Пять столетий тайной войны

Почему же это заговорщическое гнездо приобрело впоследствии кличку гарема, или сераля? Конечно, пребывание в уединенном доме отца Гарнета с двумя своими «духовными дочерьми» наводило потом на многие фривольные мысли. Их было особенно трудно избежать, так как Елена Бруксби даже родила сына, а Гарнет должен был сознаться, что сам крестил ребенка. Малыш родился лысым, и верховный судья Кок позднее бесцеремонно спрашивал, не было ли у мальчика тонзуры – выбритой макушки, свойственной католическим патерам.

Именно в Уайт-Уэбсе, вернее, среди частых гостей этого дома и зародился «пороховой заговор». Его организаторами являлись несколько молодых католических дворян, раздраженных отказом Якова I отменить репрессивные законы против католиков. Душой заговора стал энергичный Роберт Кетсби, участник мятежа Эссекса. Этот бывший кутила и прожигатель жизни неожиданно (что было нередко в ту эпоху) превратился в фанатика, считавшего даже иезуитов недостаточно ревностными слугами Господними. Впрочем, с главой английской провинции иезуитского ордена отцом Гарнетом у заговорщиков установились тесные связи. Один из участников заговора, Томас Винтер, вошел в контакт с правительством Испании и властями испанских Нидерландов (Фландрии). Видный заговорщик, значительно более старший, чем его друзья, – ему минуло 45 лет, – Томас Перси был двоюродным братом графа Нортумберлендского и вращался в придворной среде. Перси мог узнавать новости, которые имели первостепенное значение для его сообщников. И наконец, в заговоре участвовал Гай Фокс, который был, по существу, лишь простым исполнителем чужих планов. Этот английский католик, много лет проведший на испанской службе, для которого преданность вере заменила верность родине, был характерной фигурой для той эпохи.

Большинство своих тайн заговорщики унесли с собой в могилу. Неизвестно, кто первым предложил план, который решили осуществить Кетсби и его друзья, – взорвать здание Вестминстера, когда король будет открывать сессию парламента. Возможно, что идея была навеяна памятью о взрыве дома Кирк О’Филда в шотландской столице, во время которого погиб Дарнлей – отец Якова I. Впрочем, этот случай не был единственным – делались попытки взорвать государственные здания в Гааге, в Антверпене. Подобный же проект собирался осуществить Майкл Муди в царствование Елизаветы.

Заговорщики пытались извлечь уроки из прошлого. Они вскоре убедились, что им нельзя рассчитывать на поддержку Испании, которая теперь явно делала ставку на примирение с Яковом. К тому же над католической партией долгие годы тяготело подозрение, что она готова отдать английский престол Филиппу II или испанской инфанте. Теперь представлялась возможность сыграть на непопулярности короля-шотландца и привезенных им с собой фаворитов. После гибели Якова и наследника престола заговорщики предполагали захватить кого-либо из младших детей короля и, подняв восстание католиков, провозгласить регентство. В апреле 1604 г. пятеро заговорщиков, собравшись в доме Кетсби на Стренде, поклялись хранить тайну, не выдавать товарищей и не отступаться от своего намерения. После этого в соседней комнате они прослушали мессу, которую отслужил иезуит отец Джерард, специально приехавший для этого из Уайт-Уэбса. Патер утверждал впоследствии, что ничего не знал о том, что происходило за несколько минут до начала мессы. Подобную же позицию заняли сам отец Гарнет и все его коллеги. Позднее Гарнет уверял, что не мог ничего поделать, так как был связан тайной исповеди, во время которой ему только и стало известно о планах Кетсби и его друзей. Приступив к исполнению этих планов, Томас Перси снял в аренду Винегр-Хаус – дом, примыкавший к той части Вестминстера, где размещалась палата лордов и где должно было состояться открытие парламентской сессии. Заговорщики начали рыть подкоп. Они предполагали, что попадут из Винегр-Хауса в необитаемый подвал Вестминстера. Оказалось, что подвал сдали под торговый склад. С немалыми хлопотами Перси удалось договориться, чтобы ему уступили аренду этого помещения. Затем в подвал были перенесены доставленные ранее в Винегр-Хаус мешки с порохом. Сверху сделали настил из угля, камней и битого стекла. Все было готово, но правительство неожиданно перенесло дату открытия парламентской сессии с 7 февраля на 3 октября 1605 г. В июле было объявлено, что сессия откроется еще позже – 5 ноября.

