Пыльный чердак

Пыльный чердак
Эдвард Дриффилд

Этот рассказ будет занимателен для тех, кто интересуется миром, но устал от общепринятых форм изложения сути. Это история молодого человека по имени Клим, повествование которой осуществляется в обратном порядке, что поэтапно меняет отношение читателя как к сюжету, так и к главному герою. Бар сменяется другим баром, диалоги закручивают размышления в клубы, а эмоции меняются вместе с настроением Клима. Кто сказал, что хаотичный абсурд не может объясниться постскриптумом? Вас приятно удивит финальная эмоция от прочитанного. Секрет вовсе не в игре сюжета и использовании шаблонов. Этот рассказ поможет вам разобраться в себе». почитай. не убудет. да прибудет. Содержит нецензурную брань.

Эдвард Дриффилд

Пыльный чердак

КЛИМ

«Среда»

А это ведь действительно странно, – отозвалось эхом у Клима неделю спустя.

Он топал по улице, всматриваться в которую было крайне сложно: лица сливались с бордюрами, бордюры с облаками, а облака вызывали рвотный рефлекс. Фаталистические наклонности, которые служили отличным проводником в общении с окружающим миром, достигли апогея и, что не свойственно для такого рода личности, проявлялись они сейчас в позитивной форме. Было весело и смешно. Но, возможно, не от этого. И не всегда.

Он просто шёл. Шёл куда-то в неизвестном направлении. Шёл так, как никогда раньше не ходил. Та свобода мысли, которую он ощущал в моменте, буквально им управляла и помогала с навигацией. Вроде бы ещё на прошлой неделе, сидя у загаженного пеплом стола, он с товарищами познавал основную доктрину бытия, беседуя о последних научных исследованиях в области психологии и яро обсуждая тему восприятия человеком действительности. Подкрепляли они свои позиции отсылками к документальным работам определённых режиссёров или цитатами из древних вед, смакуя при этом шестнадцатилетний Лагавулин.

И вот, он уже идёт по Мясницкой улице с перевязанной рукой, в порванных тряпках, с каким-то пакетом и слегка сверкающими причиндалами. Все эти проходящие мимо киборги были весьма безучастны к жизни проходимца и исчезали за углом. Вполне себе здоровый славянин проплывал с высокоподнятой головой мимо посольства Франции и ловил на себе взгляды двух больших семей афроамериканской внешности, стоявших в лёгком оцепенении возле черных джипов марки «Toyota». Возможно, то, что он шёл босиком,привлекло их внимание, а возможно, это из-за того, что на нём толком не было одежды и его тело служило палитрой с размазанной кровью и грязью.

–Нет, ну как же ахуительно! – восторгался Клим, не успевая при этом сделать выдох, чем спровоцировал освобождение кровавой мокроты, мешавшей ему последние несколько часов.

Загадочное утро. Звонки, которые мерещились ему во сне, больше не поступали. Значит, всё тихо. Никто ничего не узнал. А ведь уже среда. Получается, что эта, повторяющаяся каждые семь раз мантра дауна-звездочёта, вновь достигла третьей фазы в цикле к заветным выходным. И это так же значит, что суммарно прошло уже пять дней с того мгновения, как Клим Артобалевский получил повышение на своей задрипанной офисной работёнке вместе с понижением качества, в общем-то, незаурядной, до этой среды, жизни.

«Вторник»

Утро вторника было холодным. Нельзя назвать прохладную погоду плохой. У неё нет плохих оттенков. Даже если и быть дотошным, то она и «холодной» не может быть по правилам русского языка, и уж тем более наречённой оттенками, придуманными муравьишками-людьми, которые заблуждаются насчёт своей значимости в экосистеме и распространяют свои эфемерные описания на глобальные вещи. И для чего? Чтобы назвать одно и то же разными словами? А ведь той самой погоде, в общем-то, фиолетово на то, замёрз ли бродяга в коробке из-под свеженького 65-дюймового Самсунга Премиум ЮЭШДи 4Ка Смарт ТВ восьмой серии или он ещё жив. С чтивом было скудно. Бесконтрольный сон мог напасть в любой момент и длиться вечность.

Дневное время вторника. Пора ланчей. Завербованные крыски выходят из норок с полной уверенностью в своей свободе. Они пестрят высокоинтеллектуальными заготовочками, лишь бы заполнить неудобное молчание. Если повезёт, то получится похвастаться перед коллегами. А потом они возгораются радиоактивным нарциссизмом и лелеют себя до окончания своего непомерно сложного и важного рабочего дня.

– Одни позеры! Повсюду образные позеры, которые являются лишь чьей-то проекцией! – Клим рассуждал вслух, но обращался не к суетной толпе, а в целом, к пространству. – Жалкие проекции чего-то большего, чем они являются! Всем заведует огромный энергетический маятник! Ему невозможно не подчиниться, его нельзя избежать, но можно ведь это осознавать и играть роль. Но играть роль и не понимать, что ты всего лишь актёр… Всего лишь актёришка! Актёришка, за которым стоит тот, кто читает сценарий. Ну, как это можно не понимать? Они думают, что нашли свой смысл, не замечая, что их организм уже кишит кольчатыми глистами… бараны! В баране! Точнее, в его печени… и… Ими управляет и система, и глисты, да все, кому не лень! А они и рады. Вот, к чему привела эволюция. Вот, чего уже не спасти, не пытайтесь. Но посмейтесь хотя бы от этого всего. Уйдите со сцены с улыбкой!– Его внимание отвлёк свет уходящего солнца, местами пробивающегося через толщу серых облаков. Он ложился полотном на все предметы. Оживлённые куски мяса тут же начинали томиться и таять, извергая характерную вонь.

