Узник острова Rikers Island. Американский дневник

Самолёт начал снижение, закладывает уши. (Продолжение следует).

Первое знакомство с Нью-Йорком

Тёмно-синий внедорожник «Форд». Я сижу на заднем сидении справа. Руки за спиной неудобно сцеплены наручниками. Агент секретной службы пристегнул меня ремнём безопасности. Машина припаркована в неположенном месте где-то на задворках аэропорта. Слева то и дело проезжают жёлтые такси, которые до этого я видел только в фильмах. Все машины чистые и блестят. Агенты о чём-то переговариваются на улице, то и дело поглядывая на меня. Двери машины закрыты, стёкла подняты. Я их вижу, но не слышу. Пытаюсь усесться как-нибудь поудобнее. Сиденья велюровые, коробка передач ручная, руль пластмассовый. Похоже, у этой относительно новой казённой машины нулевая комплектация. В фильмах они ездят на больших чёрных шикарных джипах. А это что такое?

Вот агенты направляются ко мне, Майкл садится за руль, латино-американец спереди и молодой на заднем сидении рядом со мной. Трогаемся. Как ни странно, меня абсолютно не интересует куда мы едем. Ежу понятно, что не в «Хилтон». Пытаюсь придать своему лицу беззаботный вид, не проявляя ни малейшего интереса к агентам. Русскоязычный агент Евгений (по-ихнему Юджин) остался в аэропорту. Скорей всего они не собираются со мной больше разговаривать, впрочем как и я с ними. Смотрю в окно и слушаю их непринуждённую беседу на отвлечённые темы. До сих пор верится с трудом, что я в Нью-Йорке, сижу в машине с настоящими агентами секретной службы. И это только начало чего-то нехорошего, что совершенно невозможно предотвратить или хотя бы уменьшить срок пребывания в этой беде. Остаётся только держаться.

Выезжаем на какую-то окружную дорогу. Небоскрёбов не видно. Видны машины, много машин, образовавших пробку. Старые ржавые тарантасы вперемешку с совершенно новыми моделями, которые я не успел застать на свободе. Дорога идеальная, без ям и колдобин, полосы широкие. С каким удовольствием я бы прокатился по этим неизведанным дорогам, среди этих машин и дорожных знаков на английском языке, среди водителей с совершенно непонятным мне менталитетом.

Нет, это не английский язык – это американский. У всех какое-то неестественное, ненатуральное произношение, как в голливудских фильмах без дубляжа Мосфильма. Странно, но я с величайшим трудом понимаю о чём речь. С первых минут поездки они начали болтать о …бабах. Майкл, по ком пенсия плачет, взахлёб хвастается своими похождениями на любовном фронте с женщинами за 30. молодой агент играется со своим смартфоном. Латинос делает вид, что слушает Майкла. Неспеша катимся в практически замершем потоке машин. Справа от нас застрял в пробке побитый невзгодами мустанг. Предельно исцарапанный, с вмятинами на двери и переднем бампере. Сквозь закрытое стекло слышится ритм незамысловатой музыки «бум-бум-бум». За рулём мустанга гордо восседает толстый негр, всем своим видом показывая окружающим, что жизнь удалась. Рядом с ним сидит столь же темнокожая гёрла. Вот они какие, настоящие современные американцы! Впереди него стоит «Хонда» начала 90-х годов. Задний бампер привязан проволокой, за рулём китаец разговаривает по мобильному телефону, держа его на вытянутой руке. Трогаемся. За «Хондой» стоит новенький «ниссан». Внутри молодой парень в голубоватой рубашке. Американская система чрезмерного потребления, уже вероятно, промыла ему мозги и засадила в долговую яму, вынудив взять кредит и таким образом купить новое авто. За «нисаном» опять «Хонда», более свежих годов. Её передний и задний бамперы закрыты уродливым чёрным «намордником». Смотрится ужасно нелепо и смешно. Вероятно, у владельца и мобилка в чехле, и пульт от телевизора в целлофане.