Заговорщики использовали это время для подготовки других своих действий – восстания в средних графствах и переброски из Фландрии эмигрантского полка, состоявшего из английских католиков. Кетсби и Перси получали право принимать в число заговорщиков новых людей. Это было необходимо и для пополнения финансовых ресурсов, так как приготовления потребовали много средств. Одним из последних уже 14 октября примкнул к заговору Фрэнсис Трешам, кузен Кетсби и Томаса Винтера.

Через две недели после этого, 26 октября, когда до открытия парламента оставалось 10 дней, лорд Монтигл неожиданно отправился ужинать в свой замок Хокстон (полученный как приданое его женой Элизабет Трешам). Монтигл был участником мятежа Эссекса против Елизаветы в 1601 г., его заставили уплатить за это разорительный штраф в 5 тыс. ф. ст. Но через некоторое время он тайно сообщил правительству о намерении принять англиканство, после чего ему были возвращены имения и он стал членом палаты лордов. Монтигл пользовался доверием Роберта Сесила, о чем, конечно, Кетсби и его единомышленники не имели понятия. Это стало известным лишь через три с половиной века, после опубликования семейного архива Сесилей.

Во время ужина в Хокстоне, на котором присутствовал один из заговорщиков, Томас Уорд, паж принес хозяину замка только что полученное письмо. Тот сломал печать и передал Уорду бумагу с просьбой прочесть ее вслух.

В этом знаменитом письме, составленном очень туманно, Монтиглу советовали, если ему дорога жизнь, не присутствовать на заседании парламента, так как Бог и люди решили покарать нечестивого «страшным ударом». Двусмысленное, но полное тревожных намеков письмо было прочитано Уордом в присутствии пажей и слуг. Монтигл не медля встал из-за стола и приказал седлать лошадей. В 10 часов вечера после бешеной скачки он на взмыленном скакуне подлетел к правительственному зданию – Уайтхоллу. Несмотря на поздний час, в нем находились сам Сесил и четыре лорда-католика – Нотингем, Нортгемптон, Вустер и Саффолк, которые были введены в состав королевского Тайного совета. Лорды пришли на ужин к Сесилу, но, несмотря на довольно поздний час, еще не сели за стол. Поспешно вошедший в зал Монтигл передал Сесилу полученное загадочное послание. Присутствующие прочитали письмо и приняли решение сохранить все дело в глубокой тайне, ничего не предпринимая до возвращения короля, который охотился в Ройстоне и вскоре ожидался в столице. Монтигл не скрыл этого решения от Уорда, который был знаком с письмом. Уорд немедленно сообщил о случившемся Кетсби, но упрямый сквайр не считал еще дело проигранным. Фокс, спешно направленный в подвал, вернулся в Уайт-Уэбс, где его ждали руководители заговорщиков, и сообщил, что мина остается нетронутой.

1 ноября Кетсби встретился с Трешамом, которого подозревали в том, что он написал Монтиглу. Кетсби решил заколоть кинжалом предателя, но Трешам с негодованием отверг обвинение. Он уговаривал Кетсби отказаться от попытки осуществить план заговорщиков, тайна которых, вероятно, известна правительству. Кетсби не соглашался бежать и потребовал от Трешама дополнительных средств. Трешам дал сначала 100, потом через день еще 90 ф. ст. – все, что он мог собрать за такой короткий срок.

3 ноября Уорд через Винтера сообщил своим друзьям, что король, вернувшийся в Лондон, прочел письмо к Монтиглу и приказал лордам – членам Тайного совета хранить все в строгой тайне. Был отдан приказ немедля и незаметно обыскать подвалы под зданием палаты лордов. Выполняя этот приказ, лорд-камергер Саффолк и Монтигл спустились в подвал, где встретили Фокса. Саффолк спросил Фокса, кто он такой. Тот ответил, что он слуга мистера Перси, арендовавшего этот подвал. Лорд-камергер пошутил по поводу больших запасов угля к предстоящим рождественским праздникам и удалился вместе с сопровождавшими его лицами. Заговорщики, которым Фокс сообщил о посещении Саффолка, вздохнули с облегчением – видимо, Яков и Сесил ничего не заподозрили.

Приближался решающий час. Фокс отправился в подвал, подготовил фитиль, который вел к мешкам с порохом, и поднялся наружу… Не успел он выйти, как к нему кинулись поджидавшие его в засаде люди во главе с мировым судьей Ниветом, посланным для нового осмотра подвала. Минуты было достаточно, чтобы пленник, которому связали руки, понял, что все пропало. На вопрос Нивета, что он здесь делает, Фокс не счел нужным скрывать. «Если бы вы меня схватили внутри, – ответил он, – я взорвал бы вас, себя и все здание». По приказанию Нивета подвал был подвергнут тщательному обыску. Бочки с порохом были открыты и обезврежены.

