Стажировка. Керки

– В песках окопы? Ну-ну. Скорпионов ищите?

– Никак нет, готовим личный состав по общевойсковой тактике. Взвод в обороне.

– От кого обороняться собрался от сусликов? Или шакалов? Бегом в расположение на занятия – сказал он и пошел в сторону лагеря. Я неспешно выдохнул из себя воздух вперемешку с тревогой. Зачем он приходил, заблудился что ли, смотря вслед его детской походке.

Иду с проверкой на учебную заставу. Сметающий все на своем пути «афганец», только что отбушевал, пески улеглись, и замутненное пыльной бурей солнце вновь ненадолго очистилось, запылало на закате с прежним усердием и жаром. Но душные синие сумерки уже наваливались на барханы, и пустыня цепенела, готовая погрузиться в ночь… Завыли шакалы. Они постоянно кружили вокруг лагеря в поисках отбросов. Особенно нравилась шакалам наша собачья застава. Но отбросов было мало – сами все съедали.

Проблема питания стояла перед нами постоянно. Есть хотелось круглосуточно. Ибо селедка не давала нужного количества жиров и витаминов. В один из дней кто – то сказал, что на кухне сделали плов из барашка. Все кто был в палатке, быстро помчались в сторону столовой. Действительно на костре стоял большой котелок и повара – азиаты, что-то колдовали над ним. Пахло вкусно, мясом и пряностями.

По завершению приготовления, нам кинули в тарелки по порции дымящегося плова. Мы как волки кинулись рубать это божественное блюдо. Мясо было какого-то странного вкуса, жесткое, но мы были уверены, что это баранина, так как многие из нас ее толком не ели. Когда мы, облизывая ложки, гладили распухшие животы, поинтересовались, что это было за мясо. Хитрые азиаты только смеялись и говорили что «мясо полезное». Кто – то отойдя отлить, вдруг дико закричал, мы рванули на крик и обнаружили потроха собаки. Многих вырвало прямо там, более крепкие побежали бить поваров…

Большие проблемы были с наглядной агитацией. Кроме больших ватманов ничего не было, даже ножниц, поэтому мы изымали из посылок все «колюще и режущее». Рисующие, хорошо пишущие бойцы были на вес золота. Мы их лелеяли, воровали друг и друга или брали в «аренду».

Подслушал разговор, когда хитрый курсант Черников, уговаривал моего писаря перейти в его роту:

– Подумай боец, подумай хорошенько, скажи, что жить без связи не можешь, – майор Назаренко разрешит. Что тебе собакам хвосты накручивать? Ты у кого хочешь, спроси, и любой тебе скажет: у связистов не служба, а рай. У тебя девчонка-то есть? Нет? Чего же теряешься? А то бы захотел – мог с ней, когда хочешь поговорить или с мамой. Хоть с самой Москвой.

Я тихонько подкрался и ущипнул Черникова за задницу. Тот от неожиданности подскочил и, обернувшись, послал меня.

– Ты ему еще расскажи, что он в связи каждый день будет шоколад кушать и в Кремль звонить. Посмеялись.

– Вообще никто не пишет и не рисует, – жаловался Черников. Хоть самому садись и боевой листок рисуй.

– Вот и рисуй, а моих бойцов не трожь. У меня из рисовальщиков – полтора человека.

Выхожу вечером покурить из палатки. Пески, пески, пески… Великая пустыня Каракумы, где её край? Где-то есть другая Туркмения: хлопковые поля, виноградники, нефтяные вышки и города, даже Каспийской море. Здесь же нет ничего, даже колодца, воду привозили на машинах, только линии электропередачи напоминают о цивилизации. Пески, пески, пески…

Прискакал суслик Гоша и замер в нескольких метрах надеясь на угощение, у меня с собой ничего не было, кроме старой мятной конфеты. Сняв обертку, я начал подзывать Гошу, неожиданно он большими прыжками приблизился ко мне и взял конфету. Также быстро скрылся в пустыне. Фантастический зверек.

Моментально, как коршун, налетел туман, стало зябко. Пошел в палатку. Гоша скакал за мной и требовал что-то еще – кислая конфета ему не понравилась. Тут самому найти, что-то пожевать подумал я и показал суслику дулю.

Утро. Постепенно наши замершие за ночь тела начинали шевелиться и издавать какие-то звуки. Кто-то стучал умывальником, вода журчала и стекала в ведро. Кордюков кряхтел и чесал пятку в большом вязаном носке. Хотюн, смотрел на тюбик зубной пасты как на крест животворящий. Арсеньев, закончив умывание, закричал:

– Подъем пираты! Форма одежды номер два, ползком в пустыню!