Видны первые жилые дома и магазины. За ними игровая площадка, огороженная высоким сетчатым забором. Люди играют в баскетбол. Трава, деревья – городское лето. В салоне комфортно, работает кондиционер. Температура непонятная, указана в фаренгейте. Спрашивать у них сколько это в Цельсии неохота. Не важно. Важно что будет дальше.

Первый допрос не удался. По дороге в неизвестность они не пытаются ни втесаться ко мне в доверие, ни завязать диалог. Маршалы в самолёте молчали от и до. Из познаний почерпнутых от просмотра фильмов, маршалы занимаются только доставкой заключённых, остальное их не волнует. Следствие ведут не они. Интересно, увижу ли я сегодня прокурора? Попаду ли я в одиночную камеру? Камеру пыток? Секретные подвалы секретной службы? Латинос что-то говорит Майклу. Майкл спрашивает, знаю ли я испанский. Латинос видел самоучитель испанского и испанско-русский словарь, который привлёк его внимание. «Ноу, ай ноу онли ПОРКЭ ПРЭГУНТАС, онли зыс» – отвечаю и жду реакции. «Вэри гуд» – говорит он и дальше молчит. Я почему-то вспомнил о Флориде. Мне рассказывали, что там в тюрьмах больше разговаривают на испанском, чем на английском.

Начались районы небоскрёбов. Улицы в тени, на них уйма припаркованных машин. Витрины магазинов, здоровенные витрины с нескончаемыми распродажами. Пешеходы, неспешно идущие по своим делам. Реклама. Майкл спрашивает хочу ли я кушать. Спрашивает так, что с первого раза не понимаю сути вопрса. Оказывается мои знания языка далеки от совершенства. А я то думал, что более-менее понимаю. Говорящих на английском греков понимал, латиносов понимал, даже малазийца со странным акцентом – и то понимал! А носителя языка не понимаю, как и он меня. Я ощущаю, что он не притворяется и привык так говорить всю свою жизнь. Похоже, лично у него опыта общения с иностранцами нет. Похоже, он здесь один настоящий агент, а эта парочка – его стажёры. И ничего не обычного или выдающегося не происходит – простая рутинная работа. Он передаст меня тюрьме и поедет домой к своей новой подружке, совершенно не думая о раскрытии дела. Похоже, он вообще не ведёт дел. Постепенно схема всего бюрократического механизма вырисовывается в моей голове. Выходит, что людей, заинтересованных во мне, совершенно нет. Бездушная система американского правосудия лишь слепо исполняет свои же правила и указания, следуя изложенному в инструкциях и нормативных актах. Всё, что требуется – закрыть дело и этим увеличить раскрываемость преступлений. Любой ценой! И нечего ждать милости ни от агентов, ни от детективов, ни от прокурора. Они лишь делают свою работу на своём вверенном им участке, не вникая в общий процесс.

Всё-таки решаю спросить, куда мы едем. «В одно место завести документы, а потом тебя расположат в одном хорошем месте ждать суда». Опять спрашивает, хочу ли я кушать. Видимо, ему самому хочется, а кушать в одиночку стесняется (или правила не велят). Отрицательно качаю головой. Мне хочется только снять наручники, открыть дверь и скрыться в толпе. Но среди этих прямых улиц и домов без открытых подъездов затеряться совершенно не реально. Это настоящий город, а не игра «Г Т А З».

Немного саднит натёртая кандалами левая нога. Руки постепенно затекают. Вот мы остановились у входа в неприметный маленький полицейский участок где-то на задворках «Чайнатауна». Припарковались на свободном служебном паркоместе прямо напротив входа. Слева и справа от нас стоят полицейские машины с мигалками. Майкл вошёл вовнутрь с сумкой на плече, которую он достал из багажника, стажёры и я остались внутри. И тут между ними завязалась беседа, которая зажгла во мне лучик надежды. Речь шла о какой-то женщине, чью мошенническую деятельность они расследовали два года. после предоставления неопровержимых доказательств её вины, суд… отпустил её на поруки и не дал срока! Все полученный незаконным путём деньги она потратила на оплату ипотеки за дом, около 50 тысяч долларов. Если бы она не оплатила долги, то лишилась бы дома и стала бездомной. Суд этот факт учёл. Агент злился, что вся его работа пошла насмарку. Хм-м, значит это реально – выиграть в суде дело против секретной службы. Я играю на ихнем поле, не зная правил игры. Остаётся полагаться на здравый смысл.

