cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада

Внизу никакой воды не текло, не виднелось даже русла, напротив, вполне разросся шиповник и ива. Возможно, это был весенний мост, функциональный в разлив, в апреле и мае. Или запасной мост, его построили на сэкономленные средства или средства меценатов – когда где-нибудь понадобится мост, его перенесут в нужное место. Или мост имени ВЦСПС, я вспомнил, когда учился в первом классе, мы жили у промышленного канала, через который как раз собирались строить такой. Поставили стелу с обещанием, что к концу пятилетки мост ВЦСПС непременно будет, но отчего-то не получилось, а я ждал, потому что приходилось в школу пилить лишние два километра каждый день…

Здесь есть мост, где-то его нет, постит Тушканчик пост, плачет Уланов поэст. Телефон снова пикнул о хлорофилле.

Хороший, в принципе, мост. В три полосы, крашенный яркой и толстой синей краской, я попробовал отковырнуть, но краска не поддалась, ноготь сломал.

Возможно, это экспериментальный мост. Конструкция и на самом деле необычная – слишком легкий с виду, словно связанный из железобетонных соломин. Этот мост – модельный мост для всех будущих мостов Нечерноземья. Мост грядщих дней. Вперед, сквозь «Угар муниципий», «Молот Берии», он бы оценил, я сам оценил, размышляя о сущности синего моста; я принял хлорофилл. Конечно, стоило принять его до корейской лапши, но так уж получилось, вероятно, завтра стоит поголодать.

Забавно. Я отметил, что практически не удивился этому нелепому мосту на ровном месте, более того, нашел ему сразу несколько достоверных оправданий. Хорошее и полезное качество, незаменимое. Не исключаю, что я был его носителем с детства, но к текущему возрасту оно достигло совершенства. Ты видишь поэста Уланова, слушаешь идиотские стишки, но тебя это не смущает, потому что на фоне других идиотов Уланов смотрится небезнадежно. И стихи у него местами попадаются смешные, и их действительно можно напечатать книжкой и продать, другие идиоты их купят и найдут оригинальными, а все, что можно продать, имеет право на жизнь.

Ты организуешь конференцию «Евразийский космизм», и на нее съезжаются всамделишные космисты. Арендуют зал на неделю и всю неделю интенсивно взаимодействуют с иерархами Хрустальной Цитадели, днем плотно общаются с небожителями, вечером устраивают на берегу журфиксы с молодым вином и фейерверками. А ты распечатываешь им квалификационные дипломы, и каждый, кто внес в фонд развития космизма пятьсот долларов, получает сертификат «Хранителя алмазного предела». И ты нанимаешь тенора из Краснодара, чтобы на торжественном вечере закрытия он исполнил гимн «Слезы Матери Миров», и он тоже не удивляется – чего за триста евро удивляться. Мы все не удивляемся, мы серьезны и терпеливы.

Когда идиоты приходят к тебе с утра с дробовиком, ты не удивляешься, понимаешь, что их прислал другой идиот и у него есть на это свои идиотские причины, они весомы в его глазах, и неким образом это оправдывает его дебильные причины и для тебя.

Ты смотришь, как Современный Прометей жжет мексиканские спички, и веришь, что это успокаивает, и досадуешь, что это придумал не ты.

Я вернулся к машине и отправился дальше. Солнце окончательно поднялось, но туман не рассеяло, так что приходилось ехать аккуратно. Впрочем, разогнаться и не получилось бы, дорога отсутствовала, приходилось кривулять между колдобинами на первой-второй передаче: на пятьдесят километров я потратил больше часа. За это расстояние мне встретилась лишь застывшая фура и пожилой рыболов на «Альфе», впрочем, может, и не рыболов.

Чагинск приближался. За Стариковом туман пропал и начались вырубки. И справа, и слева вдоль дороги лысели делянки, некоторые свежие, с вывернутыми пнями, похожими на осьминогов, другие весенние, успевшие затянуться буйным кипреем, третьи и вовсе прошлогодние, с поднявшимся диким молодым сосняком. Разработки велись не сплошь, между делянками оставались широкие прогоны, насколько я понял, оставленные для того, чтобы лесосека не выглядела сплошной. У придорожных канав собирались отходы лесной добычи – ободранная кора, высохшие ветки, собранные в копны, разбросанные комли и вырубленные кусты, пахло прелой древесиной и гарью.

Сама дорога испортилась еще больше, собственно, из проселочной дороги ее разъездили в широкие колеи, в некоторых местах «восьмерка» неприятно подсаживалась на брюхо, но каждый раз успешно выгребала. Пожалуй, в дождливую погоду без лебедки сюда лучше действительно не соваться, да и в сухую тоже.

Проехал Баскаково.