– Пошел в жопу! – вяло ответил я и пошёл умываться.

На улице был молочный влажный туман. Через полчаса солнце, поначалу робко проглядывавшее сквозь туман, неожиданно быстро вернуло резкость очертаний окружающих предметов, соединив их в единую картину. Вынырнули из вязкого тумана палатки, четко просматривался горизонт. Погода здесь менялась быстро и в разные стороны от холода до жары, от дождя до солнца. Побрел в туалет. Их на учебном пункте было два – один для личного состава и второй поменьше для офицеров.

Это были почти единственные «здания» сколоченное из досок в виде длинного барака. Под ним была вырытая огромная яма, сверху покрытая деревянным полом в котором было множество дырок. Такая «сота» для сранья. Глаза на подходе к этому сооружению сами собой закрываются – больно. Инстинкт самосохранения. Запах может выжечь зрачки.

Внутри солдатского туалета процесс идет полным ходом и днем и ночью, как-никак полтысячи человек испражняются. Со стороны зрелище выглядит дико – человек сорок, кряхтят над прорубями в грязном деревянном полу. Никаких перегородок. Все напоказ. Одна сторона – белые задницы выстроились в длинный ряд. Другая в лицах. Кто курит, с шумом выпуская дымные струи, кто трет газету в руках, чтоб мягче была, для применения. Полный коллективизм, и это отторгает. Да ведь туалет – это таинство. Дома – это нагретый задницей стульчак. Здесь все гадили, «взявшись» за руки, сидя рядом друг с другом.

В солдатском туалете вспыхивали ссоры, доходящие до драки. Допустим, сидит боец в позе усталой курицы, а рядом другой воин мочиться в соседнюю дырку на уровне твоей головы. Капли мочи при «промахе» летели на сапоги и ХБ. Сначала было всем неудобно, потом – «человек ко всему привыкает».

Офицерский сортир был поменьше и не такой вонючий, так как соответственно людей пользующимся им было не много. У нас были перегородки и хоть какое-то ощущение уединенности.

Однажды в начале учебного пункта, курсант Игорь Толстогузов расслабившись, читал газетку сидя над своим гнездом. Все было хорошо, но тут снизу его по попе кто-то погладил. Игорь как коршун подлетел вверх и проорал:

– Ёксель – моксель! Екарный бабай! – и пытался дрожащим голосом обьяснить окружающим, что же произошло. Все начали поднимать и спасать свои задницы от неведомого врага. Картина уморительная.

Оказалось все просто – курсант Женя Домошенко уронил в дырку свою шапку и полез ее поднимать. По бокам туалета песок осыпался и дерьма на дне было еще мало. Видя над головой чью-то задницу, Домошенко не удержался и осторожно ее погладил. Женя пошел вылезать с говно – ямы, а Толстогузов еще час заикался.

Глава VII

Первое место на учебном пункте занимал быт и извечные солдатские проблемы: пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить. Нам на заставе собаководов повезло, сержанты часто варили суп из костей с тушенкой, я догадывался, что они по немного объедают собак. Меня всегда приглашали к столу, и мы хлебали вкусную ароматную похлебку, виновато посматривая в сторону собак.

Свободного времени у меня было много, и я развлекался с собаками как мог. Один случай запомнился мне на всю жизнь.

Рота сидела в палатке, и сержанты проводили занятия я же бродил между собачьими будками и «общался» с худыми немецкими овчарками. Собаки воспринимали меня благодушно, только одна сука небольшая рыжая овчарка по кличке Заря, постоянно рычала на меня, когда я подходил к будке. Не признавала меня и все, даже ненавидела. Это была собака сержанта Вышкина, парня соответствующего фамилии – высокого уроженца Брянска. Он всегда был спокоен как бублик, говорил мало и по делу.

Собака, которую я дразнил, поначалу подлежала чуть ли не выбраковке, но со временем догнала в весе и резвости братьев и сестер и выросла в крепкую овчарку. Только с рождения у нее был такой неприятный голос достающим до печенок. Вышкин ее любил, не смотря на скверный характер и постоянную агрессию к окружающим.

Проходя мимо будки Зари, я опять услышал глухое рычание. Остановился, попытался подойти к будке, овчарка на половину высунулась из будки, издавая злые утробные звуки, обнажая зубы. Чем я ей не нравился, не могу понять до сих пор.