Заговорщики начали спешно покидать столицу еще до того, как узнали об аресте Фокса. Это делалось в соответствии с их планом, который предусматривал одновременное начало восстания в ряде графств на северо-востоке Англии. Однако известие о неудаче заговора лишило мужества католических помещиков, возглавляемых Э. Дигби, которые ранее дали обещание участвовать в вооруженном выступлении. Кетсби и его друзья решили бежать в горы Уэльса и поднять там восстание среди довольно многочисленного католического населения.

В доме одного из заговорщиков, Литлтона, в графстве Стаффордшир сделали короткий привал, Кетсби и несколько его спутников попытались просушить порох, который они подмочили, переплывая реку. При этом искра упала на блюдо, на котором лежал порох. Кетсби и другие стоявшие поблизости были отброшены в сторону с обожженными черными лицами. Мешок пороха силой взрыва был выброшен через пробоину в крыше. Большинство оставшихся невредимыми заговорщиков бежали, остальные вскоре были окружены отрядом, собранным шерифом графства. Кетсби и Перси были убиты в перестрелке вместе с другими заговорщиками. Раненный в руку Томас Винтер и еще несколько человек были взяты в плен. В течение последующих недель были схвачены в разных местах другие участники «порохового заговора».

…В Средней Англии на высоком холме, с которого просматривались на много миль окрестные места, стоял замок Хиндлип-Хаус. Он был создан со специальной целью служить убежищем для отца Гарнета и его христова воинства.

Весь замок представлял сплошную загадку. Каждая комната имела скрытые ниши, стены были полны тайников, потолки маскировали невидимые чердачные помещения. Даже печи были если не с двойным дном, то с двойным выходом: один – для дыма, другой – для иезуитов, когда им почему-либо требовалось исчезнуть, не оставляя следов. Камин в спальне хозяйки был соединен узкой трубой с одной из ниш, куда таким образом можно было, не вызывая подозрений, доставлять пищу и вино, которое обитатели тайников явно предпочитали воде. Иезуитский архитектор работал не по шаблону: каждый тайник имел свой секрет, и раскрытие одного из них мало облегчало поиски других. Тем не менее спрятать концы в воду не удалось. Из Лондона было предписано судье Генри Бромли произвести тщательный обыск в Хиндлип-Хаусе. Бромли и его команда неожиданно нагрянули в замок. Находившиеся там Гарнет и трое его подчиненных едва успели скрыться в двух тайниках. Однако укрытия не были подготовлены к длительной осаде замка. Изголодавшиеся Гарнет и другие иезуиты вышли из убежища и сдались на милость победителя.

21 января 1605 г. собрался парламент. По предложению нижней палаты были приняты дополнительные ограничения для католиков, а 5 ноября – день раскрытия «порохового заговора» – объявлен навечно днем вознесения благодарственной молитвы. Захваченные живыми заговорщики сложили головы на эшафоте. В предсмертной речи Гарнет предостерег католиков против участия «в мятежных и изменнических предприятиях против короля». Таково было окончание «порохового заговора».

Но такой ли была его история, какой ее традиционно представляют, следуя официальной версии английского правительства? Впервые сомнение стали высказывать в прошлом веке католические историки, исходя, разумеется, из своих собственных мотивов. В литературе возник спор, не закончившийся и поныне. Он выявил, насколько всесильный Сесил был заинтересован в «пороховом заговоре», который дал желанный повод усилить репрессии против католиков. Вряд ли можно сомневаться, что Сесил заранее что-то знал о планах Кетсби и что его агенты-провокаторы действовали в рядах заговорщиков. Но это еще не доказывает, что весь «пороховой заговор» был сфабрикован министром (на чем особенно настаивают авторы-иезуиты, защищающие честь ордена). В истории заговора многое остается невыясненным. Куда девали заговорщики огромное количество земли, вырытой во время подкопа? Малоправдоподобно, чтобы они могли незаметно разбросать ее в крохотном садике около дома или (как считал известный английский историк С. Гардинер) выбросить в Темзу. Где заговорщики добыли такую массу пороха, производство которого было государственной монополией? Интересно, что, когда в связи с какими-то финансовыми расчетами решили проверить данные о расходе пороха, хранившегося в Тауэре, это было разрешено сделать лишь за период с 1578 по 1604 г. Расследование было прекращено как раз в год «порохового заговора», а впоследствии сведения за этот год и вовсе затерялись. В правительственной версии изложение обстоятельств ареста Фокса полно противоречий. Исследования архивных материалов показали, что судья Кок производил какие-то сложные подчистки и исправления в протоколах допросов, снятых под пыткой с арестованных заговорщиков.