Возле участка прохаживаются полицейские. Один очень толстый с пончиком в руке. Сложно представить его бегущим и преследующим преступника. Недалеко от него по тротуару бредёт китаянка преклонных годов бомжеватого вида, сгибаясь под тяжестью своей ноши: здоровенной сеткой за спиной, набитой скомканными алюминиевыми банками из-под популярных напитков. Седые волосы скрыты под потрёпанной соломенной шляпой. А может это вьетнамка. Равнодушно проходит возле толстого мента и скрывается из виду. Вот она какая американская бедность в большом городе. Приехать сюда чёрт знает откуда, чтобы рыться в мусоре, собирая вторсырьё. Печально.

Вот идёт странного вида молодой паренёк – гот. Одет во всё чёрное, глаза подкрашены чёрной тушью. Подошва его ботинок толщиной в сантиметров 10. Руки, торчащие из рукавов футболки, густо обрисованы татуировками. Гордо шагает странный человек. Сложно выделиться в толпе крупного мегаполиса, особенно когда не удался ростом. Похоже, я вскоре расширю свои понятия относительно нормально одетого человека.

Ждать пришлось долго, около часа. Да, я никуда и не спешу: скорей всего это моя единственная возможность полюбоваться этим городом. Одной неприметной улочкой, которая будет олицетворять для меня весь город. Если меня когда-нибудь спросят, бывал ли я в Нью-Йорке, я с иронией скажу «Да» и вспомню об этой тихой улочке, её прохожих и атмосфере. Вряд ли я смогу побывать на других улицах по-нормальному, в качестве туриста. При любом раскладе я стану персоной нон-грата, без права последующего въезда на территорию этой страны. Ну и чёрт с ней, я сюда и не собирался. Что я могу ждать от этой страны, кроме срока и, блин, «импрувмэнт оф мой инглиш».

«Судный день»

1 сентября 2010 года. Дети идут в школу, студенты в университет, я же готовлюсь к Верховному суду Манхэттена. В 4:30 утра меня будит дежурный мент. Рань несусветная. Невероятно хочется спать и никуда не ехать. Иду умываться и чистить зубы. Решаю не бриться: чрезмерной растительности у меня на лице нет, а с тем что есть я выгляжу гораздо моложе своих лет. На мне надета полосатая тенниска с полурасстёгнутым воротником, коричневые штаны (не джинсы). Пуговица стала застёгиваться с трудом. Действительно, от американской пищи и кроватного образа жизни толстеешь. На ногах коричнево-серые кроссовки. Выгляжу как школьник или студент, а не участник криминального предприятия с эндайтментом (делом) на 173 обвинения.