Осмотревшись вокруг, как пробудившаяся сомнамбула, Клим понял, что стоит на высокой скамейке в окружении толпы. Взгляд этих людей требовал чего-то. По крайней мере, ему так показалось, потому что он хотел было спуститься, но его остановил пожилой мужчина с мудрыми голубыми глазами и прошептал в расплывающейся улыбке: «Ещё! Пожалуйста! Ещё!».

Судя по всему, образовался некий провал в памяти, но настраивать нейронные сети никак не хотелось. И он продолжил ораторствовать со скамейки то, что, как ему казалось, было нужно публике:

Нет слов.

Нет боли.

Нет слабостей.

Нет ничего.

Нет больше мнимой воли.

Нет радости ни в чём.

Ответов нет.

Как нет вопросов.

Как нет ни бога,

Ни судьбы,

Ни одинокой тьмы.

Решений нет.

Нет до и после.

Тропа от дома.

Догма.

Мы.

Он спрыгнул со скамейки на руку. Его подняли. Локоть начал кровоточить. И, кажется, кто-то хотел помочь, но осознание этого пришло лишь по прошествии нескольких минут.

А путь простирался дальше. Вместе с литром сухого сидра из бара Ciderella.

В этот тёплый апрельский вечер московский пролетариат смешался с выхлопами золотой молодёжи и застрявшими в запое личностями. Клим отлично гармонировал со всеми декорациями, лавируя между скамеек на Никольской улице. Порой слегка отрывался от земли, как уставший гелевый шарик. В действительности же, его конкретно штормило. Поочерёдно обращая внимания то на вывески, то на парадные двери, его тело телепортировалось от одного к другому, от реальности к иллюзии, от людей к нелюдям, от себя к себе.

– Вы почему здесь? – возмутительно спросила женщина в белом пальто и советской стрижкой.

– Да потому, что всякая дичь и самые безбожные поступки в жизни в большинстве своём приводят к более радужному состоянию, чем иступленные коммерческие стремления. К более радужному!!! – Клим закричал на всю улицу, но ответил, скорее, сам себе.

– Послушайте, я хочу помочь… – Женщина не отпускала Клима из вида. Он остановился на секунду, и на лице его проступила эмоция неадекватной заинтересованности. – Но не буду… – продолжила она же и скрылась в толпе мельтешащих по проспекту людей.

Клим задумался о темпе этих протекающих потоков, продолжая стоять на месте. Подумал об индивидуальной важности каждого их маршрута. О том, что они все ощущают и видят себе подобных существ, но не обращают на них ни малейшего внимания, лишь просачиваются между ними, словно змеи меж деревьев.

«Понедельник»

Коробку от телевизора он заметил еще утром понедельника и, словно предсказывая дальнейшее времяпрепровождение, откинул её за мусорный бак возле мексиканской забегаловки под названием «Веладора», что около Старосадского переулка.

– Модным ребятам в носках она даже в глаза не бросится, а до территории агрессивных бомжей еще несколько кварталов. Главное, чтобы пузырьковая пленка осталась невредимой… и кому я всё это вещаю? – спрашивал голос изнутри, прорываясь наружу, – ну, себе и вещаю, – констатировало сознание бренного тела, выкинув что-то наподобие смешка.

Такие переживания были осадочным сгустком на дне чана под названием «объективность», что, безусловно, играло важную роль в сохранении себя как вида, как живого существа и удерживало от подыхания в самое не романтичное время: время межсезонной мороси и алкогольных спасений человека от одиночества.

Лавируя по переулкам, словно вьетнамский партизан в джунглях, убитый бытом Клим познакомился с интереснейшей личностью, которую обнаружил за небольшим действующим собором 16 века.

Евдоким Андреевич был закоренелым бомжом, который рассказывал о смене уличных локаций с такими душещипательными подробностями, как будто цитировал свои мемуары про осень 92-го, когда переезжал из купленной на патриарших двушки в построенную в начале восьмидесятых однушку на боровицком холме. И район там оказался бандитским. Опять. Поменялись лишь имена и интеллектуальность высказываний вышибал. В общем, купал в историях.

Оказывается, во всей этой бомж тусовке прослеживается вполне конкретная кастовость. Он сам относил себя к воронцовским, (клан, обитавший на нижней Покровке) хотя, по его словам, там уже все подохли или намеренно отправились на последний забег в Бутырку.

Попасть именно в эту тюрьму было почётно, а сие действие нарекли «последним пристанищем перед молчаливой и безмятежной пустотой». Бутырка славилась внутренним режимом, в котором был даже тихий час. Все ‘бывалые’ гордились, какими тёмными слухами обрастал этот камерный городок. Каждый день осуществлялись общие прогулки по украшенному самодельным декором скверу, носившему неофициальное название «вишнёвый сад». Прогуливались по взводам. Затем расщеплялись на группы по два-три человека и наполняли собой всю территорию. Ежедневно назначался дежурный, одной из обязанностей которого было следить за организацией литературного собрания (в формате чаепития). Проходило оно в холле общей библиотеки сразу после стола информации, где восседал надзиратель-администратор. Наиприятнейшая особа. Имелся также музей доисторических пыток, который спонсировался государством, и небольшая галерея с репродукциями эпохи высокого и позднего возрождения. Имелось описание всех работ и отсылки к книгам, которыми располагала в обилии та самая библиотека столь не отдалённого места. Каждый месяц выставка менялась, чётко соблюдая историческую хронологию.

Сам старик больше котировал Матросскую Тишину, так как там познакомился со своей возлюбленной, там же с ней и расстался (вич). Но и друзья остались в Леффортовской. Да что там друзья, братья! Серёга Ефимов и Платон Пилявец, прямые родственники дворянского рода Воронцовых, между прочим.