Большая часть того, что мы знаем о заговоре, известна из исповеди Томаса Винтера. Однако действительно ли сохранившийся ее экземпляр, считаемый подлинником, написан Винтером? Он подписан Winter, хотя сам Томас Винтер в других случаях неизменно писал свою фамилию по-другому – Wintour. Имеется немало косвенных данных, заставляющих предполагать, что действительный текст исповеди был переписан – с добавлениями и исправлениями – кем-то другим, ловко подделавшим почерк Винтера. Им мог быть наш старый знакомец Томас Фелиппес, сыгравший роковую роль в гибели Марии Стюарт. После воцарения Якова, который любил сохранять внешние приличия, шпион был уволен со службы и переведен на пенсию. Фелиппес на собственный страх и риск завязал провокационную переписку с английскими эмигрантами на континенте и угодил в Тауэр за самовольное вмешательство в государственные дела. Но через некоторое время он был выпущен из тюрьмы по ходатайству его бывших сослуживцев – Левинса Мунка, правой руки Сесила, и коменданта Тауэра Уильяма Уода. У Роберта Сесила были в подчинении и другие эксперты по подделке документов. Если «пороховой заговор» был действительно спровоцирован Сесилом, ловкий министр мог заронить мысль о взрыве парламента в голову Кетсби, прибегнув к помощи лорда Монтигла. Через него же, вероятно, Кетсби был осведомлен о том, что король будет присутствовать на заседании парламента. Юридически оно являлось не открытием новой сессии, а возобновлением работы старой. В таких случаях король обычно не появлялся в парламенте, исключение было решено сделать потому, что в 1605 г. предстояло обсуждение особо важного вопроса о законодательной унии с Шотландией. О решении короля прибыть в парламент заранее было известно только очень узкому кругу. И все же Кетсби, близкий к придворной среде, мог узнать об этом решении не только от Монтигла.

Сцена в замке Хокстон, очевидно, была заранее разыгранным представлением. Сесил хотел, вероятно, таким путем предоставить возможность тщеславному королю самому разъяснить туманный смысл письма и считать, что он лично разоблачил заговор. Несомненно, что Сесил имел не одного своего шпиона в среде заговорщиков, в их числе мог быть и Томас Уорд. Очень двусмысленна роль Трешама, с арестом которого Сесил медлил несколько дней и который умер в Тауэре до суда (официально – от удушья) при довольно подозрительных обстоятельствах. Правда, «предосторожности» в отношении Трешама могли быть вызваны тем, что он слишком много знал о роли Монтигла. Некоторые исследователи считают, что правительственным шпионом мог быть один из главных организаторов «порохового заговора» – Томас Перси.

В 1967 г. в издательстве Оксфордского университета вышла книга литературоведа Б. Н. Де Луна, в которой высказывается предположение, что агентом Сесила был известный драматург Бен Джонсон, встречавшийся с Кетсби. По-видимому, попытки Бена Джонсона оправдать свою роль можно усмотреть в его трагедии на сюжет из древнеримской истории «Заговор Катилины» (эта пьеса была впервые поставлена на сцене в 1611 г.).

Министр, несомненно, многое знал о заговоре, особенно о том, что касалось подготовки католического восстания. Ему об этом сообщали агенты и в Англии, и за рубежом; было получено также предостережение от французского короля Генриха IV. И все же это еще не доказательство, что весь заговор – результат умелой провокации Роберта Сесила…

Английское новое обуржуазившееся дворянство и буржуазия выиграли еще один раунд в длительной борьбе против католической реакции и ее верного орудия – иезуитского ордена. Однако уже в первые годы правления Якова I выявилось, что английский абсолютизм перестал играть прогрессивную роль; он вступал во все большее противоречие с интересами буржуазии и нового дворянства. Абсолютизм начинает искать поддержку у своих недавних врагов – у тех слоев дворянства, которые не были затронуты новым капиталистическим развитием страны и тяготели к старым феодальным порядкам, делает шаги к примирению с католической церковью, постепенно претерпевает изменение и внешняя политика Англии, которая заключила мир с Испанией.

В этой связи оживилась деятельность испанской разведки в Британии. Испанский посол Хуан де Таксис стал щедро сыпать золотом в Лондоне. Его преемник, опытный и умелый дипломат Гондомар, быстро приобрел большой вес при дворе Якова I. Гондомар создал в Англии шпионскую сеть, состоявшую из профессиональных разведчиков. Он не брезговал покупать новости и «поштучно». В его бумагах можно прочесть такие записи: «Г. Ла Форесту и другим лицам во французском посольстве за ценные новости – 4533 реала; слуге министра Лейка за изложение важных депеш – 300 реалов; лицу, которое дало мне копии договоров… из английских архивов, – 1200 реалов».