В Греции я ездил на суды в приличном костюме, как мне советовал адвокат: туфли, брюки, ремень, голубая рубашка с галстуком. Этот наряд удачи мне так и не принёс. В начале я рассчитывал покинуть Грецию, возвратившись в нём домой и выбросив все остальные вещи. С течением времени стало ясно, что дома мне не видать. Тогда я надумал полететь в нём в Америку, и тут не сложилось: покидая остров Кос, сумку со многими моими вещами, включая весь костюм с туфлями, не досчитались на тюремном складе. Как мне объяснили, они травили тараканов в камере хранения, запачкали некоторые сумки, и им пришлось их выкинуть. Директор тюрьмы лично развел руками и сказал, что ничем не может мне помочь. Костюм купленный в Греции, в Греции так и остался. Скорей всего, там теперь кто-то в нём ходит (я видел собственными глазами, как мент без разрешения владельца туфель надевал их и расхаживал в них по тюрьме. В конце концов, владелец туфель узнал их и попросил вернуть их на место, ведь когда-нибудь ему придётся освободиться, не босиком же выходить на волю. Мент извинился и сказал, что он думал, что туфли ничейные. Что лично меня шокировало – эти кожаные итальянские туфли были изрядно в употреблении! Пропажу новых вещей из багажа заключённых я ещё могу понять, но такое…). Хороший был костюм, добротный. Моей маме он очень нравился (вообще в моём гардеробе есть только один костюм, и то купленный для гостевого участия на свадьбе. Один раз одевался на свадьбу, раз на экзамены и раз на защиту диплома в универе. С тех пор так и висел в шкафу. Негде мне костюмчик выгуливать). Была идея, что я его ещё долго буду носить дома – ведь приличная дорогая вещь. Эх, столько надежд не оправдалось! Может это судьба – не стоит мне в Нью-Йорке щеголять в приличном костюме, как какой-нибудь матёрый аферист с Уолл-стрит, ворующий миллионами. Всё-таки меня обвиняют в серьёзном экономическом преступлении, а не воровстве яблок с магазина. Образ тинэйджера куда уместнее образа белого воротничка при галстуке, коих Верховный суд Манхэттена, по моему мнению, перевидал в огромном количестве. И в ряду этих мошенников с галстуками и дорогими адвокатами – я. Бедный молодой иностранец, без денег на адвоката, без знания языка, скромно одетый и с делом якобы на 35 миллионов долларов ущерба американским банкам. Однозначно я выпадаю из типичной обоймы здешних судебных заседаний. Итак, вот он – я.

Основываясь на опыте, полученном из прошлой поездки на встречу с адвокатом в МДЦ, я беру с собой папку с обвинениями. Буду подкладывать её под голову, в ней 200 страниц. Также захватил туалетной бумаги – вытирать руки после туалета и протирать скамейку камеры ожидания (да, я там обязательно лягу, вот зачем мне папка – вместо подушки. Уже прямо сейчас охота лечь и полежать). Волнения никакого. Завтракаем в столовой. Съедаю весь завтрак, хотя нет никакого аппетита. Надо набить желудок на весь день. Сэндвич с молоком, который дают в здании суда, силы не придаёт. Проверено. И почему я не взял с собой кофе?

После завтрака проходим сквозь металлодетектор в одних трусах, группами по 5 человек. Одежду и вещи просвечивают рентгеном. Затем мы попадаем из комнаты досмотра в комнату ожидания. В этот раз народу здесь гораздо меньше, чем в прошлый. Не так душно. Русскоязычных среди присутствующих нет.

Вот за нами приезжает автобус – новый чистый. Сколько раз я видел подобные автобусы в голливудских фильмах, но я и вообразить себе не мог, что мне доведётся в них кататься. Нас пристёгивают наручниками, попарно. Меня пристегнули к латиноамериканцу в очках, держащему в свободной руке религиозную книгу. В салоне автобуса мы так и едем пристёгнутыми, до самого прибытия и размещения в камере ожидания зала суда. В автобусе мы занимаем первое сидение от двери – там больше свободного места для ног и лучше обзор: улицу видно не только в боковое окно, но и спереди. Работает кондиционер. Все окна закрыты, но стёкла кристально чистые. Если бы не эти решётки «а-ля набатарейник». Салон свежий, даже на стенах надписи не успели появиться. Автобус заполнен не до конца. В прошлый раз людей было на два автобуса. Начинаем кружить по территории острова от одного корпуса к другому, собирая пассажиров и заполняя автобус.

