Одиночества нет

– Креативное название, – улыбнулась Лена. – Это что, магазин?

Он кивнул и несколько раз ударил в дверное кольцо.

– А чем тут торгуют?

Трубочист широко улыбнулся.

– Всем, чем нужно, – он чуть подумал и добавил, – кроме книг.

Лена собралась задать еще вопрос, но в этот момент дверь приоткрылась. На пороге обнаружился помятый молодой человек в рваных джинсах и заляпанной майке. Рябое лицо, кольцо в носу, беломорина в углу рта, короткие волосы выкрашены как шерстка трехцветной кошки.

– И? – поежившись, спросил он и выпустил клуб дыма.

– Привет, – сообщил трубочист.

– Тебе чего? – трехцветный парень выудил изо рта папироску и критически ее осмотрел.

– «Маяковской».

Парень зевнул, сунул руку куда-то за дверь и выудил темную бутылку.

– Ага, – сообщил трубочист, оглядывая ее с видимым удовольствием. – Ну, мы пошли.

Хозяин магазинчика кивнул и вяло поинтересовался:

– А деньги?

– Завтра занесу! – отмахнулся трубочист. – Ты же меня…

– Знаю, ага, – мрачно кивнул парень, и захлопнул дверь.

И они пошли дальше по улице.

– Ты что, купил водку? Без пьянства нельзя? – неодобрительно скривилась Лена.

– Водку? Почему ты так подумала?

– «Маяковская» – вполне подходящее название для такого напитка.

Трубочист засмеялся и показал бутылку с сине-белой этикеткой.

– Это же «Северная Гавань»! – не меньше прежнего удивилась девушка.

– Да.

– А почему ты ее назвал «Маяковской»?

– А вот это, – многозначительно сообщил трубочист и даже поднял палец, – он объяснит тебе сам!

– Кто «он»?

– Увидишь.

На следующем перекрестке он свернул направо, потом налево, и так еще несколько раз. Лена уже совершенно не представляла, где они находятся. Пройдя во двор какого-то дома, он остановился перед спуском в полуподвал. Внизу около двери стояла двухметровая деревянная лестница, а над нею горел в жестяном корпусе фонарь. Девушка с удивлением обнаружила, что в нем вместо привычной электрической лампы помещалась масляная лампадка, и живой огонек плясал, разбрасывая неровные отсветы.

Трубочист спустился по ступенькам и открыл незапертую дверь.

– Пришли, – сказал он и улыбнулся. – Будь вежливой, мы в гостях.

Хозяином дома оказался высокий худой старик. Несмотря на поздний час, он был одет в брюки и пиджак, правда, весьма потертые. У него были жилистые руки и ноги, и твердые складки вокруг рта, но при этом замечательно теплые глаза. Правда, это тепло тщательно скрывалось за ворчливым голосом. Он пожурил трубочиста за поздний визит, за неуважение к его сединам, за то, что промозглой ночью таскал по улицам такую милую девушку. Трубочист назвал имя Лены, а хозяина представил как «фонарщика». Тот с удовольствием принял подаренный бальзам, но опять наворчал, что его принимают за старого алкоголика, которому ничего кроме выпивки и принести уже нельзя. Трубочист улыбался в ответ, словно вернулся домой после дальней дороги. Лену усадили за крохотный, истыканный ножом деревянный стол и налили чая с ежевичным вареньем.

– Вот! – тихим потрепанным голосом заявил фонарщик, отпивая бальзам из пузатой керамической кружки. – Я говорил, никто уже и не помнит, что это за напиток! Кому пришло в голову, что нельзя придумать благозвучное название?! «Смотритель маяка»! Чем плохо? Или «Старый маяк»? А! Я тебе расскажу, девочка, что это такое на самом деле. А то ведь уже никто кроме меня и не расскажет. Что ухмыляешься, трубочист? Да, знаю я, знаю, что вы бальзамчик «Маяковской» кличете, а что толку? Все одно никто ничего не помнит. Так вот девочка, маяк над Сосновым заливом видела? Вот. Лет сто пятьдесят назад был там смотритель, он же и лоцманил потихоньку. Ох, же его капитаны да матросы любили! Верили, что он может провести корабль к гавани, что бы ни случилось. Если по дороге домой было туго, потом завсегда заходили к нему с благодарностью. Сначала, конечно, свечку в Никольском соборе ставили, а потом к смотрителю шли. Подарочки ему всякие привозили. А он их своей настоечкой угощал. Замечательная у него была настоечка, один Бог знает, чего он на самом деле туда клал. Но уж как она согревала! Сделаешь глоток, и сразу чувствуется – вернулся домой. После этой настоечки морячки еще три дня кряду гуляли и с ног не падали. Вот так вот. А потом, когда завод этот, «Элику», построили, смотритель уже старый был, они попросили у него рецепт. Он бы его и даром отдал, добрый был, но они ему заплатили за него большие деньги, честь по чести. Правильно сделали. Только название… Решили почему-то, что со словом «маяк» ничего благозвучного не придумаешь, и приляпали «Северная Гавань». Оно может и правильно, все ж таки того, смотрителева, рецепта они придерживаться все равно не смогли, что-то проще сделали. Так что уж… Давай, спроси меня, что ж я его тогда пью, раз ругаю. А я отвечу, что пью, потому что помню. Так-то.

