Оценить:
 Рейтинг: 0

Стратегия. Логика войны и мира

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Главная цель внезапности состоит в том, чтобы снизить риск столкновения с вражеской силой – то есть риск боя. Но есть и другая разновидность риска, возможно, не смертельная для каждого отдельного подразделения в бою, но потенциально более опасная для всех боевых сил в совокупности.

Эта вторая разновидность риска, который возрастает с каждым отклонением от простоты прямого наступления и лобовой атаки, представляет собой организационный риск, то есть риск ошибок в исполнении запланированного, риск неудачи, вызванной не реакцией врага, а скорее заурядными ошибками, недопониманием, задержками и механическими поломками при развертывании, снабжении, планировании, управлении вооруженными силами. Когда предпринимается попытка снизить ожидаемый риск боя посредством любых парадоксальных действий, в том числе маневрирования, соблюдения секретности и введения противника в заблуждение, операция в целом заметно усложняется и растягивается по времени, что ведет к повышению организационного риска.

В промежутках между эпизодами фактического сражения, которое может быть совсем кратким, именно организационная сторона военного дела пугает тех, кому поручено руководить боем. Опять-таки, каждое отдельное действие по снабжению, поддержке, командованию и осуществлению боевых операций вооруженными силами может быть очень простым. Но в своей совокупности эти простые действия настолько усложняются, что естественным состоянием вооруженных сил независимо от их численности оказывается полный паралич; лишь сильное лидерство и дисциплина способны превратить это состояние в целесообразное действие.

Вообразим, что группа друзей собралась поехать на пляж на нескольких автомобилях, по одной семье в каждом. Они должны встретиться в 9 часов утра возле дома, расположенного наиболее удобно, чтобы сразу выехать и очутиться в месте назначения в 11 часов. Одна из семей уже в машине, готовая к выезду, но вдруг ребенок говорит, что ему срочно надо в туалет: приходится отпирать запертую дверь, выпускать ребенка, ждать его возвращения, снова заводить машину. В итоге семья прибывает к месту встречи с небольшим опозданием, в 9.15. Другая семья, которой ехать дальше, опоздала более существенно, потому что забыла захватить корзину с провизией для пикника. Отсутствие корзины обнаружили при подъезде к месту встречи, и к тому времени, когда семья вернулась домой, нашла корзину и все-таки присоединились к остальным, было уже значительно ближе к 10 часам, чем к 9. Третья семья задержалась и того дольше: когда все было погружено и все сидели в машине, автомобиль отказался заводиться, потому что разрядился аккумулятор. Все доступные «методы лечения» были испробованы (а время шло), пришлось долго дожидаться буксировщика с его могучими аккумуляторами. Когда двигатель наконец завелся, поехали быстро, понимая, что заставляют ждать других, но к тому времени, когда семья добралась до места встречи, было уже далеко за 10 часов. Даже когда все собрались, немедленно отправиться в путь не удалось. Некоторые дети просидели в ожидании более часа, и теперь им потребовалось ненадолго отлучиться. К тому времени, когда все было готово, дорога к пляжу заполнилась автомобилями, и вместо запланированных двух часов путешествие продлилось больше трех, включая непредусмотренные остановки, поскольку одна машина остановилась на заправке, а одной из семей понадобилось купить прохладительные напитки. В конце концов до пляжа добрались, но запланированное время прибытия, 11.00, давно миновало.

Нашей воображаемой группе ни на каком этапе не препятствовала активная недружественная воля; все случившееся было следствием непреднамеренных задержек и мелких поломок, то есть чем-то вроде трения, мешающего работе всех движущихся механизмов. Данный термин, конечно, заимствован из сочинения Клаузевица «О войне», и авторские интонации легко различимы: «Все на войне очень просто, но эта простота представляет трудности. Последние, накапливаясь, вызывают такое трение, о котором человек, не видавший войны, не может иметь правильного понятия»[9 - См. Библиографию. Здесь и далее перевод А. Рачинского. – Примеч. перев.]. Трение представляет собой ту среду, в которой разворачивается любое стратегическое действие, и является самым верным спутником войны.

В нашем обыденном примере исходная задержка начала поездки составила более часа, а общая задержка оказалась существенно большей. Легко вообразить, насколько возросла бы задержка при увеличении количества семей. По сути, если добавить к группе достаточное число семей, возможно достичь точки, в которой поездка вообще не сможет начаться, поскольку всем придется дожидаться прибытия последней машины. Сколько семей нужно включить в схему для того, чтобы задержка растянулась до конца дня, сказать невозможно; пожалуй, хватит нескольких дюжин. Но и это громоздкое скопище не в состоянии состязаться в численности даже с малыми армейскими подразделениями, ведь в пехотном батальоне, в экипаже скромного военного корабля, в одной-двух эскадрильях авиации насчитывается по несколько сотен человек.

В вооруженных силах нет детей, способных вызвать задержку; военная дисциплина пресекает любые капризы, но во всем остальном дело в армии обстоит, кажется, гораздо хуже, чем с нашими незадачливыми семействами, мечтающими о поездке на пляж. Во-первых, забота о снабжении приобретает совсем другой размах, а любые упущения в предварительных расчетах нельзя восполнить, ненадолго остановившись на обочине. Флот в открытом море может обладать богатейшими запасами, но, если чего-то все же недостает, придется дожидаться следующей поставки; схожим образом для любого воздушного или сухопутного подразделения, находящегося вдалеке от своих баз снабжения, окружающая местность будет фактически пустыней, поскольку в наше время только продовольствия и фуража недостаточно для обеспечения войск.

