В обнимку с удачей. Книга 1

Самое интересное и необычное, что было для нас, мальчишек, – это американские автомобили, прибывшие по ленд-лизу, так называемой «американской помощи». Наше восхищение вызывали невиданные мощные грузовые «студебеккеры», юркие, чуть ли не игрушечные, «виллисы» и стильные, шикарные «легковушки» (так мы называли легковые автомобили): «бьюики», «шевроле», «кадиллаки»… Но апофеозом американского дива в то голодное время была вкусная до невозможности, знаменитая тушёнка! Она поставлялась в консервных банках, которые, мы вылизав до блеска, потом пинали вместо мяча, играя в футбол. Да настоящих мячей-то и не было. Наевшись вкусного содержимого, с чувством выполненного долга, обладая уже азами немецкого языка и уверенные в себе, мы читали на банках из-под тушёнки: MADE IN CHICAGO как «маде ин снисаго».

Конец войне!

В 45-м году 9 мая вдруг объявили об окончании войны и что этот день будет нерабочим. Ура! Мы, конечно же, в школу и так не пошли бы. Радостные, собрались во дворе. Решили, что надо произвести победный салют. Мы для шумовых эффектов обычно использовали повсюду валявшиеся бракованные заготовки от упражнений ремесленников на токарных станках. Обычно мы брали маленькие круглые болванки с просверленным в торце не до конца тонким канальцем. В каналец настругивали содержимое спичечных головок, вставляли гвоздь с заранее затупленным концом для получения взрывного эффекта и ударяли обо что- нибудь твердое. Для отдачи салюта мы выстроились вдоль домовой стены и разом ударили об нее такими вот, с позволения сказать, петардами. Точно не помню, грохнуло или нет. Да это было и неважно. Главное, мы дружно отметили победу. Война кончилась… А что творилось на улицах!

Хочу привести и мое отношение к войне, выразившееся в мальчишеских потугах на творчество вот в такое стихотворение, которое я внезапно вспомнил аж 22 марта 2022 года и успел включить в эти воспоминания до передачи их в издательство:

Пишу письмо тебе об этом,
Как мы подбили танк немецкий,
Как десять фрицев я убил
Из снайперской винтовки меткой.
Они лежат на поле боя,
Там, где дымятся города,
Там, где разбитые снарядом
Стоят в развалинах дома.

Никчемные победители великой войны

А после войны появилось много инвалидов. Одноногие ковыляли на костылях или на деревянных протезах, похожих на бутылку; безногие грохотали по дорогам на самоделках с колесиками из шарикоподшипников. Однорукие еще как-то управлялись, а вот безрукие… Были и несчастные, лишившиеся обеих рук и ног, их горестно прозвали «самовары». Как нам пояснил один проходивший доброхот: «Дык у их один крантик остался».

Инвалидов войны в народе стали называть «военными калеками». Не могу не рассказать, что с ними произошло.

Конечно же, ни о каких удобных протезах, ни о каких нормальных инвалидных колясках, да и просто о заботе и человеческом обеспечении этих несчастных военных калек, речи не было. Кажется, прошедшие ад солдаты, все еще были виноваты в том, что они не отдали полностью свою жизнь за Родину, а только пожертвовали какой-то частью своего тела, оставшись увечными недееспособными обрубками. А как можно было обеспечить этих бедолаг, когда в стране жрать было нечего? И вот улицы городов заполонили тысячи инвалидов-фронтовиков, не имеющих средств к существованию. Давайте говорить, что это, в основном, были молодые люди, перебивавшиеся случайными заработками: просили милостыню, играли на гармошках у вокзалов и на рынках. Это было невыносимое зрелище, а сердобольный русский народ, перекованный в советский, ничем не мог им помочь, только пел осанну вождю.

Вождь этот был, к тому же, и брезглив. Ему, выдающемуся победителю, уже не нужен был такой «отработанный материал», портивший всю картину послевоенного времени. Поэтому в 1949 году распоряжением правительства в глуши страны (с глаз долой) были созданы дома инвалидов. Туда «военных калек» эвакуировали насильно в спешном порядке. Для этого устраивались облавы, и несчастных извлекали со дворов, из подвалов и чердаков.

