Оказалось, что Бог не Яшка,
Бог видит, кому тяжко —
били дагестанца по делу, имели право.
Через пару дней Степанов
встретил Алика в общежитии снова.
Держась за стену, тот брёл, пряча лицо —
ему так «удачно» прилетело в переносицу,
что оба глаза надёжно заплыли кровью —
что-то жалостно бубнил,
отдам долг шмотками, мол,
совал свой ремень из настоящей кожи
в качестве аванса за то,
что забрал себе неделю назад.
– Алик, Алик… Как ты мог? Я ж тебе верил!
Да ладно, свои люди, решим как-нибудь… —
бормотал Степанов, стараясь не смотреть
в исчерна-кровавые гамидовские зрачки,
переполненные бедой, болью и скрытым отчаянием.
Он боялся увидать там скорое будущее Алика,
которое с такими-то долгами всем и каждому
представлялось весьма малоприятным.
Где-то позади, в тёмной глубине коридора,
он увидел смутно белеющее лицо Татьяны.
Запоздалая догадка поразила Степанова —
наверняка этот свой огромный синячище
она получила от мужа из-за него, дурака,
попрекнув хмельного Гама
бессовестным предательством.
Он хотел ей сказать при встрече
пару добрых тёплых слов,
но дороги их так и разошлись навсегда.
Говорили, что вскоре она развелась с мужем.
Степанову хотелось верить, что это так.
Через месяц талоны в столовку закончились,
Степанов уехал в очередной стройотряд,
всё реже вспоминая это сытое время.
Мясокомбинат вспоминался ему с тёплой грустью —
именно после истории с Гамидовым
Степанов отчего-то наивно уверовал,
что зло всегда будет неотвратимо наказано.
Надо было только немножечко потерпеть, да?
Яростный стройотряд
Степанов жил в кабине автокрана уже пятые сутки.
Вообще-то у японского TADANO было две кабины,
нижняя водительская и верхняя для крановых работ,
но проникнуть кабину водителя Степанов не смог,
а ломать замок японской чудо-техники не хотелось,
пришлось ему залезать на кран и спать в кабинке —
а иного выхода у Степанова тогда просто не было.
Посёлок Святогорье, где работал их стройотряд,