В примере выше упоминается всего одна механическая поломка, но их будет гораздо больше в вооруженных силах, где основные виды оружия и транспорта, радары и радиостанции, а также все остальное электронное и механическое оборудование лишь в редких случаях столь же надежно, как большинство современных автомобилей. Военное оборудование обычно производится в штучных количествах, используется несравнимо реже, и по большей части оно куда сложнее. Боевые танки, хорошо защищенные от вражеского огня, удивительно хрупки по внутреннему устройству (особенно это касается трансмиссий, что хорошо известно); каждое из тысяч электронных устройств единственного боевого самолета подвержено поломкам ничуть не меньше стартера в легковой машине.

Никакие оперативные ошибки не задерживали поездку на пляж, и все водители действовали безупречно. Но несмотря на множество тренировок, строгие проверки и частые упражнения, ни одно из подразделений вооруженных сил не вправе надеяться на подобное совершенство со стороны всех, кто управляет военным оборудованием. Действительно, требуется немалый автоматический навык для управления автомобилем в потоке дорожного движения, но необходимо куда больше навыков для управления разнообразными военными машинами, а вместо многолетней ежедневной практики, доступной даже водителям-новичкам, большинство военных водителей располагают лишь несколькими месяцами опыта, поскольку они сами или оборудование вынуждены осваиваться с поставленной задачей в полевых условиях.

В нашем примере план был крайне прост: одна отправная точка, один маршрут и заданное место назначения; вдобавок план был безупречен – если не принимать в расчет ту ошибку, что предусмотренное время отправления не оставляло запаса на избежание заторов на дороге к пляжу. Военные планы, составленные с умом, стремятся к подобной простоте, но редко ее достигают, потому что приходится координировать взаимодействие нескольких составных частей каждого военного подразделения, зачастую выполнять несколько различных действий в заданной последовательности. Опытные планировщики обыкновенно стараются учитывать допуски на все виды трения, но их собственные ошибки усугубляют ситуацию.

Наконец, есть трение, затрагивающее командование операцией, точнее, отслеживание и оценку поступающих разведданных, сам процесс принятия решений, внутренние переговоры, а также общий надзор («контроль»), что в целом составляет функцию командования. В нашем примере имелся план действия, но не было ни командования, ни разведки, ни внутренней связи, ни общего надзора; в ином случае остальная часть группы быстро узнала бы о бедственном положении третьей семьи и подыскала бы запасную машину. Военные командные структуры с их разведкой и средствами связи существуют именно для того, чтобы обнаруживать и устранять трение, большое и малое, посредством своевременного вмешательства, а также использовать возникающие в ходе боя возможности и бороться с неожиданными угрозами.

Но их собственная деятельность содержит немало шансов для трения: неверные, устаревшие или сбивающие с толка сведения разведки ведут к ошибочным решениям; даже в передовых, надежных и безопасных системах связи сообщения могут искажаться, направляться не по адресу или не отправляться вообще. Так, единственной задачей разведывательного корабля ВМФ США «Либерти»[10 - Этот американский корабль вел радиоэлектронную разведку в Средиземном море в ходе Шестидневной войны и был по ошибке атакован израильскими истребителями и торпедными катерами, но остался на плаву. – Примеч. перев.], по ошибке атакованного израильскими ВВС в июне 1967 года, был перехват сообщений, но сам он не получал приказов покинуть зону боевых действий до начала атаки. С тех пор удалось добиться значительного технического прогресса в разных областях, но плачевные коммуникационные ошибки по-прежнему сохраняются – в основном из-за перегрузки сетей. Кажется, что попросту не существует достаточной емкости связи – или что она возможна лишь сиюминутно: едва новая система или технология обеспечивают дополнительную емкость, обмен сообщениями возрастает соответственно, и сообщения, которые ранее доставлялись на бумаге в почтовых ящиках, получают апгрейд (многое можно сказать о пользе молчания, когда мы обсуждаем коммуникации в полном распоряжении тех, кто пользуется средствами связи).

Что касается ошибок военных структур управления и контроля, то они практически неизбежны, учитывая тонкий баланс между необходимостью надзирать за боевыми подразделениями и противоположной необходимостью предоставлять каждому подразделению некоторый простор для инициативы.

Если принять во внимание все источники трения, если признать, что их совокупность обычно больше простой суммы, поскольку одни виды трения взаимодействуют с другими, что еще сильнее ухудшает результат, то проясняется истинная значимость организационного риска. Наша воображаемая группа семей рискует вовсе потерять целый день на пляже, если станет достаточно многочисленной, а любая военная операция может завершиться неудачей по внутренним причинам, даже не сталкиваясь напрямую с сознательным противодействием противника[11 - Но умный враг постарается усилить внутреннее трение, нападая на линии снабжения, если припасы уже иссякают, на связь, если линии связи уже перегружены, на командные центры, если командирам недостает инициативы, и так далее. Образчиком наиболее амбициозной военной операции можно считать реляционный (обходной) маневр, то есть применение силы против уязвимого места в обороне противника; эта форма войны, обсуждаемая далее, сама чрезвычайно подвержена трению.]. Поломки, ошибки и отсрочки могут накапливаться, создавая непреодолимое препятствие для любого целенаправленного действия. На войне очень часто встречаются непредвиденные критические отсрочки, длящиеся часами, а то и днями или неделями. Примерами полнятся анналы мировой истории, эти отсрочки стали причиной многих поражений. Именно в таком контексте, с учетом неизбежного трения, нужно рассматривать всякое стремление к внезапности: любой парадоксальный шаг, предпринятый ради внезапности, с отклонением от самого легкого и простого хода действий, лишь повысит трение, следовательно, увеличит риск организационного поражения.