Во мне играл юношеский максимализм, и я решил «поломать» собаку. Взяв дрын, я начал «воспитывать» Зарю засовывая палку в будку и толкая собаку. Заря то вцеплялась в дрын, то пыталась выскочить из будки и достать мучителя. Собака не собиралась подчиняться, а я не собирался сдаваться. Схватка набирала обороты, овчарка, обозлившись резко, кидалась на меня и только цепь спасала меня и мои ноги. Заря громко рычала и лаяла, я потел и орудовал колом.

В один из моментов овчарка прыгнула на меня, отскочила и припала к земле на лапы, злобно хрипя. И тут я заметил, что хлипкая цепь разорвалась… и собака свободна. Только она не понимала этого и продолжала, не двигаясь, наблюдать за мной. У меня громко застучало сердце, и парализующий страх окутал тело.

Мысли стали как лоскуты, обрывочны и не имели между собой связи. Вязко стучало в висках, кровь билась толчками. Я замер как памятник, не было даже желания смахнуть со лба, безостановочно натекавший пот.

Не зная, что делать мы около минуты надвигаясь смотрели друг другу в глаза.

Собака была полна злобы, уши прижаты, она готовилась к новому прыжку. Чем бы это кончилось неизвестно, как вдруг за спиной раздался голос Вышкина:

– Сидеть Заря! Вышкин увидел, что произошло, и решил вмешаться в ситуацию. Подойдя к овчарке, он взял ее за ошейник и потом спокойно посмотрел в мое посеревшее лицо. Помолчав сказал:

– Не надо так с животными, товарищ курсант. Такими методами вы ее не воспитаете. Во время войны собаки подносили боезапасы под огнем, вывозили раненых, подрывали танки, бросаясь со взрывчаткой под гусеницы… Нельзя так…

На смену тревоге вскоре пришло расслабление, понемногу унялась дрожь. Отхлынула от затылка недавняя тяжесть, сковывавшая волю и парализующая мозг.

Мне стало стыдно, я опустил глаза и прошептал заплетающимся языком «Спасибо». Развернувшись, пошел в пустыню. Иду медленно-медленно. Мне казалось, что мои ноги сделаны из песочного печенья – и сейчас рассыплются на множество маленьких песчинок, не выдержав веса тела, и я сольюсь с песком пустыни.

Скоро зашел за барханы и остался один. Ветер пел песни, как плакали младенцы, Тоска, произошедший случай расстроил меня. Решил больше никогда в жизни не обижать собак. Даже тех, кто меня не любит.

В один из дней в питомник из местного кишлака пришла женщина с большим псом, с виду походим на немецкую овчарку, и попросила его забрать. Женщина с большими глазами и седеющими волосами упрашивала забрать ее пса, я сопротивлялся:

– Чем я-то могу вам помочь? Собаки у нас свои, а сверх штата мне держать не положено. Да и кто мне будет выделять средства на рацион сверх нормы?

– Да-да, я понимаю. Но я расскажу, – сбиваясь, тараторила женщина. Знаете, Алтай не любит, просто терпеть не может пьяных. Он совершенно звереет, рычит, рвется с поводка… Как-то раз прямо у дома он в клочья изодрал на мужчине брюки. Представляете? У-у, какой вокруг всего этого поднялся шум… У нас маленький кишлак.

Все это время неподалеку возле нас прохаживался боец и с любопытством, но так, чтобы невзначай прислушивался к разговору. Я приказал ему:

– Вызовите ко мне инструктора службы собак Вышкина. Женщина продолжала быстро говорить, будто боялась, что я ее прогоню.

– Сначала я отвезла Алтая к моей сестре в соседнюю область, та живет в своем большом доме, – продолжила женщина, машинально поглаживая собаку по шелковистой шее. Так Алтай – я не знаю, что с ним произошло, – вцепился в какого-то соседского бычка и перегрыз ему горло. Жутко, кошмар… Понятно, был суд, я вынуждена была заплатить двести восемьдесят рублей за ущерб. Но дело, как вы понимаете, не в деньгах: мой муж достаточно хорошо получает. Просто я боюсь, что однажды Алтай сорвется, за ним могут приехать люди и… Вы ведь знаете, что я имею в виду. Поэтому мы с Алтаем и у вас. Я долго думала, прежде чем решиться, ведь к животному привыкаешь, словно к ребенку. А потом пришло, наконец, письмо от мужа. Он тоже советует, раз такое дело, отдать Алтая вам, и я поняла: лучше, чем на границе, ему не будет нигде.

Подбежал запыхавшийся инструктор службы собак, сержант Вышкин, указал ему на Алтая.