользкое, неповоротливое. Оно всё время тяжело вздыхает, ухает, ворочается – никак не может уснуть. К желудку еще добавился неприятный холодок, ибо идти до туалета долго, а сидеть в нем одному ночью неприятно.

В каждом подразделении нашли мастеров, которые в эпоксидной смоле заливали скорпионов. С целью добыть спящих в песке паукообразных, наши подразделения, вместо учебы, перепахивали тонны песка. Отличившихся поощряли освобождением от нарядов на неделю.

В один из дней меня поймали за этим занятием. Опухший капитан со штаба неожиданно появился в песках, где бойцы вяло ковыряли лопатами песок. Честно говоря, таких колоритных офицеров в армии я не видел. Сапоги были специально сморщены в гармошку и имели явно самодельные, высокие каблуки. Брюки с таким большим галифе, что даже в тридцатые годы подобная парусность выглядела меньше. Его фигура больше походила на школьника, чем на военного из-за узких, несимметричных плеч, которые на фоне гигантских галифе казались недоразвитыми.

Это чудо неожиданно появилось у меня из-за спины и поинтересовалось:

– Что за мероприятие, проводите курсант? – смотря на бойцов с саперными лопатками, ковырявшихся в пустыне. Я не растерялся и бойко ответил:

– Рытье окопов, товарищ капитан!