Когда риск боя материализуется, он принимает кровавые формы ранений и смертей. Когда овеществляется организационный риск, операция терпит провал, который может быть бескровным. Поэтому может показаться, что организационный риск уравновешивается риском боя, когда решается, какая сложность допустима ради внезапности. Но это верно лишь относительно единичного военного действия – например, операции коммандос в мирное время. В остальных же случаях один риск накладывается на другой. Конечно, военный корабль, не пришедший к месту битвы из-за трения в цепочке командования; танковый батальон, у которого по пути на фронт закончились запасы горючего из-за трения в снабжении; истребитель, не способный выполнить перехват, потому что трение текущего ремонта не позволяет подняться в воздух, – все они временно остаются в целости и сохранности. Поэтому прямое наступление и лобовая атака охотно осуждаются защитниками парадоксальных действий, чьи мысли сосредоточены на единственной схватке: они четко различают зримое уменьшение риска боя, но лишь смутно осознают проистекающее отсюда же возрастание организационного риска.

Если рассматривать не отдельную схватку, в которой участвует одно подразделение, а войну как целое, становится ясно, что организационный риск, скорее всего, будет накладываться на риск боя. Флот в сражении будет ослаблен из-за отсутствия заблудившегося корабля, причем прочие корабли больше подвержены риску боя; то же самое относится к танковым батальонам, наступающим в отсутствие того, который отстал из-за отсутствия горючего, и к истребителям эскадрильи, сумевшим взлететь. В следующий раз тем, кто пропустил сражение, придется, вероятно, сражаться рядом с соратниками, ослабленными дополнительными потерями, к которым привел недостаток сил в ходе предыдущей битвы, – то есть риск боя существенно возрастет.

Преобладание парадоксального действия

Преимущества внезапности, предоставляемые парадоксальными схемами, тем самым сводятся на нет не только потерями в боевом потенциале, сознательно приносимом в жертву, но и дополнительным организационным риском. При этом бесхитростные военные действия, полностью определяемые линейной логикой во имя полноценного применения всех доступных ресурсов простейшими способами, не так уж часто встречаются в истории войн и еще реже избегают критики впоследствии. По крайней мере, отдельные парадоксальные элементы всегда присутствуют в подготовке и проведении самых удачных военных действий.

Разумеется, командира, силы которого обладают неоспоримым превосходством, всегда можно оправдать за отказ от внезапности ради полномасштабной подготовки и полноценного применения сил простейшими способами во имя минимизации организационного риска. Например, так обстояло дело на начальном этапе колониальных войн, где бы те ни велись; пока местные воины не научились разбегаться при встрече с хорошо обученными европейскими солдатами, вооруженными скорострельным оружием, лобовые атаки были крайне эффективными. Так происходило и в последние месяцы Второй мировой войны в Европе, когда американская, британская и советская армии с их подавляющей огневой мощью отдавали предпочтение прямолинейным нападениям на немецкую армию, пребывавшую в упадке, а ВВС этих стран отбросили все ухищрения и приступили к массированным дневным бомбардировкам, фактически не сталкиваясь с сопротивлением немецких и японских сил ПВО. Это все еще была война, однако логика стратегии в ней больше не применялась, потому что реакцией врага (да и самим его существованием в качестве сознательного живого организма) можно было пренебречь. Когда враг настолько слаб, что его войска представляются пассивными мишенями, которые впору считать неодушевленными, то обычная линейная логика промышленного производства со всеми своими привычными критериями производственной эффективности обретает полную силу, а парадоксальная логика оказывается несущественной. (Ср. у Клаузевица: «Существенное различие между ведением войны и другими искусствами сводится к тому, что война не есть деятельность воли, проявляющаяся против мертвой материи, как это имеет место в механических искусствах… Война есть деятельность воли против одухотворенного реагирующего объекта. К такого рода деятельности мало подходит схематическое мышление, присущее искусствам и наукам; это сразу бросается в глаза…»)

Стратегия объединяет как предотвращение войны, так и ее ведение на всех уровнях, от тактики до большой стратегии, но она ничего не говорит о сугубо административной стороне военных действий, где воля реагирующего врага не играет ни малейшей роли. Бесполезно натягивать на ногу сапоги на три размера меньше нужного или применять оружие не по назначению, ибо ни сапоги, ни оружие в этих случаях не будут способствовать парадоксальности действий; точно так нет необходимости обходить врага и застигать его врасплох, если враг настолько слаб, что любой его реакцией можно попросту пренебречь. Впрочем, столь благоприятные условия встречаются крайне редко: лишь немногие враги осознанно решают сражаться против значительно превосходящих сил.