У инвалидов, попавших в такие заведения, отбирали паспорта и солдатские книжки, превращая воинов-победителей практически в заключенных. Что за жизнь, а вернее, жалкое существование в таком инвалидном доме было для людей, покалеченных войной и жестокостью своих же? Невыносимая обида и полуголодное существование. Вот и вся награда ущербным победителям, не считая цацек – орденов и медалей… Всё делалось в тайне и в спешке.

Мы, мальчишки, конечно же, об этом ничего не знали (а кто знал?) и с любопытством наблюдали за тем, как инвалиды, располагаясь в людных местах, за мелочь показывали разные фокусы… А иные, протягивая руку за милостыней и вопросительно поглядывая на прохожих, жалостливо пели:

Дорогая жена, я – калека:
Нету ног, нету правой руки.
Расскажи же ты мне, дорогая,
Как ты будешь с калекою жить?

Обыкновенный антисемитизм

Об антисемитизме в Советском Союзе – благословенной стране, порожденной большевиками, – можно говорить долго. Заметим лишь, что как государственная политика антисемитизм здесь возник в конце 1930-х годов, в период установления сталинского правления. Ну, а бытовой антисемитизм был всегда и особенно разнузданным стал во время войны.

Разумеется, в нашем дворе у всех ребят были прозвища: у меня – «паяльник», за мой нос. Такой вот был медный «носатый» паяльник, нагреваемый на открытом огне, а не электрический, какой применяют сегодня:

Был просто парень по имени Геник, самый старший из нас. Он обладал настоящим футбольным мячом, которым мы иногда играли вместо консервных банок. А еще был пацан Толька Тюрин по прозвищу Геббельс. Всё-таки как точно ребята припечатывают прозвища. Йозеф Геббельс, немецкий министр народного просвещения и пропаганды, был, пожалуй, ненавидим советским народом не меньше Гитлера. Обычно его изображали крикливым и даже истеричным. Таким был и Толька Тюрин, который в споре доходил чуть ли не до драки. Его лицо краснело, на шее вздувались жилы, он начинал дергаться и действительно становился похожим на карикатурного Геббельса.

Толька вовсю занимался тем, что называлось «сшибать бычки»: он собирал окурки от папирос – бычки, высвобождал из них остатки табака, делал самокрутки и курил. Надо сказать, что курили тогда именно папиросы, сигареты появились гораздо позже. Курили многие взрослые, и многочисленные окурки валялись повсюду.

Так вот этот самый Толька Тюрин был первым, кто назвал меня жидом. После этого мы подрались. Это была моя единственная драка в жизни. Я очень миролюбивый человек.

«Команда» нашего двора

Вот такими были мы, многие босоногие. Пацаны, огольцы – так звали мы друг друга. Крайний справа – тот самый Толька-Геббельс.

В годы войны появились школы-семилетки, где основной обязательный школьный курс укладывался в 7 лет. После окончания семилетки поступали в школы ФЗО (фабрично-заводского обучения), ремесленные училища или техникумы либо шли учениками непосредственно на производство.

В нашем новеньком, но еще не достроенном доме, куда мы переехали из барака, на первых этажах располагалось ремесленное училище, где из ребят лет с 14 готовили заводских рабочих. В обиходе их называли ремесленниками, а мы про себя звали их ремеслухой. Связываться с ними мы не собирались, так как они были старше и сильнее нас. Была война, и чтобы как-то приободрить таких ребят и придать им особый статус, этим ремесленникам была положена черная форма, полностью напоминавшая военную, особенно морскую.

Ремеслуха – это вечно голодная черная масса, сосредоточенная не столько на учебе, сколько на жратве – была очень агрессивна. В ожидании обеда ремесленники вечно толпились в нашем подъезде, где был вход в столовую. На лестничной клетке они выстраивались чуть ли не до самого верха. И вот, когда я возвращался домой, мне каждый раз, как сквозь строй, приходилось проходить мимо этих оглоедов. Выражение «прогнать сквозь строй» означало наказание, когда в царской армии провинившегося прогоняли сквозь выстроенных двумя рядами солдат, которые били палками или прутьями-шпицрутенами этого беднягу, идущего между рядами.

Представляете, а ремесленнички эти понимали, к тому же, что я – еврей. Вот это для них была потеха. Ухмыляясь и гримасничая, они каждый раз выдавали запас популярных в то время юдофобских дразнилок. «Жид, жид по веревочке бежит», «Узе (это на то, что евреи якобы так произносят слово «уже»), «Скажи “кукугуза” (картавя). Нет, я лучше скажу три раза пшёнка, пшёнка, пшёнка».