Гондомар вкрался в доверие к Якову и под видом дружеских расспросов выведывал у короля его планы. Однако собеседник испанского посла оказался натурой на редкость капризной и склонной к надувательству, причем по прихоти, а не ради каких-либо определенных целей. После встречи с Яковом испанцу всякий раз приходилось ломать голову над тем, что из выуженных им у его коронованного приятеля сведений соответствовало действительности, а что было только порождением причудливой королевской фантазии.

Так как речь шла о намерениях Якова, только ему до конца известных, а король говорил правду или лгал без всякой задней мысли, просто по наитию, то задача, которую приходилось решать послу мадридского двора, была совсем не из легких.

Значительную часть черновой работы аристократ Гондомар оставлял на долю посла эрцгерцога Альберта, тогдашнего наместника (формально суверенного правителя) испанских Нидерландов Жана Батиста ван Мале. Этот выбившийся из писцов дипломат занимался вербовкой на испанскую службу всякой мелкой сошки. Так, например, в августе 1620 г. он усердно пытался подкупить правительственного шифровальщика, некоего Винсентио, который еще до этого отсидел шесть лет в Тауэре за связи с испанской разведкой. Ван Мале хотел побудить Винсентио отказаться расшифровывать важные письма испанского посла в Вене к эрцгерцогу Альберту, перехваченные английскими разведчиками. Винсентио предлагались деньги – разумеется, с прямо противоположной целью – также и от имени голландского посла. Все договаривающиеся стороны торговались при этом как на рынке. Вдобавок, прежде чем платить, ван Мале хотел убедиться в качестве «товара», которым в данном случае была способность Винсентио раскрыть испанский шифр. От продавца потребовали принести образчик его изделия. А тем временем английские власти спохватились и предложили Винсентио поторопиться с расшифровкой, если он не желает познакомиться с пыточной камерой. Словом, опытные шифровальщики были в цене. Долгое время историки не знали, что приключилось с Томасом Фелиппесом после событий, связанных с «пороховым заговором». След отыскался в переписке Гондомара. В 1621 г. испанец сообщал о намерении подкупить и отправить во Фландрию этого «бесстыдного старика, которому перевалило за семьдесят».

Напротив, английская разведка приходила в упадок уже в последние годы жизни Роберта Сесила (он умер в 1612 г.). Сесил сам согласился получать крупную пенсию от испанского двора и не был намерен особенно усердно разыскивать своих сообщников. Сменившие Сесила руководители секретной службы больше использовали ее не для борьбы против враждебных держав, а для наблюдения за своими противниками при дворе. Они не могли соперничать с Гондомаром, приобретшим к тому же влияние на самого Якова I.

Тем не менее случались неудачи и у ловкого испанского посла. Особенно странным было то, что происходило с депешами Гондомара, которые он направлял в Мадрид. Там копии с них каким-то неведомым путем добывал английский посол сэр Джон Дигби, расшифровывал места, написанные кодом, и пересылал свою добычу в Лондон Якову I. Это происходило в течение многих лет, вопреки бессильному гневу Гондомара. Правда, в Лондоне верные люди немедленно ставили в известность посла, что его очередная депеша в Мадрид доставлена английскому королю. Обычно эту новость сообщал Гондомару подкупленный придворный. Тщетно Гондомар менял шифры и курьеров, просил, чтобы в Мадриде его донесения попадали только в руки абсолютно доверенных лиц. Тщетно «главный шпион» дон Андре Веласкес де Веласко засылал все новых и особенно доверенных лазутчиков в английское посольство. Напрасно испанский министр герцог Лерма расставлял ловушки членам Государственного совета и их клеркам, пытаясь обнаружить предателя.

Источник информации так и не был обнаружен. Гондомар решил, что это все же кто-то из членов Государственного совета. Через много лет, уже вернувшись из Испании, Дигби, уступая настойчивым просьбам Гондомара, раскрыл секрет. Депеши перехватывались и копировались, пока курьер отдыхал на последней почтовой станции неподалеку от испанской столицы. Остается неизвестным, сообщил ли Дигби правду или и в этом случае попытался провести за нос своего удачливого коллегу.

Джону Дигби удалось навлечь подозрение испанских властей на отца Кресуэлла, который десятилетиями был при испанском дворе выразителем взглядов английских эмигрантов-католиков. Основой для слухов послужили беседы, которые лукавый дипломат вел, соблюдая видимость тайны, с Кресуэллом по вопросу о дозволении молодым англичанам поступать в иезуитские семинарии. В феврале 1613 г. испанский главный министр герцог Лерма даже приказал провести полное расследование деятельности Кресуэлла, окончившееся, впрочем, благополучно для одураченного иезуита. Тем не менее генерал ордена счел за благо удалить Кресуэлла из Мадрида.