Несколько шире распространено иное явление, когда вооруженные силы считают себя значительно превосходящими и потому следуют линейной логике, чтобы оптимизировать управление собственными ресурсами; они даже не пытаются застичь врага врасплох какими-то подходящими к ситуации парадоксальными ходами. На самом деле роль, отводимая парадоксу в ведении войны, должна отражать воспринимаемый баланс сил (обычно так и происходит). Парадоксально, кстати, и то, что сторона, которая оказывается материально слабее и потому имеет веские основания опасаться прямого лобового столкновения, может извлечь наибольшую выгоду благодаря самоослабляющему парадоксальному поведению – если сумеет достичь преимущества внезапности, которое сулит победу.

Если неблагоприятный баланс сил не является простым стечением обстоятельств места и времени в контексте отдельно взятого столкновения, битвы или кампании, но отражает постоянное положение того или иного государства среди других государств, то следование линии «наименьших ожиданий» через парадоксальные действия способно стать определяющей характеристикой национального стиля войны. Израиль представляет собою любопытный современный пример такого подхода к войне. Первоначально его вооруженные силы систематически старались избегать любого прямого боестолкновения, искали взамен парадоксальные альтернативы, предполагая, что враг заведомо материально сильнее – по численности живой силы и в техническом отношении. С ходом лет общий баланс сил сместился в пользу Израиля, и ситуации, в которых израильские войска действительно оказывались в численном меньшинстве или уступали противнику в огневой мощи, свелись к таким случаям, как рейды коммандос, когда небольшие силы сознательно внедрялись глубоко на вражескую территорию. Постепенно Израиль привыкал полагаться на собственное материальное превосходство, в дополнение к преимуществу в обученности, сплоченности и лидерстве. Произошла адаптация к новым обстоятельствам – к примеру, стало меньше заранее спланированных ночных боев. Но израильтяне продолжали в большинстве случаев избегать прямого столкновения – отчасти по привычке, но в основном из желания минимизировать потери. Войну за войной и в промежутках между ними, когда случалось немало отдельных столкновений, израильтяне неизменно предпочитали самоослабление и дополнительные организационные риски ради внезапности. Израильские войска материально слабее, чем им полагалось бы быть (вследствие ограничений секретности и обмана, вследствие поспешных импровизаций или чрезмерной протяженности фронта), и потому действуют, добровольно принимая на себя такое трение, что их состояние почти совпадало с хаотическим состоянием раздробленных, регулярно побеждаемых врагов, застигнутых врасплох (а силы последних либо не сосредотачивались в нужном месте, либо не были готовы к сражению морально и материально).

Привычное предпочтение, отдаваемое израильтянами парадоксальному действию, идущему вразрез с общепринятым, не могло продержаться долго, не обессмыслив в конце концов свою цель. С течением времени противники начали пересматривать свои ожидания. Они на опыте научились не доверять своим оценкам предполагаемых ходов израильтян, поскольку эти оценки опирались на здравомыслящие расчеты «наилучших» действий, доступных израильтянам. Наконец в ливанской войне в июне 1982 года сирийцы нисколько не удивились попытке израильтян направить целую танковую бригаду им в тыл по единственной узкой дороге через горы Шуф и вовремя сумели заблокировать этот узкий проход[12 - Эта дорога вдоль гор Шуф, от Джеззина до трассы Бейрут – Дамаск, которая, в свою очередь, ведет на восток к Штауре в долине Бекаа, была целью израильтян, поскольку там находилась ставка сирийских войск в Ливане. Наступление израильтян остановили у Айн-Жальты, в нескольких милях от шоссе. См.: Zeev Schiff and Ehud Yaari, Israel‘s Lebanon War (1984), стр. 160–161.]. Но вот следующий шаг израильтян оказался для сирийцев совершенно неожиданным: они не могли предвидеть (и потому, по сути, лишь пассивно наблюдали) прямой лобовой и массированной танковой атаки на Ливанскую долину[13 - Наступление 446-го корпуса Бен-Галя началось рано утром 10 июня 1982 г. См.: там же, стр. 117, 171–173.]. При крайне благоприятном балансе сил и ввиду ограниченного времени, поскольку уже было известно о грядущем прекращении огня, израильтяне решили пожертвовать надеждой на внезапность и атаковали в лоб среди белого дня; неготовность сирийцев приятно их удивила. Ясно, что к 1982 году для израильтян с их парадоксальным стилем войны, столько раз продемонстрированным в предшествующих столкновениях, линия «наименьших ожиданий» сводилась только к прямому, лобовому подходу.

Глава 2

Логика в действии

Нельзя добиваться неожиданности регулярно, применяя одни и те же методы; это очевидно. Также перед нами пример (пусть даже сам по себе не слишком важный) того, как действует парадоксальная логика стратегии в своей полной, двусторонней динамической форме. До сих пор эта логика рассматривалась преимущественно с точки зрения лишь одного участника, причем такого, который понимал эту логику и сознательно пытался ею воспользоваться. Кроме того, в большинстве случаев я разбирал единичные ситуации и единичные решения, а потому логика стратегии представала в виде последовательности статичных картинок. Разумеется, в каждом стратегическом столкновении во время войны и мира налицо как минимум две противостоящие друг другу воли, и действие крайне редко осуществляется мгновенно, как в дуэли на пистолетах; куда чаще наблюдается с обеих сторон последовательность действий, развивающихся взаимно с течением времени.

