Надрыв

Надрыв
Егор Букин

Сложно выжить в войне за любовь. Особенно, если она первая. Еще сложнее представить себе, какой будет жизнь после нее, и сможешь ли ты найти того, кто залечит все раны… Но до этого момента еще нужно суметь дожить, не сойдя с ума.Крики, слезы, боль и страдания по мертворожденному счастью, по наглой лжи – вот содержание моей исповеди.Если бы не этот дневник, я бы просто погиб.

Егор Букин

Надрыв

Той, что была для меня бесконечно дорога. Той, что придавала мне сил и уверенности в трудные минуты. Той, что дала мне месяцы страданий и боли. Той, без которой не было бы меня нынешнего. Посвящается М.Р.

Часть первая. Серость

22.11

Мозги плавились. Телефон вывалился из рук и упал на пол. Я медленно скатываюсь вниз по стене, потому что ноги дрожат и не держат меня. Все тело дрожит.

На меня накатило ужасное, безумное, безнадежное отчаяние, сопровождаемое холодным бессилием. Это чувство, когда краски мира начинают казаться тусклыми и размазанными, как будто смотришь в серую экранную рябь телевизора; когда кажется, что это всего лишь сон, что этого просто не могло произойти; когда кажется, что последний смысл, последняя ниточка, державшая тебя на привязи у пристани под названием «жизнь» резко обрывается.

Вспышкой перед глазами встает ее ответ: «Нет». Телефон летит в стену и разбивается вдребезги. Я хватаю букет цветов и исступленно луплю им по полу, – вокруг разлетаются кроваво-красные лепестки, будто осколки надежд, – а потом со всей дури швыряю изуродованные цветы в стену.

И вдруг мое «я», мое понятие о смысле жизни и о цели бытия начинает тускнеть; и вот последняя надежда, подобно умирающему красному карлику, стремительно выгорает. Кончено. Больше нет Саши. Теперь есть только холодный темный объект, лишь тусклое воспоминание о нем.

Желтый свет отражался от мокрого асфальта. Где-то вдали слышался писк светофора. Небо покрыло город черным куполом. Задувает тоскливый холодный ветер, заставляя шмыгать носом.

На улице совсем никого. Только холодный моросящий дождь долбится С. в куртку. Только дождь обнимает его. Только дождь говорит с ним. Слышен слабый звук заплетающихся шагов. Его собственных шагов.

В голове – пустота. Его пьяное, опустошенное сознание теряется где-то среди ночи, среди стен этих панельных домов. С. ничего не понимает. Осознается лишь страдание. Но того, кто кинулся бы жалеть самого себя, больше нет.

Спустя несколько минут бутылка летит в мусорку. Промах. Она разбивается об асфальт. С. видит перед собой лишь зыбкие бело-желтые блики. Голова кружится, время замедляется. Но даже в таком состоянии он дошел до места, насквозь пропахшего мертворожденным счастьем. Воображение мучительно и ужасно создавало галлюцинации: ее веселый смех, от которого он начинал улыбаться как придурок; ее губы, как маки; русые волны волос; ее рука, хватающая руку С. Теперь ему некуда деться от этого. Он обречен на вечную болезнь воспоминаний, потому что весь этот район, каждая его чертова улица, еще пахнет ими, здесь еще есть их остаточные образы, ветер все еще носит по воздуху отзвуки их голосов.

Порой сознание возвращалось к нему, и сквозь сплошной мрак выплывали обрывки реальности: ремонтные работы, грязь; какой-то парк; обрыв, внизу которого река. С. поставил ногу на хлипкий деревянный настил моста и замер. Что там, на той стороне? Ничего. Все те же страшные силуэты одиноких деревьев.

Он рухнул на скамейку и вновь провалился в пьяное беспамятство. Где-то вдали С. увидел свет, приближающийся ко нему. Он сразу все понял. Перед ним стояла смутно знакомая девушка. Голубоглазая, русоволосая. Ее тревожный печальный взгляд выражал искреннее беспокойство.

– Что же ты с собой делаешь, Саша? – грустно спросила она.

Он молчал. Просто не было сил говорить.