Так, гогоча, они забавлялись. Я молчал. Что я мог? Драться с этими обалдуями? Правда, они меня не трогали. Я молча проходил мимо. Я не плакал и никому не жаловался. Это была прививка от антисемитизма на всю жизнь.

Антисемитизм штука непростая, и истоки его объяснять сложно, но можно попросту сказать, что это ненависть к евреям. С далеких времен, евреи, независимо от места проживания, возраста и занимаемого положения стали заложниками этой ненависти. И вот, прожив столько лет, я до сих пор не могу понять, откуда такая ненависть взялась у сибирских мальчишек, которые и евреев-то увидели впервые, пожалуй, – закинутых в Сибирь эвакуацией во время войны?

Наши игры

А вообще во что мы играли? Конечно, в войну, вооружившись деревянным оружием собственного изготовления, в ножички (перочинные, складные), демонстрируя блестящее владение этим предметом, увеличительными стеклами выжигали на дереве, гоняли на самодельных деревянных самокатах с колесиками из шарикоподшипников. Особый интерес заключался в играх на деньги, конечно же, не в карты – применялись манипуляции с монетами: в пристенок, в расшибалку, или чику…

А чем мы играли в хоккей? Ни за что не догадаетесь. В хоккей мы играли естественно, зимой, ибо, как говаривала незабвенная Фаина Раневская: «хоккей на траве – это извращение». Несмотря на американские автомобили и автотранспорт вообще, еще как-то доживал и транспорт гужевой, где тягловой силой были лошади. Зимой они оставляли после себя навоз, который замерзал в виде кругляшек, по размеру удивительно напоминавших хоккейные мячики. Мы их называли «котяхи» и с азартом гоняли. Вот такая была развлекуха.

Типичный зимний сибирский пейзаж: лошадь, запряженная в сани – гужевой транспорт

Тогда был популярен именно хоккей с мячом, а с шайбой – появился гораздо позже. Но мы не на коньках играли в хоккей, а просто в валенках, так как льда не было, да и настоящих катков – тоже, как и хороших коньков. Клюшки делали сами из чего придется.

Хоккейная команда нашего двора

Сегодня трудно представить, что наши коньки прикручивались к валенку веревками при помощи палочки. Да, именно к валенку, какие там ботинки!?

Улицы от снега не чистились, а утаптывались прохожими. Можно было кататься вполне, но в основном на санках. А вот настоящий лед был на залитых помойках, огороженных снежными валиками. Вот там-то и было хорошо скользить на коньках. Мы никогда ничем не возмущались, потому что другой жизни не знали.

Еще отчаянные пацаны, развлекаясь, цеплялись длинными крюками из толстой проволоки сзади за движущиеся грузовики или трамваи. Такое «геройство» часто кончалось трагедией: если не смертью, то лишением ноги. Среди взрослых был даже шуточный тост: «Выпьем за то, чтобы наши дети не цеплялись за трамваи».

Вечером обычно играли в прятки (мы говорили «в пряталки»). Выбирали бедолагу – водящего, который оставался иногда чуть ли не до конца игры.

Это были игры коллективные, не то что сейчас забавы компьютерных одиночек.

Играли в пёрышки, мы говорили «в пёрышки». И здесь открывается простор для объяснения не только того, чем мы писали, но и деталей нашего школьного быта. А писали мы перьями, не гусиными, конечно, как в с тари-ну, а специальными стальными. Вот такими:

Вот ими-то мы и играли: нужно было переворачивать перо особым образом, и тогда оно выигрывалось. Но далеко не всегда это получалось. Каждое перо имело свою цену.

По прямому назначению перо использовалось так: оно вставлялось в металлический наконечник деревянной палочки, которая называлась ручкой.

Перо макалось в специальный сосуд, называемый чернильницей, в которой была жидкость для письма – чернила. Особенно интересны были чернильницы-непроливайки. Мы их звали непроливашки.

Фарфоровые непроливайки. Позже появились пластмассовые.

А портфели? Так назывались сумки, в которых носили учебники, тетради и прочую нехитрую школьную мелочь.

Вот типичная парта, за которой мы сидели на уроках. Сбоку на ней висит портфель, именно такой, какой мы носили.