Если сосредоточиться вместо этого на парадоксальной логике стратегии как на объективном явлении, которое определяет итог противостояния независимо от того, пытаются ли участники ею воспользоваться или даже не осознают, как она действует; если время будет надлежащим образом учитываться для придания процессу динамики, тогда мы сможем признать эту логику в ее полноте – как совпадение и даже взаимообращение противоположностей. Это проявляется не только в исходе действий вопреки обыденной логике, призванных застигнуть врага врасплох, ибо постепенно такие действия становятся предсказуемыми; мы также начинаем усматривать стратегическое во всем, в любых столкновениях противоположных воль. Иными словами, когда парадоксальная логика стратегии принимает динамическую форму, она становится совпадением противоположностей и даже их взаимообращением.

Поэтому в области стратегии как таковой ход событий не может сохраняться до бесконечности. Напротив, он стремится обернуться своей противоположностью, если только всю логику стратегии не перевешивает какое-либо стечение внешних обстоятельств для участников конфликта. Без такого вмешательства логика обеспечивает самоотрицающую эволюцию, которая может достичь крайней точки полного взаимообращения, отменяя одновременно войну и мир, победу и поражение – со всем, что они подразумевают.

Пример: армия победоносно продвигается вперед по обширному театру военных действий. Состоялось множество сражений, но перелома в ход событий ни одно из них не внесло. Одна сторона наступает и по-прежнему вынуждает другую отступать. Возможно, отступающие разбегаются в панике или вот-вот угодят в западню и будут уничтожены; война близится к завершению путем переговоров или капитуляции. Даже в этом случае, как мы увидим, остается возможность взаимообращения противоположностей, пускай уже не в ходе данной войны. А если отступающая армия продолжает сражаться, схема взаимообращения начинает вырисовываться все четче.

Победоносная армия наступает, отдаляясь от своей территории, где тренировочные лагеря, промышленные предприятия, склады и мастерские ранее обеспечивали ее успехи. Она должна получать все, что ей требуется, посредством линий снабжения, которые непрерывно удлиняются. Идет ли речь о гужевом транспорте, железных дорогах, грузовиках или современных транспортных самолетах, которые доставляют топливо, снаряды, запасные части и все остальное, – расстояние ослабляет возможности снабжения. С увеличением расстояния вдобавок возрастает вероятность поломок и длительность пауз на техобслуживание, что очень важно, если общая оснащенность армии уже недостаточна. Напротив, отступающая армия, скорее всего, откатывается к своим основным базам снабжения, то есть ее линии поставок укорачиваются. Подкрепления в наступающей армии должны совершать более длинные переходы, а в отступающей армии может вовсе не быть источника подкреплений, но если таковой имеется, путь подкреплений до линии фронта становится короче.

Поэтому победоносная армия должна прилагать все больше усилий к элементарному поддержанию своей жизнеспособности. Возможно, ей придется отводить людей и оборудование с передовой для укрепления линий снабжения или перебрасывать на них тыловые подкрепления. Тогда как армия, которая отступает, может сократить силы на поставки, ее командиры могут привлекать боеспособные части и снаряжение из команд снабжения для усиления войск на передовой.

Победоносная армия идет по территории, ранее принадлежавшей врагу, ее встречает недружественное население, может быть, вооруженные партизаны или даже регулярные части, намеренно оставленные для ведения партизанской войны. В лучшем случае военное управление недавно занятой территорией потребует людских и материальных ресурсов, которые, вероятно, будут возмещаться посредством реквизиций на местах. В худшем же случае, при вооруженном сопротивлении, с саботажем и нападениями на железнодорожные пути, транспортные конвои, склады, команды обслуживания и тыловые штабы, победоносной армии придется отзывать с передовой боевые части для поддержания безопасности в тылу, патрулирования и быстрого реагирования на возможные атаки.

Даже если победоносная армия освобождает дружественно настроенное население, которое не сопротивляется и никак не помогает вражеским солдатам, что прячутся в тылу, наступление неизбежно чревато другими затруднениями, поскольку именно отступающая армия прежде оккупировала эту территорию, а теперь может возвратить патрули и силы быстрого реагирования на линию фронта.

Победоносная армия по причине наступления обладает свободой инициативы в выборе скорости и направлений наступления, а ее передовые части могут порой обгонять и отрезать отряды отступающих. С другой стороны, отступающая армия, если ее не донимают непрестанными атаками, может располагать немалым преимуществом в тактической обороне. Тыловые части этой армии в промежутках между схватками могут находить подходящие места для нападений из засады на открыто двигающегося врага и успешно уничтожать вражеские силы, наступающие слишком уж ретиво.

Воздействие победы и поражения на боевой дух, сплоченность и лидерство слабо предсказуемо. Боевой дух порождает не счастье, а волю к сражению. Победа может дополнительно ободрить, но ослабляет волю: после недавнего сражения люди радуются победе и думают, что сделали уже достаточно. (Клаузевиц рассуждал о «разложении и ослаблении».) Подтвердить подобное непросто, но военные историки согласны с тем, что во Вторую мировую войну ветераны британской 8-й армии, долго сражавшиеся и наконец победившие немцев и итальянцев в Северной Африке, к 1943 году утомились от кровопролитных сражений; между тем им предстояло еще два года военных действий в Италии и в Северо-Западной Европе после «Дня Д». Они не дезертировали по отдельности, их части не бежали с поля боя, но британским полевым командирам приходилось считаться с тем, что больше нельзя было уповать на дерзновение и решительность ветеранов – только на неизменную осторожность, а «на острие» выступали другие – элитные подразделения, свежие подкрепления или формирования союзников.

