Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта

Но говорили братья Лесли и об том, что изменники отнюдь не все, и что смоляне, в отличие от дворян, скажем, Виленской губернии, ни в коем случае не встретят Бонапарта с распростертыми объятиями.

Фердинанд Фёдорович кивал согласно головой, одобрительно покачивал длинным своим носом и делал какие-то отрывистые замечания, судя по всему совершенно благожелательные. Выглядел он при этом довольным и даже радостным.

Публика стала расходиться, а генерал-адъютант Винценгероде всё ещё был окружён этими Лесли, бравыми потомками шотландских рыцарей и пылкими, неудержимыми, глубоко истинными патриотами земли русской.

Меж тем, часы на площади Блонье пробили двенадцать часов дня, и это прервало оживлённую беседу самым решительным образом. Вот-вот должен был начаться молебен.

Винценгероде, белокурый голубоглазый гигант, в окружении высоких, статных как на подбор братьев Лесли, буквально ринулся, полетел к кафедральному собору.

Глава вторая. 9 июля (окончание)

По выходе из губернаторского дворца государь Александр Павлович направился на молебствие в собор Успения святой Богородицы (храм сей возводился более ста лет и был выстроен на месте храма, заложенного ещё Владимиром Мономахом и взорванного в XYII столетии во время осады Смоленска поляками).

Когда император проходил мимо здания городского магистрата, его там встретили все чины этого учреждения и земно ему поклонились. Неуёмный Голынский был уже там, вертелся, крутился и тоже кланялся, но как-то слишком уж по фиглярски. Александр Павлович сделал вид, что не замечает его; к тому же он спешил на молебен.

После молебна государь посетил архиерея. Тот откровенно поведал Его Величеству, что в городе пред самым приездом государя была страшная паника, и особливо среди дворянства и чиновничества, тогда как низшие классы более или менее спокойны. Узнав обо всем этом. Александр Павлович оставил особый рескрипт на имя смоленского епископа Иринея, в коем увещевал хранить спокойствие и быть стойкими пред наступающим неприятелем: «Узнав, что некоторые поселяне и жители, оставляя поля и работы, скрываются и бегут от малочисленных неприятельских разъездов, появляющихся в далеком ещё расстоянии от Смоленска, возлагаем мы на вас пастырский долг: внушениями и увещаниями своими ободрять их и не только отвращать от страха и побега, но наоборот – убеждать, как того и требует долг и вера христианская, чтобы они, совокупляясь вместе, старались вооружиться, чем только могут. Дабы, не давая никакого пристанища врагам, везде и повсюду истребляли их и, вместо робости, наносили им самим великий вред и ужас».

Потом был обед. Несколько слов о нём, точнее об его финальной части. Когда все за десертом двинулись в диванную, государя вдруг окружила группа Энгельгардтов. Все они наперебой стали клясться в верности и что нещадно станут бить французов, как только те появятся в пределах губернии.

Государь вдруг осведомился у них: «Что же вы сторонитесь родича вашего… подполковника Энгельгардта? Чем это он не люб вам?»

Энгельгардты замолкли, а один из них сказал: «Да позорит он нас, наш славный род, Ваше Величество».

«Чем же это позорит он вас?» – полюбопытствовал Александр Павлович, не в силах скрыть изумления.

Тот же Энгельгардт после минутного раздумья ответствовал следующим образом:

«Да как же не позорит? Выгнал супругу свою и завёл в именье своём самый настоящий гарем из дворовых девок и даже не думает сего обстоятельства скрывать».

При этих словах государь заливисто рассмеялся и стал искать глазами подполковника Энгельгардта, но так и не нашёл. Тогда Его Величество повернулся к стоявшему за его спиной ротмистру Сергею Волконскому, своему флигель-адъютанту, и попросил, чтобы он спешно разыскал и подвёл к нему Павла Ивановича.

Не прошло буквально и пяти минут, как перед государем уже высилась гора, именуемая Павлом Ивановичем Энгельгардтом, и гора не вполне уже трезвая…

«Ну, что, любезный друг! – обратился к нему император, – неужто сказывают правду, и ты и в самом деле завел у себя в Дягилеве подлинный гарем?»

Тут Павел Иванович, несмотря на обычную храбрость свою и всегдашнюю самоуверенность, несколько задрожал и не мог скрыть испуга, явно мелькнувшего в больших круглых чёрных глазах его. Государь заметил это и лукаво улыбнулся.

Он понимал, что Энгельгардт, как видно, ожидает страшного высочайшего нагоняя, даже и не помышляя о том, что пред ним находится один из величайших, несравненных дамских соблазнителей того времени, необычайно страстный, истинно дионисический поклонник женской красоты. И смольнянки очень даже волновали императора.

Помолчав несколько, Его Величество продолжал говорить, не убирая лукавой улыбки со своего прекрасного лица:

«Слушай, Энгельгардт, вот как побьем супостата Бонапарта, непременно наведаюсь к тебе. Примешь в гости? Ужас, как хочется пощупать твоих девчонок».

И государь отошел, оставив Павла Ивановича в такой растерянности, в какой тот никогда, кажется, и не бывал прежде. Энгельгардт стоял, а вернее высился посреди диванной залы, разинув от изумления рот.

Однако ещё большее впечатление сценка эта произвела на толпившихся вокруг Энгельгардтов. Они казались неимоверно близки к самому настоящему обмороку и были ещё более злы, чем ранее, на родича своего, владельца сельца Дягилево.

Так что обед завершился более чем пикантно и весьма живописно.

Но особого времени для отвлечений и раздумий не оставалось. По окончании обеда сделан был смотр отряду генерал-адъютанта Винценгероде. Там было 27 эскадронов и батальонов, собранных из запасных команд, а также из пребывающих в отпуску офицеров, оказавшихся в то время на территории Смоленской губернии.