Тем временем я рассматриваю американскую жизнь по ту сторону решётки. Всё такое чистое опрятное, ни одной грязной машины. Смотрится нереально, как будто попал в компьютерную игру. Машины! Ними заставлены все парковки. За годы, проведённые взаперти, технический прогресс ускакал вперёд не только в плане электроники, но и в машиностроении. Какие же красивые и изящные новые модели! В особенности привлекают внимание новые «хюндаи», просто шедевры дизайна. И почему лет пять тому назад они были такие убогие? Моя душа на мгновение замирает: знакомый силуэт, тот же цвет. Это ОНА – «тойота солара». Моя первая машина. Как она роскошно смотрелась, припаркованная у «хрущёвки» или в потоке машин среди «жигуле-копеек» и подержанных иномарок. Здесь же она находится в своей естественной среде обитания, эта американская «тойота» американской сборки для американского рынка. Серая, ничем не приметная мышка, скромно теряющаяся между припаркованными «линкольном навигатором» и «фордом мустангом». Теперь у меня НЕТ машины, пришлось продать. В ближайшее время мне не то, что ездить – ходить не доведётся. Ну и ладно. Звучит смешно, но я сейчас еду и получаю удовольствие от самого процесса езды. Мышечная память хранит непередаваемое ощущение щенячьей радости от ускорения в автомобиле. Хоть я и пристёгнут наручниками, сижу на неудобном металлическом сидении, окна в решётках, но тело движется, а не лежит бревном на кровати. Пахнет морем.

Мы едем в город. Пересекаем мост, водитель включает радио. Рядом с нами едет тонированная машина. Внутри никого нет, только белые глазные яблоки висят в воздухе, смотря на дорогу. Всё ещё не привычно видеть негров за рулём. Гляжу в окно. Витрины магазинов, странно одетые прохожие, снующие по чистым тротуарам. Реклама. Смог бы я жить в Нью-Йорке? Какой же это большой город. Город, который меня съел. Никогда в жизни не надену футболку или кепку с эмблемой «ай лав (сердечко) Нью-Йорк» или янки (пересечённые N и Y).

Вот мы въезжаем в ворота МДЦ. Ждём. Никуда нас на ведут, двигатель заглушен, кондишн не работает. Спустя некоторое время одному из пассажиров становится дурно. Это пакистанец, в наручниках на руках и кандалах на ногах. Он закрыт в одиночном отсеке, как особо опасный преступник, требующий изоляции. Окна в том отсеке нет. Мне его очень хорошо видно – этот отсек как раз напротив меня. Молодой пакистанец начинает плакать. Отворачивается к стене, звеня цепью поджимает колени к груди, начинает ритмично раскачиваться, при этом громко всхлипывает. Кто-то зовёт водителя. Он спрашивает нужен ли врач. Заводится двигатель, включается кондиционер. Духота отступает. Ждать ещё долго. Один старик просится в туалет. Его выводят, потом опять приводят и пристёгивают. Пакистанец уходит в себя. Напоследок ему хватило сил лишь сказать, что у него астма и ему нечем дышать. Одного астматика в обмороке я уже видал на своей первой автобусной поездке. Врач тогда пришёл слишком поздно: больной вырубился. Ментам пришлось его отстёгивать, а врачам – выносить из салона. Похоже это частое и обыденное явление. Минут 15 звали врача. Тем временем негр из соседней одиночной камеры пытался «развеселить» заплаканного пакистанца, вывести его из замкнутого состояния. «Вассап, бро, лук ат ми!» – кричит он на пакистанца, мысли которого давно находятся вне этого автобуса. Я представляю себе, как хочется этому такому далёкому эмигранту прямо сейчас оказаться в Индии, доить там коров, стричь чай и вести аскетический образ жизни. Приходит врачиха-индуска и забирает его, найдя с ним общий язык. Стало скучно, вот и за нами пришли. Выходим, заходим. Коридоры МДЦ, камеры сортировки, камеры ожидания, отправка в другие камеры ожидания. Вокруг ни одной интересной личности. Скучно, хочется спать.