Напротив, поражение деморализует, внушает пассивность (ее требуется не так уж много для того, чтобы полностью обессилить армию) и даже приводит к дезертирству в подходящих обстоятельствах[14 - Война в Заливе 1991 г. завершилась массовым дезертирством иракских войск, которые уповали на хорошее обращение с пленными, однако подобная снисходительность в транскультурных войнах встречается довольно редко.]. Впрочем, оно способно побудить и к яростному сопротивлению в следующей схватке, особенно если люди осознали, что до сих пор они прикладывали меньше усилий, чем могли бы. Так произошло с британской 8-й армией в ходе кампании в Северной Африке: слишком легко уступив в 1942 году дерзкому наступлению Роммеля в Ливии, большинство ее подразделений стало сражаться яростнее к тому времени, когда немцы пересекли Египет и достигли Эль-Аламейна. В первом сражении 1—10 июля 1942 года британцы удержали позиции и не отступили снова; во втором сражении, которое началось 23 октября, они предприняли мощную контратаку.

Лидерство тоже может значительно окрепнуть благодаря победе – и не менее легко ослабляется. Если успех достигнут единожды или несколько раз подряд, желание снова и снова подвергать подчиненных опасностям боя может иссякнуть. А в отступающей армии лидеры и вовсе могут утратить авторитет, но если этого не случилось, горькие воспоминания о недавней неудаче нередко побуждают их требовать от подчиненных большего и придают свежие силы. Правда, если мы говорим о навыках и приемах военных действий, баланс возможностей не столь очевиден: победа сбивает с толку, а поражение учит.

В случае победы все привычные приемы, процедуры, тактические решения, командные структуры и методы армии однозначно признаются неоспоримо верными или даже блистательными (включая и те, которые нуждаются в серьезных, даже радикальных улучшениях). Именно так случилось с израильской армией после сокрушительной победы в 1967 году. Быстро разгромив многочисленных египтян, надежно окопавшихся сирийцев и дисциплинированных иорданцев благодаря одной и той же комбинации танковых атак и воздушных рейдов[15 - Имеются в виду налеты на сосредоточения сил и линии снабжения противника, а собственно воздушная поддержка предусматривает атаки конкретных целей для содействия наземным силам.], командующие израильской армии предпочли забыть о том, что потенциально эта тактика уязвима при массовом развертывании вооружения, которое Советский Союз мог начать поставлять, а арабы – использовать (речь о противотанковых и противовоздушных ракетах). Чудесная победа на трех фронтах за шесть дней затмила собой полезные выводы из тех несколько эпизодов, в которых израильские части потерпели небольшие тактические поражения и понесли неожиданные потери. Поэтому израильская армия не озаботилась усилением танковых подразделений за счет самоходной артиллерии и хорошо подготовленной пехоты на современных бронетранспортерах. Вместо этого военный бюджет был потрачен большей частью на закупку новых, усовершенствованных танков, а на артиллерию осталось крайне мало средств, тогда как пехота, преимущественно плохо подготовленные резервисты, продолжала перемещаться на устаревших полугусеничных транспортерах с открытым верхом времен Второй мировой войны. Когда в 1973 году война возобновилась, танковые части действовали вполне успешно в оборонительных боях, но понесли значительные потери при атаках на египетские позиции с противотанковым вооружением, поскольку не имели поддержки артиллерии, способной подавить сопротивление врага, или пехоты, которая могла бы ворваться во вражеские окопы. Израильские ВВС без труда уклонялись от ракет арабских ПВО в 1967 году и поэтому впоследствии предпочитали приобретать боевые самолеты, а не средства радиоэлектронной борьбы. В 1973 году израильская авиация все равно справлялась с множеством более современных советских противовоздушных ракет в руках арабов, но лишь в том случае, если удавалось атаковать систематически с предельно малых высот, избегая вражеских радаров. Когда же израильским самолетам выпадало наносить удары по наступающим арабским силам без какой-либо предварительной кампании подавления, они несли большие потери из-за противовоздушных ракет и зенитных орудий.

Поражение – гораздо лучший наставник, чем победа. Неудача не просто обостряет критические способности: при правильном отношении налицо меньше сопротивления предложениям по исправлению ситуации, поскольку поражение лишает опоры сторонников сохранения статус-кво. Именно так случилось с арабами после сокрушительного поражения в 1967 году. Они осознали ограниченность своих возможностей и больше не пытались состязаться с израильтянами напрямую. Вместо того чтобы противодействовать мобильной бронетехнике противника своими менее маневренными танками, арабы стали полагаться на статичную, но очень плотную противотанковую оборону; вместо воздушных сражений, где их заведомо превосходили, они сделали ставку на плотную систему ПВО. В итоге они проиграли и войну 1973 года, но с гораздо менее разрушительными последствиями, если сравнивать с 1967 годом. Египет даже захватил и удержал за собой ряд территорий на Синайском полуострове, потеряв часть своей местности.

