Кло-Кло. Повесть

– Не волнуйся, я скоро вернусь! Передай маме, чтобы тоже не волновалась. Я люблю вас! – присев и посмотрев девочке в глаза, полушёпотом проговорил отец.

Антон окинул взглядом окруживших двор солдат и проследовал к калитке. Отсо даже немного «выдохнул», поскольку всерьёз полагал, что подозреваемый в связях с партизанами просто так не сдастся. Хотя жена и дочь – возможно, он просто пожалел их. Но избу всё равно придётся обыскать. Он дал команду сержанту, а сам поехал в одной из машин с Антоном в комендатуру. Оставшиеся семеро солдат, как только машина скрылась за поворотом, приказали девочке пойти к матери и не мешать им проводить обыск. Петри остался с ними, разгуливая по двору и подсказывая, где искать. Старый сыскарь знал много хитростей у преступников.

– Что там, Настенька? – спросила, лёжа на кровати, Оили.

Это была женщина лет пятидесяти, разбитая параличом после долгой болезни. В избе пахло сыростью и свежим хлебом, который дочь испекла рано утром, перед тем, как приехали солдаты.

– Не бойся, мама, это солдаты – они проведут обыск и уйдут.

– А где папа?

– Папу забрали в комендатуру. Сказали, что отпустят.

– Как забрали?! Зачем?! Кто эти люди? – Мать испуганно посмотрела на вошедших солдат.

– Убирайтесь вон! Вон! – закричала она по-фински.

– Нам приказано провести обыск, оставайтесь на местах! – также по-фински ответил один из солдат.

Они перевернули весь дом, проверили даже под полом, где могли приподнять доски, и под кроватью женщины, которая продолжала ругаться с ними на их родном языке, но они уже почти не отвечали. После получаса изысканий и оставив полный разгром, солдаты удалились – так же быстро, как и пришли. Петри напоследок деловито прошёлся по избе, с презрением осмотрев мать и дочь. Буквально на пару секунд он застыл в комнате, ещё раз всё внимательно осмотрев. Затем вскинул на голову фуражку и, поскрипывая хромовыми сапогами, удалился прочь, не проронив не слова.

Настя и Оили остались сидеть на своих местах. Девочка тихо плакала – все эти ружья и грубые солдаты напугали её. Губы тряслись, лицо побледнело. Но больше всего её испугало то, что они увезли отца, без которого с парализованной матерью она просто не знала, как и быть.

– Ничего! Ничего! – повторяла мать. – Мне недолго осталось. Скоро ты останешься одна, только жаль, что папа не успеет на похороны.

– Не говори так, мама! Не говори!

– Скоро, скоро, Настя, ты станешь моей наследницей, когда я уйду. Я уйду! Береги отца, а я буду помогать вам, помогать! – приговаривала женщина, и по её щекам текли слёзы.

– Мама, не говори так, прошу! – закричала дочка.

– Ничего, ничего. Принеси из чулана мой сундучок, я тебе кое-что покажу.

– Какой сундук, мама? – переспросила девочка, вытирая слёзы.

– Мой сундук, тот самый! – Мать провела рукой по голове дочери.

Движение было робким и болезненным – Оили была парализована ниже груди. Руки и голова у неё двигались. Хотя движение руками ей тоже давалось с трудом.

– Но ты говорила его никогда не трогать?

– Настало время, Настенька, настало время, – уткнувшись стеклянным взглядом в потолок, проговорила женщина. – Тащи сундук, доченька! Тащи сундук! Чувствую! Чувствую! – повторяла Оили, тяжело дыша и не отрывая взгляда от потолка.

Настя встала с кровати и поплелась в сторону чулана, который располагался в прихожей. Там всё было раскидано и разбросано после обыска. В самом углу торчал уголок большого чёрного сундука, закиданного всяким хламом. Девочка сбросила вещи на пол, и перед её глазами предстал большой деревянный сундук – чёрный, как смола. Он был очень старый и сделан из огромных досок, скреплённых массивными металлическими скобами из кованого металла. Чёрным он был из-за толстого слоя патины, наросшей на досках по причине чрезвычайной древности изделия. Помимо рисунка досок, на нём можно было различить множество орнаментов из загадочных символов, бессмысленных и хаотичных для несведущего взора. Сундук закрывался на массивный засов, который сейчас был приоткрыт, поскольку его открывали солдаты.