Наконец-то нас вызывают на поездку в сам суд. Я заметил, что лишь испаноязычные Менты способны прочитать вслух мою фамилию. Нас сажают в микроавтобус и едим из МДЦ в здание суда. Музыка, движение, город за окном. Чайнатаун. Здешние пешеходы прогуливаются по улицам как-то непривычно медленно. То ли дело у нас: вечная спешка, суета. Въезжаем в подземный паркинг суда. Выходим из микроавтобуса. Нас сразу же ведут мимо припаркованных машин к лифту. Интересно, какой штраф или срок дают за царапанье машины прокурора? Лифтом поднимаемся из паркинга на седьмой этаж, при этом нас эскортируют четверо Ментов. Мы всё ещё в наручниках, их снимают только при входе в камеру. Проходим металлодетектор и размещаемся в камере, из которой и будут водить на сам суд. Пункт назначения, так сказать. Осматриваю здешнюю публику: завсегдатай бомжеватого вида спит на полу на расстеленных газетах. Похоже, он привык сюда ездить и давным-давно не ждёт ничего хорошего. Крепким, спокойным сном на газетах спят исключительно завсегдатаи.

Автобус был полупустой, но несмотря на это, камера заполнена. Лечь негде, приходится сидеть и смотреть телек. Скучать бы так всем в ожидании суда, да не тут-то было.

Изгнание юродивого

Две полярно противоположные точки планеты. Совершенно разные люди, говорящие на разных языках и обитающие в непохожих условиях, тем не менее дух единства, общности и сговора везде одинаковый. Что на острове Кос в Греции, что на острове Райкерс Айленд на задворках Нью-Йорка. Сегодня слушая аудиокнигу Лескова «Кадетский монастырь» (по радио «Голос России») о жизни кадетов единым коллективом, вдруг подумалось о схожести жизни юных кадетов с жизнью заключённых. Условия насильственного заключения, невозможность изменения сложившихся обстоятельств, теснота и трудности, скука и тоска, ностальгия по прошлому и вера в светлое будущее за пределами колючей проволоки, объединяют, казалось, необъеденимое. Молодёжь и старики, чёрные и белые, преступные и не очень – в общем, самая разношерстная публика. И вся эта группа в 50 человек, составляющая как бы единый организм (разделяясь на микро-группы по 2—3 человека, как будто на внутренние органы) живёт одной жизнью, сопротивляясь системе, оберегая себя и отторгая нежелательные элементы (стукачей, неадекватных, нечистоплотных и прочих представителей раковой опухоли сложившегося организма).

Как-то вечером приходит этап. Вечерние этапы всегда подозрительны: это не новичков приводят, а проштрафившихся с других корпусов или хат. Вот и в тот относительно далёкий вечер к нам попал такой новичок. Светлокожий, худощавый, остроносый тип с длинными растрёпанными и немытыми волосами, рубашкой дурного покроя, брюками на ремне и несуразно огромными ботинками, совершенно не вписывающимися в общий образ. Интуиция подсказывает: этой персоны следует сторониться. Полезная штука интуиция. Работает не только у меня (видимо условия длительного заключения пробуждают эти многими подзабытые первобытные инстинкты). Большинство обитателей дормитория, при виде новичка замолкает и превращается в молчаливых наблюдателей. Тип суетится и оглядывается по сторонам, напоминая запуганного и загнанного зверя. Страх здешняя публика чует издалека и сразу. Новичок ещё не разложил свои вещи, даже не успел сказать ни единого слова своим новым сокамерникам. Первого впечатления оказалось достаточно – уже с первых минут он стал персоной «нон грата». Небрежно бросив простыни и одеяло на матрас, засунув кипу бумаг в коробку, он уселся на кровать и принялся исступлённо и рьяно что-то писать в свой блокнот огрызком карандаша, при этом поблёскивая массивным золотым перстнем на пальце. Он так этим увлёкся, что не обращает ни на кого внимания, как будто он совершенно не имеет никакого отношения к собравшейся здесь чесной компании. Тишина плавно перешла в перешёптывания, затем в гомон. Робкое, едва слышное слово «Снич» (по-нашему стукач), произносимое по углам, сменилось на радикальное «пак йор щит». А это окончательный безоговорочный. Естественным, вполне прогнозируемым и тем не менее незаметным для самого новичка становится его «самопроизвольное» отторжение от коллектива. Он здесь, но он не наш. Чужак в стае. {Рукопись обрывается}.

