Пустота Волопаса

– Не беси меня. Ты не можешь не помнить. Они там крадут труп девушки в морге и занимаются с ним любовью, а потом топят в море.

– Какая гадость, – сказал Антон. – И тебе нравятся такие фильмы?

Варя чуть не поперхнулась яичницей, и в глазах у нее вспыхнул недобрый для Македонова огонек.

– Ты совсем ополоумел?! Ведь это же ты мне его показал!

– Не знаю, – честно признался Антон. – Может быть.

– Вот… – она поискала в телефоне, доедая яичницу и убирая тарелку в раковину. – Девяносто первый год.

Как будто год выхода фильма на экраны доказывал тот факт, что Македонов откуда-то его приволок и предложил Варе его смотреть.

– Иди ты знаешь куда… – лицо Вари раскраснелось, и Македонов понял, что перегнул палку. – Все, мне пора на работу.

– Я приготовлю ужин.

Македонов попытался затушить вспыхнувшую ссору. Ему было жаль, что совершенно безобидный разговор про летящий лист неожиданно закончился размолвкой.

– Фахитос сгодится?

– К моему приходу выучишь словосочетание «сандра экстеркатт».

Варя пустила воду в ванной и появилась на пороге комнаты с зубной щеткой во рту.

– Понял?

– Тогда ты меня простишь? – спросил Македонов.

– Ты как лист, про который ты только что рассказывал, – не доставая щетку изо рта, пробурчала Варя, поэтому Македонов скорее догадался о смысле сказанного, чем на самом деле услышал. – Пока что я перехожу на бег, чтобы успеть в ту точку, куда тебя занесет, но боюсь, ты окажешься на другой стороне оживленного проспекта, и я потеряю тебя из виду.

– А тебе разве неинтересно, взлечу я или упаду?

– Интересно. Иначе зачем бы мне переходить на бег?

Она накрасила губы, поправила юбку и вышла на лестничную клетку, не закрыв за собой дверь. Македонов еще долго стоял и смотрел, как она спускается по ступенькам, потом слушал, как открылась и закрылась внизу дверь парадной, и еще какое-то время слушал тишину и вдыхал запах ее духов, смешавшийся с запахом сигаретного дыма, которым немедленно потянуло с площадки, и все-таки еще уловимый. Антон подумал, что охотничья собака вот так чует след и может бежать по этому следу, как по тропинке, не сбиваясь и не плутая, а главное – не теряя уверенности в том, что бежать надо, бежать просто необходимо, бежать жизненно важно, потому что это единственный способ сохранить и сберечь и, может быть, спастись и выжить. Или хотя бы просто спастись.

2

На следующий день была суббота, но они все равно проснулись рано. Варя – потому что она была жаворонком и так работали ее биологические часы, а Македонов – потому что Варя была жаворонком и свиристела довольно громко какую-то мелодию, проверяя почту в телефоне.

– Сандра Экстеркатт, – сказал Македонов, не открывая глаз.

– Что? – переспросила Варя, погруженная в очередное сообщение.

– Экстерррркаттт, – со вкусом повторил Македонов. – Ты велела выучить.

Он по-прежнему не открывал глаз, но почувствовал на себе ее выжидательный взгляд.

– Просто, понимаешь, это как-то странно… – сказал он. – Мы живем, как будто в гостях, не зная, кто приютивший нас хозяин. Как в «Аленьком цветочке»: все появляется и исчезает как бы само собой. Для верующего человека мои мысли, наверное, вообще покажутся смехотворными, у него есть четкое представление о том, как все устроено, и даже инструкция по эксплуатации приложена. А мне чем руководствоваться? О чем писать? И писать ли вообще? Какие книги переводить и зачем, если не брать в расчет гонорар за перевод, ничтожный, по сути? Что делать человеку после того, как Ницше сказал ему: ты свободный творец, создавай и живи в этом. А если я не могу создать ничего достойного? Прикажешь мне все равно в этом жить? В своей собственной убогой вселенной?

Македонов наконец открыл глаза и сел на кровати.