Сундук был особенной маминой вещью – она называла его семейным сокровищем и строго-настрого запрещала дочери к нему даже приближаться под угрозой хорошей порки. Как-то, будучи маленькой, Настя заглянула в него, но мать об этом быстро узнала, словно почувствовав, – поймала дочь на месте «преступления» и устроила ей хорошую трёпку. Это было ещё до войны, лет шесть назад. С тех пор Настя не подходила к заветной вещице, про которую мать кратко говорила: «Ещё не время!» Теперь это время настало.

– Тащи его, доченька! Тащи его ко мне! – истошно закричала из спальни мать.

Настя взялась за одну из массивных кованых ручек и стала со всей силы тащить сундук из чулана. Вещица была не из лёгких, и девочка с трудом смогла сдвинуть её с места. Ещё усилие, затем ещё – и сундук с характерным скрежетом протащился по полу кладовки.

– Настя! Настя! Тащи сундук! – словно в бреду, повторяла мать.

Девочка, чуть ли ни крича от усилий, вспотев, изо всех сил волокла сундук по полу, перевалила его через порожек кладовки и потащила в комнату. Спустя минуту она показалась в комнате, и мать немного успокоилась. Она всё шептала и причитала, выводя что-то руками в воздухе. Девочка не понимала, что происходило с матерью, хотя происходящее пугало её. Она нечасто видела Оили такой, хотя и знала, что мама «особенная», как любил повторять папа. Несколько раз за своё детство Настя видела, как она выделывала разные странности: то говорила не своим голосом, то проводила какие-то ритуалы, то рисовала непонятные знаки на вещах. Отец же на это говорил, что мама – волшебница, и когда Настя вырастет, то спросит у неё обо всём сама. И хотя Антон говорил с улыбкой, при этом на его лице ясно читалось опасение. Но дочь не задавала лишних вопросов – она верила отцу.

Настя подтащила сундук к кровати, сев рядом и уткнувшись взглядом на мать.

– Открой его! Открой! – захрипела Оили.

Девочка послушно открыла крышку сундука, с интересом заглянув внутрь. Она так давно хотела туда посмотреть! Сундук был завален всяким хламом – множеством непримечательных вещей. Это были какие-то ткани, нитки, ложки, вилки, деревянная кружка, куски ткани и прочее. Все вещи были очень старые, затёртые, неприглядные. Единственное, что среди них выделялось, – так это маленькая тряпичная кукла, лежавшая почти на самом верху, небрежно сшитая, с торчащей соломой и какими-то рисунками на тельце. Мать не глядя сунула в сундук руку и, продолжая что-то шептать, стала в нём шарить. Поиск длился недолго – она замерла, словно что-то нашла, и повернула лицо к дочери.

– Дай мне свою руку, доченька, – произнесла она внезапно твёрдым голосом, нехарактерным для её болезненного состояния.

Настя протянула свою ручку, и мать крепко схватила её за ладонь. Настолько крепко, что девочка чуть не вскрикнула, но удержалась.

– Наклонись, доченька, я скажу тебе что-то на ушко, – так же твёрдо произнесла Оили.

Девочка послушно привстала и поднесла ухо к её губам. Мать, почти касаясь её ушка ртом, начала что-то шептать. Но это были не слова! Это были звуки. И звуки эти были похожи на какое-то шуршание или шипение. Девочка ничего не могла разобрать и понять. Шипение, доносившееся из уст матери, ни с того не с сего вселило в неё такой дикий ужас, что всё её тело вздрогнуло. От макушки до пят пробежали мурашки, и Настю затрясло.

– Мама! Мамочка! Что ты делаешь? – закричала девочка.

