Ты самая любимая (сборник)

– Ну, хочу, конечно! Кто не хочет?

– Значит, так, смотри. «Жаркие ночи» улетают, как горячие пирожки. Любой тираж! Да или нет?

– Ну…

– Дышло гну! Думай! Я пригоню левую бумагу, ты сделаешь левый тираж, и я его двину мимо кассы – бабки пополам. Ты понял?

Директор испуганно посмотрел ему в глаза, но Пачевский не ослаблял напора:

– Прикинь, Колян! Доллар делаем на книжке! Доллар!!! Тиснешь тысячу – пятьсот твои. Тиснешь десять тысяч – пять штук в карман! Тачку купишь, человеком станешь! Катю будешь катать! А у Кати сиськи!!! Ну?!

Директор охрип:

– Дышло гну! Давай бумагу…

Конвейер, увеличив скорость, стал печатать левые тиражи. Пачевский, увеличив темп, разгружал книги у книжных магазинов и уличных торговцев, делил выручку с директором типографии и выводил свою жену в концерты на Жванецкого, Митяева и Макаревича.

А по утрам бегал по парку «Сокольники».

И снова разгружал книги… Книжные магазины… уличные прилавки… И польщенно принимал от Ангела с Небес цветы, с которыми она являлась к нему в его каморку в издательстве. И гулял с ней по Чистым и Патриаршим прудам, по Тверской и Манежу.

– Мужчина, – говорила она, облизывая эскимо на палочке, – а что такое Государственная дума?

– Это наш парламент.

– Там сочиняют законы?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

– Я хочу, чтоб они сочинили закон о любви.

– Как это «о любви»?

– Очень просто. Ведь все, что мы делаем, мы делаем ради любви. Правильно? Чтобы нас любили. Значит, нужен закон: три раза в день – час любви! И тогда все – никто на вашей земле не будет никого убивать, завоевывать. Понимаешь? Кончатся все войны! Поцелуй меня!..

Конечно, на них оглядывались прохожие, но Пачевскому это льстило, он гордился и собой, и своим Ангелом и как-то заехал с ней в ресторан «Экспедиция» на Солянке. А там оказались не только экзотическая еда и оранжевый вертолет посреди зала, но – вдруг – живая музыка, джаз-банд, да какой! Конечно, не Игорь Бутман и не Алексей Козлов, а кто-то из молодых. Но – ранних…

При первых звуках саксофона и трубы Ангел с Небес совершенно остолбенела. Даже отшатнулась к Пачевскому, спросила с испугом:

– Что это?

– Это джаз. Ты никогда не слышала?

– Нет.

– А что, у вас там нет музыки?

– Есть. Но у нас только эти… Брамс, Шопен, Моцарт… А это… Ой!.. Ой, как хорошо-то!.. Ой!.. – И ее тело, словно само собой, стало вибрировать в такт музыке и даже слегка взлетать над стулом.

Но Пачевский успел схватить ее за плечи, прижать к сиденью.

Тут из-за соседних столиков несколько пар вышли танцевать, Ангел посмотрела на них… присмотрелась… а затем вскочила и потащила Пачевского:

– Идем! Идем! Я тоже так хочу!

– Только не летать! – предупредил он ее.

– Хорошо, я постараюсь…

Подойдя к танцующим, она еще пару секунд присматривалась к их движениям, затем стала осторожно копировать, а затем…

Кто-то из музыкантов тут же обратил внимание на идеальную – в такт музыке – пластику и легкость движений ее тела, на синхронную пульсацию ее тела под каждый звук их инструментов. И поддал темп, и повел ее своей музыкой…

А вслед за ним и остальные музыканты стали играть как бы только ей…

И она совершенно отдалась этой музыке, да с таким сексапилом, что к Пачевскому подошел метрдотель, прошептал на ухо:

– Мне кажется, вам пора в экспедицию. Всего сто баксов.

Пачевский посмотрел на оранжевый вертолет.

– А что? Эта штука летает? В натуре?

– И еще как! – заверил его метрдотель. – Женщины обожают.

Пачевский достал из кармана бумажник, отдал метрдотелю стодолларовую купюру, и тот радушным жестом показал на вертолет, на трапе которого уже стояли пилот и стюардесса в голубой аэрофлотской форме.

Пачевский взял Ангела за руку и повел к вертолету.

– Ага! – сказала она с восторгом. – Мы полетим? Я ж тебе говорила!

По короткому трапу они поднялись в вертолет, пилот ушел в свою кабину, а в салоне стюардесса задраила иллюминаторы, показала им на широкий диван и бар с напитками и удалилась, задраив дверь.

Но музыка продолжала звучать, и одновременно пилот объявил по радио:

– Приготовиться к взлету! Принять по сто грамм!

Пачевский с усмешкой налил себе и Ангелу.

Вертолет задрожал, наполнился шумом двигателя.

– Начинаю отсчет! – сообщил по радио голос пилота. – Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Принять еще по сто грамм!..

Пачевский и Ангел выпили.

– Семь!.. Шесть!.. Пять! – продолжал голос по радио. – Вертолет испытывает перегрузки, сбросьте одежду!..

Ангел с Небес послушно, как ребенок, сняла платье.