Паства

– И что я могу для него сделать? – повторил он.

– Мой отец хочет, чтобы в последние минуты вы были рядом, – выпалил Роберт. – Он никогда не считал себя верующим и, как сам выразился, «вел жизнь не слишком насыщенную христианскими добродетелями и праведными поступками», поэтому отец считает, что если служитель Бога будет с ним, то у него появится шанс попасть на Небеса.

– Я… не знаю, это явно не в моих силах…

– Пастор, сейчас Альма сидит у постели моего отца. С каждой минутой ему становится все хуже, мы думаем, что рассвета он уже не увидит, и я прошу вас исполнить его последнюю просьбу, утешить умирающего, чтобы он мог покинуть этот мир в умиротворении и покое.

– Что же, если так, то я согласен…

Белая колоратка душила, теперь напоминания не символ служения Богу, а ошейник пса, подчиняющегося пустым обещаниям. Но не смотря на пошатнувшуюся веру, Амброз не мог не откликнуться на просьбу своего прихожанина, даже если он сам больше не верит в то, что будет говорить. Магнер поможет ему уйти с миром и тогда, возможно, слова вновь обретут для него смысл, и вера вернется в его сердце.

В комнате мистера Филча пахло старостью и смертью. Запах пыли и затхлого воздуха смешивался с еле уловимым ароматом корицы и миндаля.

Говорят, что для каждого человека смерть пахнет по особенному. У кого-то она ассоциируется со свечным воском и ароматом могильных цветов, у кого-то с вонью ночных улиц и холодом мокрого асфальта, а для кого-то она навсегда врезается в память сырой землей и разъедающим нос ароматом пороха в окопах Европы. Для Амброза это была корица и горький миндаль. Первое осознанное воспоминание о смерти приходилось на детство. Тогда умерла его бабушка и после похорон, на которые родители его благоразумно не взяли, подавали сухие печенья с миндалем и корицей. Денег как всегда не хватало, приходилось экономить буквально на всем, даже на памяти об ушедших членах семьи. Люди вокруг мальчика сохраняли горестные выражения лиц, кивали опущенными головами, говорили о том, как им будет ее не хватать, но Амброз чувствовал, что на самом деле все хотят побыстрей уйти, закончить «обязательную программу» и вновь окунуться в круговорот мирских забот и проблем. По всюду в облаченной в траурные цвета гостиной чувствовалось присутствие смерти. Неосязаемая и зловещая, она пронизывала каждый предмет, каждую фразу, каждого человека.

Пастор подошел к постели умирающего и присел на стул, стоящий у его изголовья. Мистер Филч выглядел так, словно уже умер. Бледная ссохшаяся кожа обтягивала выступающие кости и скулы, болезненно худые руки в судороге сжимали одеяло, а бескровные губы были полотно сжаты, так если бы их владелец изо всех сил старался не проронить ни слова.

– Сын мой, ты хотел исповедаться? – проговорил Амброз, приготовившись слушать.

Он уже много раз был на подобных мероприятиях и знал, что будет дальше. Человек раскается, поведав о том как в старшей школе издевался над слабыми, как сбежал от жены с маленьким ребёнком, бывало и такое, что люди признавались в убийствах, изнасилованиях и педофилии. Они вываливали на пастора все, что копилось у них в душе долгие годы, ведь смысла скрывать что-либо уже не было. Неважно как будут отзываться о тебе потомки, умершим нет никого дела до мира живых, их должно волновать лишь место, куда они попадут после смерти. А вариантов было не так много…

Старик Филч открыл глаза. Мутные зрачки уставились на пастора, и хриплый голос произнес:

– Нет… не хочу… Напротив, не хотите ли покаяться вы, пастор?

– Мне…? Но за что…?

Старик рассмеялся, но уже через пару секунд зашелся в надсадном кашле, выплевывая остатки легких.

– Разве вам не в чем каяться? Разве вы безгрешны?

– Безгрешных людей не существуют, но я не понимаю к чему вы ведете.

– Тогда поклянитесь мне, поклянитесь, что все о чем вы говорите на своих проповедях это правда. Что рай и ад существует.

– Я…я… Я верю, что на все воля Господа и только ему решать куда человек отравляется после жизни, – Амброз даже самому себе казался неубедительным, что уж говорить о таком тертом калаче, как Гарри Филч – владельце нескольких шахт недалеко от Лима.

– Вот ответьте мне, если Бог есть, то почему он позволил сгореть миллионам детей в пожаре Великой войны? Почему он позволил матерям душить своим младенцев, а убийцам не получать кару за свои преступления? Почему наводнения и землятресения каждый год убивают столько людей, что из их тел можно составить лестницу до самых Небес?

– На все воля Божья и только ему ведом замысел…

– Замысел? Разве Бог замасливал сотни миллионов смертей, подобно какому-то маньяку, чтобы после делить с дьяволом души умерших, как выигрыш за покерным столом?

– Неисповедимы пути Господни, он хочет испытать нас, чтобы укрепить веру…

– Дерьмо! Все это дерьмо! Вы должны меня успокоить, сказать, что через несколько минут я отправляюсь на небеса! Ааа! – плача, прокричал умирающий.

Старик Филч выгнулся дугой, словно через его тело пропустили электрический ток. Руки свились узлами, а костистые худые ноги забили по кровати.

«Началось» – подумал Амброз.