Но мать словно не слышала её, продолжая что-то шептать девочке на ухо. Настя затряслась так сильно, что едва могла стоять на ногах. Ей захотелось выпрямиться, но вдруг она почувствовала, что не может – рука матери крепко удерживала её над собой, не позволяя даже дёрнуться. Настя попыталась вырваться, но ей не удалось: рука матери, словно тиски, прижимала голову девочки, держа её ухо над своими губами.

– Мама! Мама! Что ты делаешь? Мне страшно! – закричала дочь.

В этот момент в комнате стали раздаваться шорохи. Вначале единичные, а затем они стали возникать во всех местах одновременно, превращаясь в сплошной рой скрипов и звуков, доносившихся в унисон, словно жужжание. На чердаке раздались гулкие звуки, будто там кто-то со всей силы топал ногами, бегал и прыгал. Оттуда же донеслось чёткое шипение кота с характерным фырканьем. Затем ещё раз и ещё – словно на чердаке орали и носились десятки дерущихся бешеных котов. От рёва и грохота, которые они издавали, можно было сойти с ума – изба ходила ходуном. Но ведь кошек у них в доме никогда не было! Шумы раздавались по всей избе – казалось, что всё вокруг переворачивается. Девочка заплакала от страха.

– Мне страшно, страшно! Отпусти! – кричала Настя, пытаясь вырваться.

А мать всё шептала и шептала ей на ухо…

Оили похоронили через день на краю местного кладбища. Не было ни священника, ни родственников, ни даже односельчан – все в посёлке опасались «ведьминого семейства» и не рисковали понапрасну. Соседские мужики за небольшую плату согласились помочь Насте с могилой и захоронением. Всё прошло без особых церемоний. Выкопали яму, сколотили крест, положили тело в приготовленный ещё отцом гроб и отвезли на повозке на кладбище. Когда везли покойницу, все жители посёлка попрятались по домам.

Гроб засыпали быстро. Мужики ловко орудовали лопатами, пока девочка стояла и плакала над осыпающейся землёй. Она не произнесла ни слова, просто молча стояла, сжимая в руках букет полевых цветов. Когда яма была засыпана и над могилкой возник холмик с крестом, Настя положила свой букет сверху и продолжила стоять.

Мужики закончили свою работу и так же молча, не оглядываясь разошлись прочь. А Настя всё стояла… Как говорили потом в посёлке, до самой-самой ночи. Затем, уже на следующий день, её заметили идущей на кладбище – она сидела там весь день и лишь вечером возвращалась назад. Так она ходила три дня, пока совсем не исчезла из виду. По посёлку поползли странные слухи: будто в «избе ведьмы» никого не осталось. Петри, узнав об этом, поручил своим полицаям сходить проверить. Те сходили – и действительно в избе никого не нашли – там никого не было. В пустом доме не оказалось ничего примечательного, только старый почерневший сундук стоял посреди комнаты, раскрытый и пустой.

8 июля 1942 года

Отсо закурил папиросу, посматривая в окно. Лейтенант Петтери читал газету и что-то насвистывал себе под нос. В кабинете царила достаточно уютная атмосфера – Маттенен любил уют. Это выдавали его интеллигентские корни и хорошее воспитание. Отец – военный, мать – учительница. Идеальная семья для хорошего воспитания. Отец был строг и всё детство Отсо пропадал где-то на службе – воспитанием сына занималась мать, которая приучила его к порядку и к чувству уюта. Везде, где бы ни появлялся Маттенен, будь то блиндаж или казарма, он всегда старался создать атмосферу дома – это отмечали как сослуживцы, так и старшие по званию. Он не любил официальную обстановку. И поэтому в его кабинете всегда стояло кресло-качалка с накинутым пледом, а на столе – чайник с чаем и сладостями.

– Что читаешь? – спросил Отсо.

– Пишут, что немцы снова крушат русских и мы скоро победим в войне. Скучная хельсинкская пресса – ничего нового! Ни-че-го. А что у тебя в окне?

– Тоже ничего, – смотря за стекло, скупо ответил Отсо.

– Да, в нашей глуши ничего не происходит. Ничего… Кстати, что у тебя там с этим русским? – аккуратно складывая газету, спросил лейтенант.