Ночью ему пришло сообщение в фейсбуке от бывшего… бывшего друга? Странное словосочетание. Бывшего товарища по университету? Но они были чем-то большим, чем товарищами. Кто он вообще, этот загадочный Игорь Аркасов? В первые секунды после прочтения сообщения Македонов подумал, что никакого Аркасова никогда не было, он просто приснился ему когда-то давно и с тех пор появлялся время от времени в этом бесконечном сне с продолжением. Сне-сериале. Македонов учился с ним вместе на филфаке, потом пошел в аспирантуру на литературоведение, а Игорь уехал в Норвегию и устроился на китобойное судно, но с тех пор прошло уже лет десять, не меньше, за которые Македонов напрочь забыл о своем студенчестве и людях, которые его окружали в те годы.

– Представляешь, в мире еще бывают киты, и более того – китобои, которые на них охотятся. Киты – ведь это что-то очень древнее, да? Мне всегда казалось, что сначала были звезды, потом динозавры и после них – киты. Они, наверное, еще видели динозавров. Ну, не в смысле те киты, которые живут сегодня, а их предки.

– Угу, – согласилась Варя, – киты древние. Раньше на них Земля крепилась каким-то хитрым образом, но потом хватило ума закрепить иначе. – Не выпуская из рук мобильный, она пошла на кухню жарить омлет, но процесс затягивался на неопределенное время, потому что, когда Македонов вошел к ней, она рисовала на бумажном полотенце физиономию героя из детской повести, которую ей дали иллюстрировать. – И они умеют разговаривать друг с другом за сотни километров. Даже за тысячи. Где твоя бейсболка?

Антон пожал плечами, хотя она не могла этого видеть.

– Зачем тебе? Я ее бросил в стирку.

– Хочу, чтобы персонаж носил бейсболку.

– Ты не можешь отдать персонажу мою бейсболку, – неуверенно возразил Македонов. – Потому что бейсболка настоящая, а персонаж придуманный. «Совсем как Аркасов, – подумал Антон. – Сам Игорь придуманный, вместе со своими китами, а университет настоящий».

– Мне нужен прототип бейсболки, – промурлыкала Варя.

Македонов взял бейсболку из корзины с грязным бельем и бросил Варе.

– Хорошее название для рассказа – «Прототип бейсболки». Как ты считаешь? – спросил он.

– И про что рассказ? – спросила Варя.

– Да по фигу про что. Просто название хорошее. Заставляет задуматься.

– Мне кажется, это глупость. Сначала напиши рассказ о чем-то, что заставляет задуматься, а потом уже будешь придумывать ему название.

Македонов какое-то время молча дулся, потом вернулся к прежней теме:

– Так вот, про китов. Я читал про самого одинокого кита в мире. Он уже почти тридцать лет плавает в океане и разговаривает с кем-то на частоте какой-то ненормальной, по-моему, она раза в два выше, чем у синих китов или финвалов. Его еще называют «пятидесятидвухгерцевый кит».

– С ума сойти, – удивилась Варя совершенно ровным тоном, нахлобучивая македоновскую бейсболку на голову персонажу. – А с кем он разговаривает?

Набросок ей чем-то не угодил, она выпрямилась, шумно выдохнула, бросила на Македонова укоризненный взгляд, как будто он был причиной постигшей ее неудачи, скомкала бумагу, бросила под раковину в мусорное ведро и наконец достала из холодильника яйца.

– В том-то все и дело, что неизвестно. У других же китов частота другая. Стало быть, они его не понимают. Может, он поет что-то или читает вслух стихи, какие-нибудь древние, японские или китайские стихи, которым не нужны рифма и размер.

– Прикольно было бы, – сказала Варя, разбивая яйца в пластиковую миску и щедро добавляя молотый черный перец.

– И тогда я подумал, что Игорь вот охотится на них и не видит в этом никакой вечности, для него это повседневность, может быть, даже поднадоевшая работа, но потом он пишет мне сообщение и рассказывает про море, про фьорды, про то, как он спускается утром на улицу, и там пахнет рыбой из рыбной лавочки на углу, и разгружающие фургончик норвежцы желают ему доброго утра, а я слушаю и думаю про одинокого кита, потом рассказываю об этом тебе, и вечности с каждым рассказом прибавляется. Наверное, – добавил он неуверенно. – Ты как думаешь?

– Какой Игорь? – спросила Варя, обжаривая на сковородке бекон.

Македонов, которому казалось, что он уже все Варе рассказал про ночное сообщение, рассказал ей все еще раз, включая некоторые подробности десятилетней давности.

– И много китов он убил? – спросила Варя. – Твой товарищ по играм?