Американский дневник

Вторник 28 сентября 2010.

Утро сегодня началось рано и затянулось. В пять утра «си-о» (дежурный мент) очень громко и активно начал зазывать на «ча» («Wake up for cha!» – вставайте для завтрака). Проснулся, покрутился из стороны в сторону в постели, многие проснулись, но идти завтракать не спешат – сегодня по расписанию этим утром замена постельного белья и полотенец на чистые. В среднем каждое утро завтракать ходят 5—7 человек, те у кого нет денег на счету и которые не могут позволить себе купить супа, риса, чипсов и прочих продуктов. Приходится им собирать утреннюю пайку хлеба (4 ломтика), соскребать мармелад с подноса себе в баночку, брать пол-пинты молока и упаковку хлопьев. Иногда вместо хлопьев дают гречневую кашу на воде и сливу, 4 пакетика сахара – каждое утро. Может, конечно, там ещё что-то иногда дают. Я никогда специально для завтрака так и не вставал. Пару раз завтракал, отправляясь на суд. Поездка в МDC и в здание суда постепенно превращается в обыденность.

Последний раз, исходя из уже полученного опыта, взял с собой папку с бумагами (200 страниц эндайтмент – список обвинений) чтоб подложить под голову, лёжа на крашеной деревянной скамейке. Некоторые даже запасаются газетами, раскладывая их прямо на полу. В суд приезжаем к 8-ми утра, само заседание начинается в час или три. Напротив камеры ожидания за решёткой, стоит телевизор, по которому крутят пиратские экранки (две из увиденных мною оказались с русскими титрами, что приятно удивляет). Так что, ожидая суда, успел посмотреть пару премьер (скверного качества), которые к тому времени, ещё не успели выйти на экраны кинотеатров.

Так вот, ждал я, ждал смены белья, да не заметно для себя заснул. Дежурный мент оказался крикливым – смену белья не проспал никто. Все проснулись. Бельё стелим на резиновый неудобный матрас, но к этому времени я уже обзавёлся некоторыми дополнительными удобствами. От итальянца, вышедшего под залог, мне досталась пара лишних одеял (всё своё «барахло», коего у него оказалось невероятно много как для одного человека, он оставил мне и Эрнесту). Кстати теперь я знаю, как в американской армии заправляют постель, мне пришлось перенять эту технологию. По-советски застелить постель в здешних условиях не получается: вместо привычного пододеяльника – ещё одна простынь. Кроме того, со скользкого матраса постеленная на него простынка сползает при малейшем повороте в постели. Поэтому я застилаю постель так: сверху на матрас кладу свёрнутое вдвое запасное одеяло. Уголки нижней простыни по краям связываю узелками и вправляю их под матрас со стороны ног и оставляю свободной другую сторону в районе подушки. Сверху свободно стелю сложенное вдвое одеяло, которое полностью покрывает кровать. По идее и одеяло надо подбивать под матрас, но мне лень и так сойдёт.

Перестелив постель, улёгся дальше спать. В 10:15 нас опять будят, чтобы готовились к обеду. Около 11часов отправляемся в столовую. Одно крыло из 50-ти человек расчухивается гораздо быстрее, чем два в прошлом дормитории (корпусе). Собираемся в коридоре, отгороженном дверью от основного коридора. В руках у меня зелёная пластмассовая кружка, на груди бейджик с фотографией и именем (крепится маленькой прищепкой). Вошло в привычку брать с собой пару-тройку мотков туалетной бумаги для вытирания рук, вместо салфеток. При входе в саму столовую проходим через металлодетектор. Сам путь в столовую занимает около пяти минут. Шеренгой идём от одного чекпоинта (красная полоска на полу) до другого, останавливаясь перед каждым из них и ожидая пока подтянется хвост очереди.