То же самое можно сказать об израильтянах. Все уроки, которые можно было извлечь из тщательного изучения фактических событий 1967 года, оказались наконец усвоены в 1973 году. В следующей войне, 1982 года, израильские бронетехника и ВВС практически не пострадали от ракетных средств обороны.

Если промышленность и население все еще мобилизованы, а побеждающая армия получает достаточно подкреплений, то возрастание ее силы будет обеспечено даже при продолжении наступления. Иными словами, «экзогенные» перемены способны упразднить логику, которая сулит ослабление порыва. Но если дело обстоит иначе, если нет постоянного притока подкреплений в наступающую армию, тогда само ее наступление чревато ослаблением, а поражение и отступление будут укреплять армию, ранее терпевшую неудачи.

Кульминация и взаимообращение

В динамическом разворачивании непрерывной войны совпадение победы и поражения может распространиться за пределы нового равновесия сил и достигать крайней точки полного взаимообращения. Если победоносная армия в моем примере способна добиться полного завоевания или вынудить противника сдаться, ее ослабление, происходящее исподволь, не будет иметь никакого значения, заодно с факторами, что могут придать сил разбитому противнику. Но если война затягивается из-за обширности территории или упорства врага, тогда терпящие поражение смогут извлечь пользу из этого динамического парадокса – вплоть до того, что сами превратятся в победителей. Если армия, ранее побеждавшая, просто продолжает наступать и не получает достаточного подкрепления, она губит саму себя, преодолевая кульминационную точку победы[16 - Это выражение Клаузевица, который рассуждал о кульминационной точке или кульминационном пункте. – Примеч. перев.] (это важнейшее понятие стратегической логики).

Такова была участь немецких войск, вторгшихся в СССР в июне 1941 года. Поначалу они добились значительных успехов, без труда разгромив советские войска, разбросанные вдоль линии фронта, а также более многочисленные формирования, стоявшие глубже. Это подвигло немцев к быстрому наступлению вглубь России, по направлению к Ленинграду (Санкт-Петербург) и Москве, причем по пути они одерживали сокрушительные победы. Потери советской стороны были огромными. Но немецкие передовые колонны, продвинувшиеся на сотни миль, не получали подкреплений, достаточных для того, чтобы справиться с удлинением путей снабжения, психологическим «ослаблением усилий» и накоплением тактических ошибок в победе, тогда как советские войска, напротив, становились сильнее благодаря резкому сокращению длины линий снабжения, моральному давлению позорных поражений, а также множеству практических уроков, усвоенных вследствие неудач. К декабрю 1941 года немцы перешли кульминационную точку победы, а советские войска обрели силы для своего первого контрнаступления, усугубленного зимними морозами. Хотя победа оказалась всего-навсего тактической, ведь немецкий фронт не рухнул, русские показали себя более прилежными учениками Клаузевица в сравнении с немцами. Еще примечательнее то обстоятельство, что череда победоносных летних наступлений, перешедшая за «кульминационную точку», за которой последовали зимние контрнаступления недавно разбитых врагов, повторилась и в 1942 году, – вот только немецкий фронт под Сталинградом на сей раз действительно рухнул, притом с огромными потерями. В июле 1943 года существенно ослабленная немецкая армия предприняла свое третье летнее наступление на Курской дуге; Красной армии не пришлось даже дожидаться зимы для массированной контратаки. Но с июля 1943 года уже немцы стали извлекать разнообразные выгоды из парадоксальной логики, которая ослабляет наступающего сильного и укрепляет отступающего слабого. Вот почему Советская армия вошла в Берлин только в конце апреля 1945 года.

Конечно, сказанное вовсе не означает, что победа непременно ведет к поражению, если война продолжается. Но, не получая подкреплений из неиссякаемых источников военной силы (т. е. вследствие факторов, «экзогенных» по отношению к логике), победоносная армия будет вынуждена остановиться и накопить силы ради преодоления неблагоприятных воздействий. Восстановив энергию боевого духа и лидерства благодаря отдыху и замене частей, перемещая линии снабжения ближе к передовой и обеспечивая безопасность в тылу, если там возникают какие-либо угрозы, пересматривая приемы, тактику и методы, которые враг научился предвосхищать и предугадывать, победоносная армия способна возродить уверенность в победе, перенести вперед, в будущее, «кульминационную точку» своей победы.

Континентальные сражения Второй мировой войны предлагают нам все варианты совпадения и взаимообращения победы и поражения. Поскольку применение бронетехники и ВВС вернуло Европе глубокие маневры наполеоновского размаха, отменив первостепенную роль статических укрепленных линий Первой мировой войны, схватка разворачивалась в виде череды драматических ходов.

