Самбхала

Аллахияров прошёл на плац и так же занял место в шеренге. Надзиратель, который проходил мимо него, одобрительно кивнул, потом поднял плеть и перетянул близнеца Вадима, который отрешенно стоял на плацу и разглядывал здания Замка. Кажется, этот юнит совсем не понимал, что следует сейчас делать. От удара плети ноги бородача едва не подломились, он застонал и схватился за плечо.

– Занять место в шеренге, – скомандовал человек с плетью. Надзиратель указал куда-то за Вадима. – Стоять вот тут и с места не двигаться. Ты понял, что я тебе сказал?

Плётка в объяснениях помогала хорошо и было видно, что бородач уже изо всех сил старается понять, чего от него хотят. Сейчас у него это получилось, и через две секунды он занял место позади Вадима.

Ещё через какое-то время из помещения, в котором Вадим получил своё новое тело, уже вышли все бородачи, которые возникали в стеклянных кабинах. А ещё через десять минут, с помощью мата, побоев и порки, шеренга приобрела более-менее стройный вид.

Надзиратели, которых было четверо, заняли места по краям строя, и один из них очень громко пролаял что-то, чего Вадим не разобрал.

Вернее то, чего Вадиму не перевели.

7

До того, как встретить Юлю, Вадим Аллахияров стал часто задумываться о том, что, в сущности, нет никакой разницы, когда он умрёт – сейчас, завтра, на пару лет позже или через 30 лет разбитым стариком.

На такую мысль его натолкнул анекдот о мужике, который загадал золотой рыбке, «чтобы всё у него было». Рыбка на эту просьбу мужика пожала плечами и сказала: «Ну хорошо, мужик, всё у тебя было».

Вадим тогда прочитал анекдот и понял, что это про него.

Всё у него уже было.

То есть, конечно же, было далеко не всё, но все пики на американских горках его жизни были Вадимом уже пройдены.

Самая эпичная пьянка и самый лучший секс, самые дурные поступки и самая головокружительная любовь, блюда, от которых получал самое большое удовольствие и путешествия, от которых дрожало всё внутри – это я! сам! еду! эгегей! – всё это уже действительно было, и вряд ли могло быть, хотя бы даже точно так же, ещё раз.

Как-то это сильно удручало.

Не было ничего такого, за что можно было бы биться. Отвоёвывать своё место под солнцем. Или толкаться за миску похлебки с другими в очереди.

Вадим немного над этим подумал и вспомнил, что из предписанного житейской мудростью Аллахияров не родил сына и не построил дом.

Деревья какие-то, конечно, сажал, как сажал их любой городской житель, у которого есть дача. Но ни сына, ни дома не было.

Может быть, пока он этого не сделал, и была разница, когда помирать – сегодня или через пять лет? Вадим порылся в себе и понял, что нет. Это не годилось тоже. Ну не построил, ну не родил. Что такого-то? Тяжести преступления от несделанного у Аллахиярова не возникало.

Конечно же, была такая штука, как страх смерти – страх полного исчезновения. Именно из-за этого страха у многих и не появляется никогда мысли о том, что без разницы – помирать вот сейчас или через десять лет.

Но с самого своего детства, с той самой поры, когда Вадим осознал, что есть смерть и что все люди умирают, откуда-то Аллахияров знал, вот именно знал – что лично ему всё это не грозит. То есть не то, чтобы он собирался жить вечно в теле Вадима Аллахиярова, нет. Он просто знал, что никуда исчезнуть не может, раз уж он есть.

О самоубийстве у него мыслей никогда не было, Аллахияров был сделан не из того материала, из которого шьют самоубийц.

Живым в землю не полезешь, как говаривал кто-то из классиков.

И по всему выходило так, что совершенно необходимо было себе хоть как-то – хоть искусственно – назначить какую-то цель существования.

Потому что пока выходило, что существует Вадим лишь для того, чтобы переводить на себя продукты питания, потреблять спиртное и сигареты, а также предметы одежды и обуви, произведённые другими людьми. Аллахияров, положим, вносил свою совсем небольшую лепту в прогресс – покупал же он всякие приблуды к компьютеру и менял время от времени свою ЭВМ на более мощную. Но это как-то совсем не успокаивало, а даже коробило ещё больше. Ведь игры были чем-то совсем уж потребительским. Ведь если еду и одежду потреблять Вадим был вынужден, то игры были, по сути, его капризом.