Он уже видел смерть и как никто другой понимал насколько она многоликая. Некоторые уходили на тот свет в умиротворении и покое, зная, что вскоре перед ними распахнуться врата Рая, и ангелы сопроводят их в небесные сады к вечной жизни. Другие уходили с трудом. Цепляясь, борясь за каждую лишнюю секунду на этом свете даже, когда их организм уже отказал, и душа держалась в теле лишь благодаря одной воле и желанию жить.

Пастор схватил старика за плечи, пытаясь удержать бьющееся в агонии тело. Конвульсивные судороги скручивали конечности, выворачивали внутренности, глаза вылезали из орбит, а зубы скрипели под натиском смерти.

– Помогите мне, пастор, помогите! Я не хочу уходить, если там ничего нет!

– Господь скоро примет тебя в своих объятиях… ты будешь спасен и обретешь вечную жизнь… – бормотал Амброз.

Мистер Филч завопил. Страшно, зло, протяжно, словно волк, отгрызающий себе лапу. На его губах выступила пена, а глаза окончательно закатились, и были видны лишь сухие белки, покрытые мутной пленкой.

Тело старика стало успокаиваться. Мышцы расслаблялись, руки и ноги опускались на мятые простыни, скрученные пальцы, в судороге схватившие шею Магнера, поникли и опали.

«Конец?» – подумал Амброз.

Он проверил пульс на шее старика и с удивлением обнаружил, что жилка все еще бьется. Слабо, едва ощутимо, но бьется.

– Пастор… – Гарри Филч открыл глаза. Его зрачки прояснились и теперь он смотрел на Магнера. Сухие, потрескавшиеся губы шевелились, произнося последние слова в его жизни.

– Да, сын мой, – Амброз взял ладонь умирающего в свои руки и легонько сжал. В глазах старика он разглядел необъятный ужас, такой ужас, что породить его могло лишь сознание человека, стоящего у порога смерти, и полностью отдающего себе отчет в том, что спасения нет.

– Мне страшно, пастор… спасите мою душу, я не хочу сгинуть в забвении, ведь там ничего нет… я уже вижу темную бездну, разверзшуюся надо мной… и она тянет меня к себе в свои черные объятия.

– Я…я…

Старик вновь заорал и забился в судорогах. Амброз по прежнему сжимал его руку, слезы катились по его щекам.

Спустя несколько секунд Гарри Филч последний раз дернулся, глубоко вздохнул и умолк навсегда. Его лицо застыло в безумной маске гнева, страданий и безмерного ужаса. Рот сведен, что делало его похожим на гротескные изваяния древних скульпторов, глаза широко раскрыты и устремлены в пустоту над ними, каждая мышца была скручена невыносимой болью, и боль физическая была далеко не главной.

Магнер не помнил как покинул дом. Он очнулся лишь когда оказался посреди темной улицы Лима. Луна скрылась за облаками и тьма полностью властвовала над всем, накрыв пейзаж вокруг непроглядной вуалью тени. Уже на расстоянии вытянутой руки с трудом можно было различить силуэты домов, и Амброз брел вперед, не разбирая дороги, словно вновь был потерян и искал спасения во мрачных переулках Нью-Йорка. На душе было горько и тошно, если бы он совершил поступок, которого будет стыдиться всю жизнь.

«Но я ничего не сделал, я ничего не мог изменить» – Магнер пытался выбраться из ямы, в которую почти провалился. Сейчас все его естество болталось над пропастью, цепляясь лишь за тонкие корни кустарника, растущего над обрывом.

«Вот именно, что ни сделал! Люди на тебя надеются, а ты можешь лишь кормить их пустыми речами и ложными обещаниями!»

Амброз рухнул на колени. Пыльная дорога с острыми камешками болезненно резала плоть, но ему было все ровно. Ни хотелось ничего делать, ни хотелось ничего говорить ни самому себе, ни кому бы то ни было другому. Лишь одно желание обуревало его разум в ту минуту – лежать на земле пока звезды не погаснут, или весь мир не провалится туда, куда всего несколько минут назад отправился Гарри Филч.

Внезапно в нескольких метрах от него вспыхнул огонек. Маленькая искорка со временем окрепла и переросла в ровное красное свечение. Над этим свечением пастор заметил Альфреда Соломонса. Сухопарые тонкие пальцы обхватили длинную деревянную трубку, а комок морщин, бывший для него лицом, с удовольствием выдохнул комок серого дыма.

– Пастор Магнер, присаживайтесь, – старик похлопал по каменному монолиту рядом с собой. Сам он сидел на длинной плите, положив ногу на ногу.

Амброз поднялся с колен и, пошатываясь, побрел к нему. Холод, исходящий от камня, пробирал до костей даже в такую теплую погоду.

– Не смерти боится человек, а забвения. Ему хочется верить, что если ты жил праведно, то попадешь в Рай с вечным покоем. Даже если ты всю жизнь грешил, то Ад с нескончаемыми муками лучше, чем ничто. Нет ангелов, нет демонов. После смерти ничего нет. Пустота, даже ее нет. Конец и только, – старик выпустил облако дыма. Красное свечение усилилось и Амброз понял, что они находятся на кладбище Лима.

Вокруг стояли памятники, надгробия и покосившееся кресты на погостах – все, что осталось от людей, когда-то живших на этом свете. Старик и он сам сидели на могильных плитах, но Амброз не испытывал ни почтения, ни отвращения. Это были всего лишь камни, воспоминания о людях, для которых подобные предметы не значат абсолютно ничего, ведь им уже все ровно. Их просто нет.

– Что же делать, как спасти людей, доверившихся мне? Вы ведь тоже были пастором.