Между прочим, Дигби имел возможность на основе донесений Гондомара составить полный список лиц, которым выплачивались пенсии из Мадрида. Среди них было много приближенных Якова. Однако сэр Джон Дигби имел достаточно такта, чтобы не включить в этот список самого короля, также получавшего немалую испанскую субсидию.

Одним из удачливых разведчиков стал английский посол в Венеции сэр Генри Уоттон. Это ему принадлежит известное определение обязанностей посла: «Муж добрый, отправленный на чужбину, дабы там лгать на пользу своей страны». Тому же Уоттону приписывают и такой совет молодому дипломату: «Всегда говорите правду, так как вам никогда не будут верить. Таким способом только вы будете знать правду, а ваши противники окажутся в невыгодном положении». Другим видным дипломатам эта идея пришла в голову лишь со столетним запозданием.

Уоттон прошел длительную выучку участника придворных интриг, одно время был секретарем графа Эссекса, но оставил эту службу, прежде чем фаворит впал в немилость. В 1602 г. Уоттон тайно прибыл в Венецию, именуя себя Октавио Бальди. Герцог Тосканский послал его в Шотландию предупредить Якова о подготовлявшемся против него очередном заговоре. Подобное поручение снискало Уоттону расположение шотландского короля, который после вступления на английский престол отправил сэра Генри послом в Республику Святого Марка. На этом посту и развернулись способности Уоттона как руководителя секретной службы. Обстановка в Венеции мало благоприятствовала проявлению талантов иностранных разведчиков. Чиновников, просто замеченных в беседе с иностранными дипломатами, без долгих слов приговаривали к пожизненному тюремному заключению. Приходилось действовать с крайней осторожностью, к тому же мешал недостаток средств – Уоттону давали всего 400 ф. ст. в год, большую часть из которых надо было тратить на содержание посольства и оплату курьеров. Для пополнения этой суммы Уоттон принял пенсию герцога Савойского, продавая добытую им информацию правительствам, находившимся в дружественных отношениях с Англией. Венецианцы получали от него за соответствующую мзду сведения об иезуитском ордене, с которым республика находилась в то время в крайне враждебных отношениях. Уоттон имел своих лазутчиков не только в самой Венеции, что было, как уже отмечалось, вовсе не простым делом, но также в Риме, Милане, даже в отдаленной Турции. Агенты Уоттона перехватывали в дороге чужую дипломатическую корреспонденцию, уделяя особое внимание почте иезуитов. «Должен признаться, что имею особую склонность к пакетам, которые посылают или которые адресованы этим святым отцам», – иронически сообщал Уоттон. Корреспонденция «Общества Иисуса» после снятия с нее копий отправлялась строго по назначению.

Английские разведчики неоднократно прямо выступали глашатаями и проводниками британской внешней торговой и политической экспансии. В этом убеждает история русско-английских отношений, которые приобрели регулярный характер во второй половине XVI в. В инструкции английскому послу Рэндолфу в 1568 г. лорд Берли («боярин Бурлы», как называли его в русских официальных документах) рекомендовал добиваться привилегий британским купцам, уклоняться от переговоров о союзе, на котором настаивал Иван Грозный. Царь был осведомлен уже в это время о заговорах против Елизаветы и предлагал ей даже заключить договор о предоставлении друг другу права убежища. Убедившись в нежелании английского правительства, московский самодержец в известной своей грамоте от 24 октября 1570 г. писал: «Мы чаяли того, что ты на своем государстве государыня… ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но мужики торговые, а ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая девица…»

После смерти Грозного английские «торговые мужики» стали усердно ходатайствовать о британском вмешательстве в русские дела. Во время социально-политического кризиса, переживавшегося русским государством в начале XVII в., агенты британской «Московской компании» Джон Меррик и Уильям Рассел пытались предложить боярам ни больше ни меньше как установление английского протектората над Россией. Английские разведчики и дипломаты даже обсуждали при этом планы занятия и укрепления Архангельска, захвата Русского Севера. Одним из авторов подобных проектов был шотландец капитан Чемберлен, который служил в шведских войсках, захвативших Новгород. Эта политика получила одобрение короля Якова, но вскоре потерпела неудачу вследствие разгрома русским народом армий иностранных интервентов. Авантюристам пришлось умерить свои аппетиты.

