Маяки

Тираж в тысячу экземпляров моей книги я привез домой, раздал часть этого тиража друзьям. Потом ещё часть раздал знакомым. Потом я носил несколько экземпляров книги в своём рюкзаке и раздавал её уж совсем малознакомым людям: тому, кто подвезёт на автомобиле, красивым девушкам, если видел, что они читают бумагу, а не электронный носитель. Случайным собутыльникам, друзьям друзей и так далее.

Всё равно книг оставалось много.

Библиотекарь, которая со мной жила в тот период времени, видела пачки, обтянутые коричневой бумагой, в которых хранилась моя никому не нужная литература, видела мои усилия по её распространению и однажды предложила – слушай, а давай пошлем твою книгу в разные библиотеки мира?

Такая возможность у неё действительно была по роду работы.

– Отчего не давай, давай, – сразу ухватился я за эту мысль.

В конце концов, это не друзьям и знакомым раздавать. Тем более, что и друзья, и знакомые, не обеспеченные моим творчеством, кажется, уже закончились.

Библиотекарь подошла к вопросу ответственно, и моя книга попала в Москву и Питер, в Грузию, Молдову, даже в далекую Бразилию и такую же далекую Канаду, но жемчужиной моей коллекции стала библиотека Конгресса США.

Как звучит-то, вы только вслушайтесь – библиотека конгресса США. Это же песня! Теперь я мог всем говорить, что книга моя находится в этой самой библиотеке. И я говорил, конечно. Чувство моей собственной значимости вырастало до неба, я раздувался сразу во все стороны, но это достаточно быстро проходило, через пару минут, не больше. Потому что почти сразу за тем, как я раздувался, я вспоминал, сколько книг у меня купили, чтобы прочитать, и этот факт тонкой иглой пробивал пузырь, поднимающий меня над плебсом.

После звонка незнакомого человека в тот серый ноябрьский день я пришел в волнение.

Я ходил по комнате и то принимался вычислять, кто мог так пошутить, и какова будет развязка этой шутки, то видел себя выступающим на вручении Нобелевской премии по литературе.

А то вдруг я начинал размышлять о том, нет ли тут вообще какого-то злого умысла?

Затем я смотрел на убранство своей квартиры: кровать, ЭВМ, пара тумб, теннисный стол, телевизор, у которого в последний месяц временами пропадал звук, холодильник и электроплита.

Денег и ценностей в этой квартире не водилось с той поры, как я начал в ней жить. Какой, к чёртовой матери, может быть тут злой умысел? Пусть приходит.

Ну, и через полчаса, как я уже говорил, в мою дверь действительно позвонили.

3.

Человек, который представился Борисом Шепетинским, покачивался сейчас в моём кресле и, не отрываясь, смотрел на меня.

В паузе, которая повисла над нами обоими, было отчётливо слышно, как хотели шуршать настенные часы. Но батарейка там села, и часы только в бессилии подёргивали секундной стрелкой.

– То есть, вы утверждаете, – произнёс, наконец, мой гость, – что концепцию о Маяках вы придумали сами?

– Утверждаю, – утверждал я.

Убивать меня вроде действительно никто не собирался, но чувствовал я себя всё равно неприятно. Как на суде. Как обвиняемый на суде.

Шепетинский ещё немного покачался в кресле, глядя в задумчивости на меня, потом сказал:

– Я, Александр Николаевич, человек легковерный. Отчего много раз страдал в своей жизни…

Ситуация для меня несколько прояснилась. У Бориса была нелёгкая жизнь, наполненная страданиями. Поэтому он пришел ко мне с пистолетом.

– Лично я вам верю, – продолжил Шепетинский. – Но поймите меня правильно. Так как речь идёт не только обо мне… Не могли бы мы проверить ваши слова на вот этом вот аппарате?

Мой гость снова отрыл свой чемоданчик. Чемоданчик сейчас он открыл шире, чем в прошлый раз, и я увидел в этом чемоданчике очень красивые пачки денежных купюр национального банка США. Пачек было несколько, даже, наверное, штук пять, и они магнитом притягивали взгляд. Шепетинский отодвинул пачки, достал какой-то прибор из чемоданчика и снова обратился ко мне.

– Вы, я надеюсь, не против?

Как можно, Борис? Как можно быть против? Я в целом человек не очень-то конфликтный. Даже в некотором роде буддист. А тут – пистолет. И деньги эти мне показались почему-то такими милыми и симпатичными. И, может быть, даже не просто так оказавшимися сегодня в моём доме. Ну и самое главное – мне действительно совершенно нечего было скрывать.

– Да ради бога, – ответил я.

Борис улыбнулся мне как можно дружелюбнее.

– Тогда позвольте вот сюда свою левую руку, – он переложил пистолет на подоконник, поставил прибор на стол и указал мне, куда следует положить мою кисть. Я сделал так, как просил Борис.

– Спасибо, – Шепетинский что-то набрал на сенсоре прибора и замер.

– А о каких людях вы говорите? – нагло спросил я.

– Что?

– Ну вы говорите, что речь идёт не только о вас…

– Позже, Александр Николаевич. Итак. Ваш год рождения?

– 1979.

– Месяц, день?

– 10 октября.

– Корень из 196?

– 14.

– Корень из 1955?

– Не знаю.

Шепетинский неотрывно смотрел на экран прибора.

– В каких ещё библиотеках есть ваша книга?

Я задумался.

– В российском МГУ точно, в Питере, в какой библиотеке, я забыл. В грузинском национальном лингвистическом университете. Остальное знаю только по городам. Кишинев, Рио-де-Жанейро, Монреаль. Кажется, всё.

– Сколько в вашей квартире комнат?

– Две.

– Столица вашей страны?

– Минск.