Немецкое вторжение в Нидерланды, Бельгию и Францию, которое началось 10 мая и завершилось 17 июня 1940 года, когда Франция запросила перемирия, подразумевало (с оговорками) одно-единственное стремительное наступление[17 - Кампания официально завершилась 25 июня 1940 года, когда Италия также удовлетворила просьбу французов о перемирии, но в последнюю неделю боевые действия с обеих сторон велись вяло, за исключением участков линии Мажино, где 2-я французская группа армий упорно сопротивлялась до 22 июня.]. К 17 июня десять панцер-дивизионов, то есть бронетанковых дивизий, на острие главного немецкого удара, столкнулись с таким количеством поломок у танков, полугусеничных транспортеров и грузовиков, что наступление во многом превратилось в показную шумиху, а не в проявление реальной силы, и немцам пришлось прибегать к различным уловкам – например, сажать пулеметные расчеты на захваченные у французов грузовики. В пехотных дивизиях, составлявших подавляющее большинство частей наступавшей немецкой армии, солдаты передвигались пешком с самого начала кампании и были по большей части совершенно измотаны. Что касается службы снабжения, здесь вынужденно полагались на движение гужевого транспорта от ближайшей железнодорожной станции до передовой, и линии снабжения настолько растянулись, что лишь изобилие продовольствия и фуража на только что завоеванных плодородных землях спасало победоносную армию от гибельной нехватки припасов. Снабжение боеприпасами не являлось серьезной проблемой для кампании, которая предусматривала быстрые маневры и краткие атакующие выпады, – по сути, большинство боевых столкновений сводилось к мгновенным стычкам. Совершая марши в основном пешком, получая снабжение в основном гужевым транспортом, немецкая армия не нуждалась в обилии топлива, но даже в таких условиях его определенно недоставало: рвавшиеся вперед бронетанковые дивизии могли продолжать движение, только конфискуя бензин у мирных жителей[18 - К моменту начала войны в сентябре 1939 г. из 103 немецких дивизий всего 16 (танковых, моторизованных и пехотных) были полностью снабжены техникой. Каждой из 87 пехотных дивизий по штату полагалось иметь 942 единицы техники – разведывательные и штабные машины, артиллерийские тягачи и грузовики (из расчета одной машины на шесть человек), но большую часть припасов все равно доставляли на 1200 гужевых повозках. К маю 1940 г. вследствие поломок грузовиков на скверных польских дорогах количество техники сократилось вдвое, так что пришлось увеличивать «парк» повозок. От железнодорожных станций до полевых складов припасы вообще-то следовало доставлять силами специальных автомобильных полков, но таких насчитывалось лишь три на всю немецкую армию на всех фронтах (6600 грузовиков). См. Martin van Creveld, Supplying War (1977), стр. 144–147.].

Но прежде чем немцы решительно перешли кульминационную точку своей победы, все их накопившиеся слабости были обнулены перемирием: дальность целеустремленного проникновения с их стороны оказалась сильнее географической протяженности и «моральной мощи» Франции.

Когда войска Гитлера напали на СССР – почти ровно год спустя, 22 июня 1941 года, – глубина их целеустремленного наступления увеличилась лишь в малой степени за счет захваченных французских грузовиков и незначительного усиления моторизованных частей. Из 142 немецких дивизий в трех армейских группах, дислоцированных накануне вторжения вдоль протяженной линии фронта от Балтийского до Черного моря, только 23 дивизии были бронетанковыми, частично бронированными легкими или моторизованными. Во всей немецкой армии насчитывалось 88 дивизий, укомплектованных французскими машинами. Даже при этом 75 пехотных дивизий, развернутых на Восточном фронте, пришлось лишить всех грузовиков, чтобы укомплектовать колонны снабжения армейских групп; взамен каждая получила по 200 крестьянских телег[19 - См. Burkhart Mueller-Hillebrand, Das Heer, 1933–1945 (1956), т. 2, таб. 29, цит. по: van Creveld, Supplying War, n. 28; p. 151.]. Такова была реальность, стоявшая за фасадом современной механистичности, сыгравшей столь важную роль в психологическом воздействии гитлеровского блицкрига.

Но Советский Союз по площади куда больше Франции, а воспользоваться его железными дорогами было гораздо труднее из-за иной ширины колеи и частых случаев саботажа; немногочисленные советские дороги не имели асфальтового покрытия, из-за чего моторизованный транспорт быстро выходил из строя, а упорство сопротивления русских, казалось, не уменьшалось, несмотря на ряд катастрофических поражений. Так, в середине октября 1941 года, когда немецкие войска достигли того пункта, который в ретроспективе можно считать кульминационной точкой их победы, от Москвы передовые части немцев все еще отделяло приблизительно 60 миль[20 - Утром 18 октября 1941 г. 10-я танковая дивизия и дивизия СС «Дас Рейх» вошли в Можайск, от которого открывался прямой путь на Москву. К этому времени немцы завершали разгром восьми советских армий на участке от Вязьмы до Брянска, стремясь одержать последнюю «великую и безоговорочную» победу на советской земле; они уже захватили 665 000 пленных. См. John Erickson, The Road to Stalingrad (1975), стр. 216–220. Передовые 2-я и 3-я танковые группы (Гудериана и Гота соответственно) из состава группы армий «Центр» преодолели по прямой с 22 июня 1941 г. более 500 миль, а силы Гудериана перебросили к Москве сразу после марша на юг, где они замыкали огромный Киевско-Роменский «котел».]. Во главе немецкого командования стоял Гитлер, поэтому о перерыве для восстановления сил никто не помышлял. Немецкие войска на центральном участке фронта, нацеленные на Москву, продолжали наступать в течение ноября с двух направлений, с севера и с юга, чтобы создать еще один громадный «котел», который покончил бы с Советской армией и завершил бы войну. Тем самым немецкая армия перешла кульминационную точку своего успеха и неизбежно стала скатываться вниз по стратегической кривой.

<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3