Лжедмитрий Второй, настоящий

– Спасибо, – ответил Годунов. – Я уже обедал. Да и живот чего-то болит второй день.

* * *

Нагой и Щелкалов встретились по дороге на Белоозеро. Их экипажи столкнулись у недорогого дорожного трактира.

Может быть, Нагой и не узнал бы, кого везут и куда в потертой дальнедорожной карете, но его слуга Копнин каким-то чудом знал все.

– Смотри, Афанасий Федорович, Щелкалова везут.

Действительно, везли Щелкалова под небольшой, в три верховых стрельца, охраной.

Нагой подошел к щелкаловскому приставу, чтобы получить разрешение на разговор со старым знакомым, своим бывшим начальником.

– Не велено! – хмуро отвечал пристав.

– Я заплачу, – предложил Нагой.

– Не велено!

И опять же расторопный Юрий Копнин все устроил.

– Не можешь ты с ними говорить, Афанасий Федорович. Ты все по-начальнически хочешь. А тут по-человечески надо. Иди в карету. Тебя ждут.

Думный дьяк Андрей Щелкалов и дьяк Афанасий Нагой были дипломатами приблизительно одного ранга. Щелкалов был главный дьяк Посольского приказа (Министерства иностранных дел), Нагой – посол высшего разряда в самой опасной для Моск-вы стране – Крымской орде.

И вот оба они в опале: один уже рухнул в пропасть, другой еще идет по самому краю.

Они сидели в обшарпанной служебной карете под надзором пристава и троих служилых людей и тихо беседовали.

– Что с тобой? Куда? – спрашивал Нагой.

– Донос на меня пришел. Лука Паули – переводчик варкочевский – донес, что я с Рудольфом вел переговоры.

– Понятно, – сразу проник в суть вопроса Афанасий. Он с лету понял, что речь в данном случае могла идти только о принце Максимилиане и московском престоле. – куда теперь?

– За Белоозеро, в монастырь. – Щелкалов помолчал и мрачно добавил: – Право, тут и не знаешь – доедешь ли. А то и удавят по дороге, как Ивана Петровича Шуйского удавили.

В карете так и висело ощущение беды и тревоги. Постаревшего Щелкалова просто трудно было узнать.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Нагой.

– Нет, – ответил Щелкалов. – Ничем ты мне не поможешь. Скажи только брату моему Василию, пусть все делает, как мы с ним договорились. Пусть ни от чего из порешенного не отказывается и Романовых держится.

Афанасий Нагой дорого отдал бы, чтобы узнать задуманное братьями. Но он прекрасно понимал, что через это узнание можно запросто и головы лишиться.

Они обнялись и стали прощаться. Вдруг Щелкалов спросил:

– Слушай, Афанасий, а ты сам был в Угличе, когда младенца Дмитрия убили?

– Прости Господи, не был, – перекрестился Афанасий. – А что?

– Да говорил мне Андрей Клешнин, что там было что-то не так. И младенец не совсем тот, и похороны не вовсе те… И Вылузгин чего-то чуял, и Шуйский носом крутил. Ничего не ведаешь?

– Нет, брат, не ведаю…

– Жаль, хорошая могла бы быть комбинация! – закончил беседу Щелкалов. – Ну ладно, бывай! Вон пристав волком глядит.

Они еще раз обнялись, и каждый дальше поехал по своей жизненной линии. Странная эта езда в Русии.

Очень долго не мог прийти в себя Афанасий Нагой после «хорошей комбинации» Щелкалова. Ничего толком не ясно, но очень тревожно.

* * *

В конце девяносто четвертого года в Москву в третий раз приехал цесарский посол Варкоч напомнить царю его обещание помочь австрийскому цесарю казною.

– Если хотите помогать, то помогите теперь, потому что турский султан пошел на нас со всею силою.

В частной беседе с казначеем Степаном Васильичем Годуновым он толковал:

– Цесарь наш прислал Борису Федоровичу свои подарки, какие только к братьям своим посылает, другим великим курфюрстам. Да ты только взгляни. Две цепи золотые, одна с портретом цесаря. Часы золоченые с планетами. Кубок серебряный, позолоченный, с жемчугом. Два попугая.

Он расхваливал все это, как купец в крымском жидовском городе Кыркоре, где располагался русский посол Бибиков. Судя по шикарным подаркам, дела австрийского цесаря действительно были очень плохи.

При первой личной встрече с Годуновым Варкоч буквально умолял его:

– Их царское величество просит, чтоб вы умилосердились о кровопролитии христианском. Помогите, чтоб государь ваш казны своей послал, которой имеет от Господа Бога очень много, потому что теперь пора. Господь Бог на этом свете всякой радостью вас наградит и детей ваших. И на том свете вам вечный платеж будет. И у всех государей и людей христианских великую славу иметь будете.

Годунов слушал и в процессе слушания размышлял. Что-то подсказывало ему, что в этот раз кесарю следовало бы помочь. А почему следовало, он еще не понял.

Подарки, переданные государю Федору Ивановичу, были еще роскошнее. Драгоценности были присланы и жене его – царице Ирине Федоровне.

По случаю приезда посла царем был устроен роскошный прием на сто человек сидящих и двести человек стоящих бояр.

Когда после пышных приемов и долгих бесед Борис Федорович и Степан Годунов остались одни в рабочей комнате правителя, казначей спросил:

– Что, не будем посылать казны?

– Как не будем, будем, – ответил Годунов.

– Мы ж никому не посылали, да и нам никто не посылал. Все больше обещаниями ограничиваются.

– В этот раз пошлем казну, и большую, – сказал Годунов. – И вот почему. Нас сейчас литовцы не пугают. После смерти Батория они не страшны. И шведы, слава Богу, замолкли. А вот турский султан самый наш первый враг. И надо бы кесарю деньги послать. Проку особого, я думаю, не будет. Но и казне без дела лежать незачем. Пусть работает. Хоть раз покажем немцам, что при случае мы можем их рать содержать. Другие сразу заискивать перед нами начнут, забегать вперед и в глаза заглядывать.

– Почему это? Отчего вдруг?

– А оттого! Узнают, что австрийскому кесарю денег дали, будут думать, что и им дадим. Много больше на стороне выиграем. И послать надо не деньгами, а так, чтобы как можно больше слухов по Европе расползлось: дорогими товарами, мехами!

Годунов встал из-за стола и, слегка прихрамывая, обошел комнату.