Первое упоминание Баскакова в летописях относится к четырнадцатому веку, название однозначно указывает на ордынский период. Однако подлинный расцвет Баскакова пришелся на вторую половину восемнадцатого века, на период бурного развития промышленности и торговли, когда вдоль быстрого и полноводного Ингиря один за другим росли купеческие и ремесленные села, когда создавалась единая транспортная сеть, связавшая Северо-Восточную Россию с центральными губерниями, с Москвой и Санкт-Петербургом; именно здесь, в глухих углах и логах Мерьского края, рождалась грядущая экономическая мощь России. Я с иронией отметил, что старые навыки утрачены не в полной мере, при желании я смог бы легко написать «Баскаково: вчера, сегодня, завтра».

Автобусная остановка в Баскакове была квадратная и синяя.

Потом началась паль, она поднималась от Баскакова в холм, а затем растекалась вниз по склону, расходилась вширь. По левой стороне эту паль начали прибирать и укладывать в штабеля, справа выгоревшие сосны продолжали стоять, возле них морда к морде трелевочники, затем я обогнал три дремотных лесовоза.

Дорогу по-прежнему крутило, в днище стучали камни. Сгоревший лес кончился, и опять несколько километров по сторонам дороги тянулись дикие вырубки и глухое березовое мелколесье, поднявшееся на месте прежних просек. Дорога забиралась все выше к водоразделу, стало виднее по сторонам, и Ингирь уже блестел справа между деревьями.

Слева должно было показаться Салтаново, заметное место. Когда-то здесь на горе обитал атаман Салтан, грабил купеческие барки на Ингире и обозы на Макарьевском тракте, но как-то раз, во времена Алексея Михайловича Тишайшего, по Ингирю шел стрелецкий отряд, и Салтан по ошибке налетел на него. Стрельцы без особого затруднения перебили ватагу, а самого Салтана стали пытать и вешать. Атаман взмолился о пощаде и пообещал на все награбленные средства вознести на горе церковь, самую высокую в округе. Церковь получилась что надо, ее было видно издалека, а сам Салтан раскаялся и стал в церкви настоятелем – как ни странно, но все это было на самом деле.

Салтановскую церковь я не увидел, да и мимо самого села едва не проскочил – вся Салтановская гора неимоверно заросла липами и яблонями, сквозь которые не было видно ни домов, ни коровников, ни овощехранилищ; о том, что здесь еще осталось село, напомнил соответствующий дорожный знак.

После Салтанова дорога слегка улучшилась: поверх старого асфальта был накидан относительно новый, успевший, впрочем, во многих местах расщеляться. А за десять километров от Чагинска асфальт и вовсе стал сносным, ямы были залатаны, а посреди дороги прорисована заметная и ровная разделительная линия.

Я приближался к Чагинску, впереди показались белые огни переезда.

Переезд не изменился. Возможно, крыша будки смотрителя была раньше синего цвета, сейчас зеленая. И еще слева по ходу была установлена сплющенная старая «Волга», а над ней транспарант «Будь осторожен!».

«Восьмерка» прогремела по железным плитам, я подумал о том, что стоит завести канал «Переезды России». Переездов в России десятки тысяч, можно выкладывать, как через них идут составы, грохочущие по переездам, успокаивают нервы ничуть не хуже эквадорских спичек… Нет, хуже, «Переезды» – это плохо.

На въезде в город появилось кое-что новенькое – композиция в виде большой буквы «Ч». Собственно, композиции особой не было, буква «Ч» и дата – 1593. Вероятно, теперь именно с этим годом связывают основание Чагинска. Я попытался вспомнить, что случилось в означенном году, но толком не смог – то ли Иван Грозный помер, играя в шахматы, то ли еще что-то в этом духе. Голова не очень шевелилась, я все сильнее чувствовал усталость, все-таки не выспался, все-таки хлорофилл лучше принимать на голодный желудок, железное правило, да и почти двести километров по кишкотрясу не добавили бодрости. Я намеревался проехать в центр и остановиться в гостинице, поспать часика три, принять душ, пообедать в кафе и начать думать, что делать дальше.

Мимо кладбища не хотелось, поэтому после буквы «Ч» я свернул на Промышленную. Я не очень хорошо ее помнил, кажется, раньше тут располагалась «Сельхозтехника», ремонтные мастерские и нефтебаза. Ворота «Сельхозтехники» с шестеренками и серпами сохранились, однако за ними я не увидел никаких комбайнов, бульдозеров и молотилок, вместо них высились аккуратные хлысты свежих бревен и белели горы опилок. На месте ремонтных мастерских картина не отличалась – бревна и опилки, опилок больше, опилочные дюны. Нефтебаза минувшие годы тоже не пережила: на ее территории располагался пункт приема и вместо опилок, бревен и прочего тёса громоздились бурые черметные кручи.