Лена слушала, и ворчание старика и казалось милым и забавным. Обхватив ладонями кружку, она оглядывала маленькую комнату фонарщика. Низкие своды, полукруглое окошко под потолком, газовая плита в одном углу и узкий топчан в другом. Протянутая наискосок через комнату веревка, на которой сушилась белая льняная рубашка и носки. Черный цилиндр, аккуратно водруженный на полку у двери. А еще бутылки с маслом около кровати. Ею владело удивительное ощущение… она сидит за столом с трубочистом и фонарщиком, и при свете электрической лампочки пьет чай приготовленный на газовой плите.

– Послушайте, – осмелилась спросить она, – а скажите… вы и правда фонарщик? Масляных фонарей ведь давно нет! Или вы что, меняете лампы в фонарях?

Старик расхохотался и хлопнул трубочиста по плечу, но быстро посерьезнел, пошевелил своим большим носом, и, опершись на острые колени, покачал головой:

– Нет, твоя правда! Я всегда говорил, что не может довести до добра канитель с электричеством! Вот уже молодежь, славная и симпатичная, не знает, для чего нужны фонарщики! Электричество, это все, конечно хорошо. Но поглядите, – он раздраженно махнул в сторону крохотного окошка, – что это за свет? Тепло в нем? Уютно? Нет! Огонь должен быть живым! Живым должен быть. Теплым. Человек должен видеть живой огонек. Чтобы на узкой улице понимать: кроме него в темноте тоже есть жизнь. Он не одинок здесь. Разве может согреть этот новомодный свет? Нет. Только живой огонь. Слабенький, крохотный такой язычок света на улице. И человек. Вот так я скажу! Вот так вот.

Лена слушала, и, конечно же, могла возразить, рассказать, как трудно ходить на каблуках по темным мощеным булыжником улицам при сомнительном свете масляной лампы. Однако не стала. Ей хотелось слушать и греться, сидеть в этой маленькой комнатке в желтых лучах лампочки, свисающей с потолка на голом проводе, слушать ворчание фонарщика и ответы трубочиста.

И она сидела, смотрела и слушала.

Гостили они долго, наконец, чай остыл, а варенье в хрустальной вазочке кончилось. Фонарщик развел длинными руками и заявил, что увы, пора прощаться.

Когда Лена и трубочист вышли на улицу, она оглянулась и заметила, что теперь смотрит на дверь, прислоненную к стене лестницу и на масляный фонарь уже совсем по-другому. Теперь они означали уют крохотной комнаты в полуподвале, чай с ежевичным вареньем, и ворчание старого нескладного фонарщика.

Они молча пошли обратно по узким улицам. Молчание нисколько не мешало, наоборот, Леной овладело какое-то блаженное состояние, когда спокойно и легко думается обо всем и ни о чем одновременно.

Через пару кварталов трубочист остановился и указал на стену дома:

– Видишь?

Сначала ничего особенного она не заметила. Обычная стена, узкий фасад, выкрашенный веселенькой розовой краской, жестяной фонарь, укрепленный к стене. Фонарь! Он был настоящим! За мутноватым стеклом трепетал маленький неверный язычок пламени! Лена взволнованно вздохнула. Как же так?! Неужели странный фонарщик и впрямь зажигает фонари?!

– Вот там, – трубочист развернулся и указал на окно второго этажа дома напротив, – живет вдова. Ее муж-моряк давным-давно не вернулся из рейса. Но она каждый день ходит в часовню Девы Марии и ставит свечку в память о нем. А фонарщик зажигает для нее этот огонь, чтобы ей было не так тоскливо.

Лена поглядела на темное окно с непременным ящиком для цветов и кружевными занавесками. По ту сторону стекла сидела белая кошка и равнодушно смотрела на улицу. А потом девушка вновь взглянула на фонарь. Сразу представилось, как зимой по этой темной улице идет старая женщина, а впереди горит этот фонарь, такой же зыбкий и дрожащий, как огни судна в тумане. А потом она сидит у окна и смотрит на огонек, и кошка спит рядом, свернувшись на подоконнике. Представился и фонарщик, каждый вечер заботливо подносящий пламя к фитильку. Лена чуть отступила назад, так чтобы трубочист ее обнял.

– А он… она ведь ему нравится? – спросила девушка, не отрывая взгляда от мерцающего огонька.

– Да. Я думаю, он ее любит. Как может.

– Он ей скажет? Когда-нибудь?

– Не думаю, – Лена почувствовала спиной, как трубочист поежился. – Известно же, что фонарщиков давно не существует.