Если при Елизавете разведчики порой маскировались под астрологов, колдунов, то теперь король, считавший себя великим знатоком наилучших способов укрощения нечистой силы, поручил своей секретной службе… сыск ведьм и оборотней. Разве не пыталась эта челядь Сатаны умертвить его еще в Шотландии? Впрочем, и здесь традиции Берли и Уолсингема оказались очень живучими. В 1621 г. в Москву был послан врач Артур Ди, сын уже знакомого нам астролога и разведчика Елизаветы. Артур Ди стал лекарем царя Михаила Федоровича, объявил себя также специалистом по магии и алхимии. Очевидно, у него, как и у его отца, была и другая, неафишируемая специальность. В 1634 г. Ди лишился царского расположения и вернулся в Англию, где получил завидную должность личного врача короля Карла I.

Тайная война и Уильям Шекспир

В 1606 г., когда происходил суд над Гарнетом, или немного позднее появилась новая трагедия Уильяма Шекспира «Макбет», которую его труппа даже сыграла в присутствии короля Якова. В этой зловещей трагедии есть одна юмористическая сцена, мало, впрочем, меняющая общий мрачный колорит пьесы. Это – монолог привратника, в котором содержится прямой намек на иезуитского провинциала и его трактат об использовании лжи. Намек не слишком благожелательный. И тем не менее нашлись сторонники того, чтобы приплести Шекспира к деятельности иезуитов и связать имя гениального писателя с тайной войной Контрреформации против ее врагов, кипевшей с таким ожесточением в конце XVI и начале XVII столетия.

Знакомы ли вы, читатель, в общих чертах со знаменитым «шекспировским вопросом», иначе говоря – с вопросом о том, действительно ли Уильям Шекспир является автором великих творений, изданных под его именем?

Об этом на Западе за 100 лет написаны целые библиотеки книг, большое количество их издано и в самые последние годы. В нашей стране с полным основанием уже довольно давно не проявляют особого интереса к этой литературе, и она у нас сравнительно мало известна.

Поводом для поднятия вопроса об авторстве послужила крайняя скудость биографических сведений о Шекспире. Главные из них сводятся к тому, что он родился в 1564 г. в Стратфорде, что родители его, возможно, были неграмотны и что неизвестно, посещал ли он школу. Восемнадцати лет Шекспир женился на Энн Хатауэй, которая была старше его на восемь лет, был отцом троих детей. Покинув Стратфорд, Шекспир приехал в Лондон, стал актером и получил пай в знаменитом театре «Глобус». Современники считали его автором некоторых пьес. Возвратившись за несколько лет до смерти, последовавшей в 1616 г., в Стратфорд, он приобрел недвижимую собственность, занимался отдачей денег в рост (хотя в своей пьесе «Венецианский купец» страстно обличал ростовщичество), составил завещание, в котором заботливо упомянул даже о «кровати поплоше», но ни словом не обмолвился о своих гениальных творениях (может быть, актер Шекспир знал, что они чужие и не принадлежат ему?). Не упомянуто в завещании и о книгах – весьма дорогих в начале XVII в., которые должны были быть в его доме, будь он таким разносторонне образованным человеком, каким, несомненно, был автор сочинений, изданных под именем Шекспира. Не уцелело рукописи ни одной из пьес Шекспира, ни одного его письма. Сомнительны даже сохранившиеся подписи Шекспира под несколькими юридическими документами. Возникает вопрос, не подписывались ли нотариусы за клиента, в таком случае явно обнаруживающего свою неграмотность. В завещании, составленном за несколько дней до смерти Шекспира, его имя транскрибировано раз одним, а в остальных четырех случаях – другим образом (Willim Shackspeare – William Shakespeare). Завещание явно составлено нотариусом Фрэнсисом Коллинсом.

А между тем пьесы Шекспира, по мнению многих исследователей, говорят о выдающемся знании автором античной литературы, римского и английского права, географии, ряда иностранных языков, многих вопросов государственного управления, которое можно встретить лишь у опытного политического деятеля. В некоторых своих пьесах автор откровенно выражает симпатии к аристократии и презрение к черни, довольно странные у сына обывателя мелкого провинциального городка.

Кончина Шекспира в Стратфорде и тем более за его пределами прошла совсем незамеченной. На его смерть не было написано ни одной элегии, как это было в обычае того времени. Ни один современник прямо не говорит об актере Шекспире как авторе выходивших под этим именем произведений. А остальные, более глухие упоминания современников допускают двоякое толкование. Не называет имени Шекспира и актер Аллен, который вел дневник, где отмечал многие театральные события и происшествия. Зять Шекспира доктор Холл также в своем дневнике не обмолвился ни единым словом о том, что его тесть – автор известных произведений.