За нефтебазой обосновались магазины запчастей к отечественным машинам, судя по запущенному виду и выцветшим вывескам, давно не работающие.

Здание «Электросетей» сохранилось, но выглядело кисло: видимо, лет десять назад его пытались перекрасить в фисташковый, но он не продержался долго, облупился, и теперь здание напоминало облезлую винтажную шкатулку, сами же сети походили на проржавевший чертополох.

Напротив «Электросетей» щелчком проснулся приемник, трансляция велась из Овражья, хотел сделать погромче, но зазвонил телефон.

Эрп. С незнакомого номера, и он еще не сказал ни слова, но я понял, что Эрп.

– Привет, москвич, ты зачем свинтил? – прогундел Эрп.

Это еще одно из моих ненужных качеств – умение предугадывать скотов. Скот еще только набирает воздуха, а я уже знаю, что это он. Профессиональная деформация.

– Ты же сам велел – доставать денег, – ответил я. – Вот я и достаю.

– А ты где?

– В Чугунске.

– Да ты не в Чугунске, я же вижу… Ты смотри, москвич, терпения не испытывай, мы за тобой приглядываем, мы тебя достанем…

Эрп еще поугрожал, недолго и без особого вдохновения, потом отключился, и я свернул на Вокзальную.

Тополя разрослись, вытянулись в длинные трубы, так что я не узнавал улицу. Листва, несмотря на июнь, бронзового цвета. И пух. Вся Вокзальная была завалена грязными ошметками тополиного пуха. Семь часов, на улице ни людей, ни движения.

Все словно уменьшилось, утратило одну пятую часть прежнего масштаба, город усох и сделался мельче. В том месте, где в Вокзальную впадала Пионерская, до сих пор стоял дом богомолок. Дом богомолок, так бабушка говорила, дом сильно скосился набок, почернел, но еще держался, с укоризной взирая на прохожих пустыми окнами. На стороне железнодорожных путей – списанные пассажирские вагоны на подставках, судя по трубам, торчащим из окон, жилые. В маневровых тупиках – чумазый бесконечный нефтевоз. На стороне города – дома. Все те же самые, я их отлично помнил, двухэтажные черные бараки, в первом доме жил дядя Ваня, троюродный брат моей бабушки, во втором одна тетка развешивала сушиться рыбу и упала с веранды, сломала бедро, в доме напротив типографии жена охотоведа отравилась грибами. Ничего. Я ожидал реакции. Думал, что почувствую… Не знаю, что-нибудь. Пусть хоть страх. Ничего. Радио «Овражье» передавало Кузьмина. В горле перекатывался кислый железистый привкус хлорофилла. Когда хочется спать, мозг отказывается полноценно работать и бояться.

Советская была перекрыта рогатками; в сторону центра пробирался улицей, название которой забыл или не знал, здесь мало что поменялось, но чувство, что дома уменьшились, не покидало.

Чагинск.

Пожалуй, это из-за слишком быстрого погружения. Когда ныряешь с вышки, первые секунды ты оглушен ударом и ошпарен водой, ты на несколько секунд превращаешься в кожу, и только потом начинается глубина.

Я остановился возле гостиницы.

Здесь тоже случились изменения не в лучшую. Сгинул «Мотоплуг и дрель», мне хотелось верить, что «Мотоплуг и дрель» пребудет во времени, но получилось не так, теперь на его месте располагался заурядный салон связи. Вместо «Парикмахерской» – магазин «Все по 43».

Я вошел в здание. Гостиницы больше не было, на месте фанерной будки администрации блестел ларек телефонных аксессуаров. Я прогулялся по коридору. Некоторые номера были закрыты, в других размещались ИП с названиями вроде «Форте-Макс», «Веллингтон» или «Дисплаза-Люкс», впрочем, закрытые по раннему времени. Работающим оказался лишь «БТД-Сервис», я заглянул. Здесь торговали постельным бельем и полотенцами, и этими товарами был заполнен весь номер от пола до потолка, в узком промежутке сидела девушка, переклеивала этикетки и считала на калькуляторе.

– Здравствуйте, – сказал я.

Девушка вздрогнула и уронила калькулятор.

– Тут раньше гостиница была, – сказал я.

Девушка глядела с недоумением, видимо, на ее памяти гостиницы здесь никогда не было.

– Не знаю… – пожала плечами продавщица. – Нет тут гостиницы. Зачем у нас?

– Для специалистов, – сказал я.

– Специалисты в Галиче принимают, – ответила девушка и стала неловко поднимать калькулятор. – А если вам к зубному, то он по пятницам приезжает.