Передовой частью отряда, совсем небольшой, командовал генерал-майор Евгений Иванович Оленин. Сразу же по окончании смотра последний со своей крошечной командой был отправлен в местечко Ляды, около города Красного, что на границе Могилевской и Смоленской губерний. Основная задача отряда заключалась не столько в обороне, сколько в добыче сведений об расположении войск противника: Оленин должен был своевременно предупредить, когда могут появиться основные силы Бонапарта.

Кроме того, в Лядах пребывал жидовский проповедник Шнеур Залман. Это был изумительный мудрец и заклятый враг Бонапарта. Он проклял императора французов и поставлял русской армии разведчиков из числа своих учеников.

И государь наистрожайше повелел охранять сего Шнеура Залмана как зеницу ока, а в случае приближения основных неприятельских сил забрать вместе со всем многочисленным семейством его и вывести в совсем безопасное место. Что и было проделано генералом Олениным безукоризненно.

Кроме того, тогда девятого числа генерал-адъютант Винценгероде призвал к себе всех четырёх братьев Лесли и призвал поставить конный добровольческий отряд хотя бы из двадцати человек, дабы отдать его в распоряжение генерала Оленина, отправленного в Ляды. Забегая вперёд, замечу, что братья Лесли поставили отряд не в двадцать, а в 60 человек.

Общей же и главной целью отряда Винценгероде было защищать Смоленск по тракту к Красному и Могилеву от занятия Смоленска как пункта, где первая и вторая армии соединятся. Надобно было в преддверии встречи двух командующих (Барклая и Багратиона) и их соединений охранять Смоленск от внезапного coup de main (нападения).

Винценгероде блистательнейше справился с возложенной на него задачей. При этом ему очень помогли его штаб-офицеры, и особливо полковник Бенкендорф, имевший громадный и неоценимый опыт партизанской войны в Грузии, Турции и Греции. Но это я забегаю вперёд, а покамест вернёмся к 9 июля.

Ближе к вечеру, когда несколько схлынула бешеная жара, государь совершил пешую прогулку по Смоленску, коей остался чрезвычайно доволен. Он несколько раз повторил: «Да, это чудо, а не город». Никто ещё не догадывался, что через несколько недель это чудо превратится в груду обгорелых зданий и россыпь пепелищ.

После ужина же Его Величество уединился в предоставленной ему опочивальне губернаторского дворца с какою-то дамою. Злые языки поговаривали, что сия честь была оказана чуть ли не самой супруге губернатора барона Аша, весьма молодой, сравнительно с мужем, и очень даже очаровательной даме, хоть и по провинциальному несколько претенциозной.

Так или иначе, но вечер и часть ночи государь провёл в обществе какой-то дамы и остался, как будто, чрезвычайно доволен. Может быть, даже гораздо более, чем прогулкой по Смоленску.

Так как Александр Павлович был занят, то съехавшиеся со всех концов Смоленской губернии поглазеть на него и послушать помещики явно к вечеру заскучали. Но губернский предводитель Сергей Иванович Лесли нашёл хоть какой-то выход: он устроил у себя большой дворянский сбор. Да, государь отсутствовал, но зато все собрались в более или менее полном составе и могли свободно, не стесняясь высочайшего присутствия, обсудить назревшие проблемы и близящиеся страшные тревоги.

На сей раз главная зала дворянского собрания напоминала базарную площадь в самый разгар дня. Шум и гам стояли совершенно невообразимые. Толчея была просто невозможная и для этого места небывалая.

Сергей Иванович Лесли как обычно председательствовал, но сладить с публикою на сей раз никак не мог, и это, видимо, случилось с ним чуть ли не впервые. Он был явно растерян, и в том числе и от того, что он тут слышал.

Поразительно, но ура-патриотические речи, непрестанно звучавшие с самого утра, с момента приезда государя, вдруг отчего-то притихли.

О Бонапарте и его полчищах говорили всё время, но в несколько ином разрезе.

Присутствие императорских флигель-адъютантов, полковника Бенкендорфа и ротмистра Волконского, кажется, при этом мало кого смущало – видимо, их почитали уже за своих, местных. Они ведь оставались в Смоленске.

О чём же говорили в тот вечер, покамест император Всея Руси предавался утехам любви?

Во-первых, выяснилось вдруг, что дозволение государя вооружать дворовых людей, оказывается, было встречено многими со страхом и даже с недоумением, но в основном никак не с радостию.

Довольно многие из присутствующих спорили о том, имеют ли дворяне право вооружать крепостных и жертвовать чужою жизнию.

Один лишь Александр Дмитриевич Лесли, один из сыновей генерала Дмитрия Егоровича, горячо требовал созыва ополчения. Тогда Воеводский, уездный предводитель Смоленского уезда, осерчал и возразил ему: «Коли ты есть первый затейник всему этому, тебя первого и надобно выбрать в ополчение!»

Александр Дмитриевич с гордостию ответил: «Я уже и сам ополчился, и вот вам приказ генерал-адъютанта Винценгероде, который мне велел состоять при нём!»

«Проворен, брат!» – сказал с досадою Воеводский и тут же замолк.

Энгельгардты, так горячо уверявшие государя, что будут бить французов нещадно, теперь отмалчивались или же высказывались в том духе, что жалеют своих дворовых и не дадут их на заклание.

Павел Иванович Энгельгардт, видя столь явное малодушие едва ли не всех родичей своих, ежеминутно прикладывался к знаменитой фляге и буквально рычал от бешенства. Никаких внятных слов он, правда, не произносил, но было очевидно, что самый дух нынешнего собрания вызывает в нём явное отвращение.

Братья же Лесли поглядывали на Павла Ивановича косо.