Все портреты Шекспира апокрифичны. Подозрение вызывает даже памятник, установленный на его могиле. Он изображает человека, мало похожего на портрет, приложенный к первому собранию сочинений Шекспира, вышедшему в 1623 г., то есть через семь лет после смерти актера в Стратфорде.

И дополнительная странность. В 1665 г. было опубликовано антикваром Уильямом Дугдейлом описание достопримечательностей графства Уорик. В этом сочинении находится изображение памятника Шекспиру. Другой подобный же рисунок помещен в первой биографии Шекспира, принадлежащей перу Роу и увидевшей свет еще через полвека, в 1709 г. На этих двух рисунках надгробие выглядит совсем по-другому, чем впоследствии, когда оно стало предметом поклонения бесчисленных почитателей гения великого драматурга. Памятник на этих первых рисунках изображает грузного бородатого человека, прижимающего к животу обеими руками какой-то мешок (или подушку). Следовательно, жители Стратфорда после 1709 г., когда имя Шекспира стало завоевывать всемирную славу, переделали памятник. Вместо мешка теперь в одной руке находится перо, а в другой – лист бумаги. В восторженном похвальном слове Шекспиру, составленном в связи с появлением первого собрания сочинений в 1623 г., близко знавший его современник – выдающийся драматург Бен Джонсон бросил таинственные слова: «Ты – памятник без могилы» (Thou are a Monument without a tombe). Разве только этого не достаточно, чтобы возбудить серьезное сомнение в том, был ли актер Шекспир автором приписываемых ему пьес, не скрывается ли за этим многовековая тайна, которую должны разгадать настойчивые исследователи?

В авторстве Шекспира высказывали сомнение крупные писатели, даже Байрон, а также Диккенс, писавший, что должна вскрыться «тайна» «шекспировского вопроса».

Отрицание авторства актера Шекспира порождалось различными причинами. Очень нередко это было стремление отрицать возможность того, что гениальные шекспировские творения принадлежат перу выходца из народа, и приписать их одному из представителей правящих верхов. Часто играли немалую роль и погоня за сенсацией, и желание предложить новое эффектное решение вековой загадки. А порой были здесь и искренняя любовь к великим творениям английского гения (недаром работы ряда противников авторства актера Уильяма Шекспира немало способствовали изучению шекспировских сочинений), и протест против того образа довольного собой, благонамеренного и чинного стратфордского обывателя, который на основе немногих биографических черт рисовало западное литературоведение.

«Кандидатов в Шекспиры» было выдвинуто немало. В XIX в. среди них главное место принадлежало выдающемуся современнику Шекспира, философу и государственному деятелю Фрэнсису Бэкону. Потом в число претендентов был зачислен граф Ретленд (эта гипотеза приобрела в 20-х гг. некоторое распространение и у нас). Позднее Ретленда сменили графы Дерби и Оксфорд, сохраняющие роль главных претендентов вплоть до наших дней. В Англии и США существуют специальные научные общества, имеющие единственную цель – обосновывать «права» избранного ими кандидата: Бэкона, Оксфорда и др. Количество претендентов все возрастает, в их число попала даже жена Шекспира.

Или расскажем еще об одном кандидате – женского пола…

Ничто из того, что нам известно о Шекспире, не заставляет предполагать, что он был каким-то таинственным, скрытным человеком, любящим держаться на расстоянии от друзей. Совсем напротив, современники отмечали его природную любезность, обходительность и прямой нрав, и, видимо, он прошел свой жизненный путь достойно и открыто, сохраняя привязанность к своим собратьям по актерскому ремеслу, не тревожимый муками неудовлетворенного честолюбия. «Поэтому особенной иронией судьбы было то, – справедливо замечает один из новейших биографов Шекспира Кеннел, – что непроницаемая завеса скрыла столь многие стороны его жизни и труда и что там, где он ближе всего подходит к сознательному самовыражению, результат, которого он достигает, ныне кажется наиболее покрытым тайной». Речь идет о знаменитых сонетах, загадку которых пытались разгадать многие сотни, если уже не тысячи, терпеливых, добросовестных исследователей. Когда написаны были эти «сладкозвучные», как писал один современник, сонеты, кто вдохновил поэта на их создание, о ком говорится в них? Большинство серьезных шекспироведов пришли к выводу, что по крайней мере часть сонетов связана с покровителем Шекспира молодым блестящим аристократом Генри Рисли, графом Саутгемптоном. Но такой, как и любой другой, ответ является только гипотезой. Этим широко пользуются антистратфордианцы – под этим именем объединяют всех противников авторства Шекспира из Стратфорда. Они постоянно превращают поэтические иносказания в намеки на обстоятельства жизни своего кандидата на трон короля драматургов.