Она долго смотрела на него. Наконец С. поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. В сознание сотней игл вонзились воспоминания. Тупая боль отчаяния сжала сердце. Он видел, как они впервые встретились, видел, как она улыбалась ему, предлагая прогуляться и поближе познакомиться. Видел, как они танцевали медляк на вечере танцев. Видел ее опущенные в смущении глаза. И самое страшное: он видел ее улыбку; очаровательная, прелестная, преисполненная теплоты, она заставляла глупо улыбаться в ответ.

Врала…

Она врала!

Он всегда врала!!!

Он стиснул зубы и закрыл глаза, готовясь терпеть.

Взмах.

– Это ведь не конец! Прекрати!

Она схватила его за руку. Что-то маленькое вылетело из нее, блеснуло в лунном свете и с лязгом упало на брусчатку.

Девушка взяла С. за руку и поманила за собой. Мозги вновь начали плавиться: он то погружался во тьму, как в воду, то выныривал из нее, улавливая отдаленные картины действительности: ночь; цепочки фонарей; мокрый асфальт.

С. в одно мгновение протрезвел, когда понял, что стоит около ее дома. Десятый этаж. Он врос в землю. Ноги увязли в трясине безнадежности, а плечи опустились под тяжестью одиночества. И нахлынули воспоминания: малиновое небо, свежесть; смех Мари, персиковый запах ее волос, бескрайняя голубая вселенная ее глаз. Тоска сковала сердце. Стало до того тошно, что голова закружилась. Но он не уходил.

Дождь все еще моросил. Его капли стекали по лбу, попадая в глаза; по шее – за воротник. Он почти не чувствовал рук от холода, но пока смотрел на ее десятый этаж, запрокинув голову вверх, ему было плевать на все. На ее кухне горел теплый оранжевый свет. Вокруг С. – мрак и сырость.

И вдруг сквозь губы вырывается смех. Совершенно сумасшедший хохот.

– Как такое могло случиться? – бубнит он себе под нос и начинает смеяться еще больше.

Потом падает на мокрую скамейку возле подъезда. Галлюцинация воспаленного мозга стоит где-то в стороне и разглядывает его.

– И зачем ты меня сюда притащила?

– Чтобы ты понял, что страдаешь напрасно. Посмотри на десятый этаж. Мне плевать, – холодно проговорила она. – Мы всегда были и будем друзьями. – Это слово стеклянным звоном отдалось в голове. – Так что смирись с этим и просто продолжай существовать. Хватит изнурять себя этим отчаянием.

– Я знал, что вы все навязываете нам чувства, хотя сами чувствовать не умеете!

Из горла рвался истерический хохот. Он поднял голову и увидел силуэт в том окне. Сердце на мгновение сжалось, но потом вернулось в размеренный ритм. Все равно ничего уже не изменишь.

С. поднялся со скамейки. Галлюцинация стояла в стороне и улыбалась; зловеще улыбалась, как будто точно знала, куда он собирается пойти.

Вдоль пустынной аллеи, на окраине города, расставлены десятки фонарей, из которых работал лишь один. Своим рассеянным оранжевым светом он облизывал несколько скамеек. С. сел на ту самую. На их с ней скамейку.

– О, это же оно, да? – усмехнулась девушка, присев рядом с ним.

– Да…

Перед глазами проносится текст: «Я хочу, чтобы ты нашел наше место. – Наше? То есть то, где мы будет только вдвоем и о котором никто никогда не узнает? – Именно».

Она сидит так близко, что он чувствует ее дыхание.

– Почему все это произошло? Она просто смеялась надо мной? Зачем она писала мне это?! Зачем она так открыто врала?!

В ответ слышится смех. С. опускает голову и прячет ее под руками. Хочется напиться, но все магазины давно закрыты.

– Почему?

В ответ звонкий, любимый и оттого столь болезненный смех.

– Зачем?

В ответ хохот.

Он резко вскакивает и бежит из ниоткуда в никуда, старясь уйти от нее как можно дальше. Смех окружает его со всех сторон. Он в бездне. Накатывает отчаяние; слезы застилают глаза.