Именно тогда, когда жизнь перестала устраивать Вадима коренным образом, он и повстречал Юлю.

8

Вадим увидел какое-то движение в проёме высокого тёмного здания, которое было расположено метрах в трёхстах от шеренги.

В воротах этого здания появился всадник.

Он недолго там постоял, а затем стал неторопливо спускаться по сходням. Шеренга, в которой было ещё шевеление и бормотание, при появлении конного стихла в каком-то благоговении и стала с не совсем ясно откуда взявшимся почтением следить за наездником.

Всадник приковал и взгляд Аллахиярова.

Вадим понял, что самым главным, самым центральным событием в его жизни было сейчас появление этого всадника. Вадим удивился самому себе. Кажется, эти странные позывы возникли в результате какой-то магии, это был какой-то морок, наваждение.

Цвет кожи наездника был тёмного ультрамаринового цвета – при этом сразу становилось очевидным, что это не краска и не макияж. Ультрамарин кожи выглядел совершенно органично и настолько подходил ко всему остальному облику всадника – к сандалиям на его ногах, к ослепительной белизны шароварам, к распахнутой на груди безрукавке тонкого красного материала – что любой другой цвет кожи всадника, кажется, только бы всё испортил.

На голове наездника был повязан небольшой пёстрый разноцветный восточный тюрбан, посреди которого находился ярко-красный рубин с павлиньим пером. Аллахияров вспомнил слово «эгрет». Кажется, это было название этого украшения.

Выглядел всадник величественно и даже торжественно. Он спустился со сходен, приблизился к шеренге, встал напротив неё и замер.

– Воины, – сказал после паузы человек с эгретом.

В его голосе было столько подавляющей воли и столько какой-то влекущей, необъяснимой для Вадима силы, что по телу Аллахиярова прошла непроизвольная дрожь.

– Приветствую вас, воины! – продолжил всадник. – Меня зовут Танн Тираксор!

Тут всадник сделал паузу. Аллахияров с удивлением понял, что сейчас его распирает от желания заорать что-то приветственное. Вместе с этим Вадим понимал – ещё не время для этого. Сейчас надо было сдерживать в себе этот порыв – а может быть, даже его копить. Вадим оглянулся вокруг – все две сотни бойцов строя смотрели сейчас на всадника с таким почтением, с такой любовью, с какой смотрят лишь на божество, неожиданно в белом сиянии спустившееся с небес.

Вадим и сам сейчас испытывал нечто подобное. Но если он, как ему показалось, может этому хоть сколько-нибудь сопротивляться, то воины, которые были поблизости, не имели даже такой мысли. Тот, кто предстал перед ними сейчас на коне, был для них всем – родным отцом, любимым братом, величайшим военачальником и лучшим другом. Человек, который находился перед шеренгой, был смыслом существования для них всех. И не было сейчас для бойцов смысла большего или лучшего.

Танн Тираксор снова заговорил.

– Вас, Воины, зовут Паладины.

– Да! – хором ответила шеренга. Ответил вместе с ней и Вадим, и вскинул сжатый кулак в приветствии. Всё это Аллахияров проделал совершенно неожиданно для самого себя, но даже удивления от таких своих действий почти не испытал. Всё то, что он делал сейчас – было уместно. Всё было верно. Всё было правильно.

– Вы здесь затем, Паладины… Чтобы мы вместе сражались с нашим врагом, – продолжил Танн. – Врагом хитрым, коварным и жестоким! Врагом страшным и опасным. Врагом чёрным и вероломным.

– Да, да, да! – троекратно пронеслось над шеренгой и вскинулись снова руки, и загорелись пожаром глаза, и закипел внутри каждого, кто стоял в шеренге, гнев.

Мудрый и Простой подождал, пока утихнет этот рёв.

Отголоски и шумы прекратились, когда Танн поднял руку. Все желали снова слышать голос своего бога, никому не хотелось пропустить ни единого его слова.

– Это – Асуры, – Танн поднял руку и указал на одного из лысых людей с плёткой. Все четверо Асуров с лязгом вынули мечи из ножен и хором пролаяли что-то, что больше всего походило на клятву верности.

– Асуры – ваши старшие братья!

– Да!

– Все вместе – мы сила!