Столовая представляет собой огромное квадратное помещение. Вход и выход расположены на одной стороне, но в противоположных углах от входа буквой «г» тянется заборчик-ограждение до окошка выдачи подносов с едой. Идём строем до окошка, берём по подносу, потом подходим к емкости с напитками (они наполнены чистой водой и дрянным порошковым суррогатом, именуемым «juice». Два таких и два таких. Крайне редко бывает восстановленный яблочный сок), наполняем свои зелёные кружки, кто чем хочет и садимся за стол на любое из свободных мест в ряду в порядке живой очереди.

В столовой три ряда столов для трёх дормиториев. На столах насыпаны горки пакетиков с солью и чёрным перцем. Сиденья расположены на равном расстоянии друг от друга и намертво прикручены к столу. Около 10—15 минут кушаем, затем относим пустые подносы к столу сбора подносов у выхода. Перед ним стоят два мусорных бака, сбрасываем остатки пищи с подносов в баки и оставляем их на этом столе. Там столовый работник собирает их и передаёт в «подносное» окошко за его спиной. Выходим из столовой. Выносить напитки в кружке или еду запрещено правилами. Многие выносят хлеб, замотав его в салфетку и засунув его в штаны. Бывает, что и рис, и курицу пытаются унести с собой, если не успевают всё съесть (а за положенные 10 минут съесть всё не реально). Ужин в пять вечера, но ведь и потом кушать хочется, особенно к ночи. Не у всех есть деньги на покупку супов и прочих продуктов, вот и вынуждены носить про запас. Менты за это не ругают, всё понимают и просят лишь делать это незаметно, чтоб хлеб и бутылка с соком из карманов не выпирали. Так и живём.

Среда 29 сентября 2010.

«Душа обязана трудиться и день, и ночь». Но невероятно лень в подобных обстоятельствах вообще, что-либо делать. Вдохновения нет абсолютно. Есть блокнот с расчерченными в линию отрывными листами формата А4, есть короткая, тонкая и гибкая (в целях безопасности для окружающих) ручка. Нет желания, вдохновения, настроения, мотивации и прочих необходимых для настоящего писателя параметров. То ли дело, например Хемингуэй: писать творить то в уютной квартирке в Париже, то в тихой хижине на Кубе или на худой конец под баобабом в Африке. Можно быть Рыльским, творя в своём доме, заваленном литературой имеющейся в распоряжении огромной библиотекой и парком прямо за порогом. Но как же быть а-ля Достоевский или Солженицын? Чертовски трудно. Куда легче валяться в постели, спать до обеда, после обеда спать до ужина и коротать время за слушаньем радио, просмотром идиотского телевидения и бесконечной стиркой. Подобный образ жизни ведут практически все. Даже самые гиперактивные и подвижные с течением времени затухают, медленно превращаясь в бездеятельных созерцателей жизни. Вот так департамент коррекции корректирует людей!

Полное ничего не деланье постепенно отупляет человека, и выхода нет: пока не сознаешься или не осудишься, человек вынужден сидеть здесь и ждать. Всё вынуждает заключённого признаться: после получения срока сразу же отправят на тюрьму, где и кормят хорошо, и со стиркой проблем нет, и места побольше, а самое главное – известно будущее: такого-то числа настанет столь желанная долгожданная Свобода.

Здесь же сидишь, нервничаешь и просчитываешь все возможные комбинации. После нескольких месяцев безвкусной еды, постоянного шума, невозможности побыть наедине, информационного вакуума всё меньше желание о чём либо думать. Так и подмывает пустить всё на самотёк. Это и есть основная цель здешней системы – заставить человека в конечном итоге сдаться и сознаться – ведь в таком случае из городского бюджета не тратятся деньги (весьма внушительные) на проведение судебного заседания. Да и человек уже откорректирован: либо после выхода на свободу он вообще ничего не будет способен делать на криминальном поприще, проводя всё свободное время на диване у телевизора и живя на пособие по безработице; либо вновь примется за былое. Но поглупев и деградировав, поймается на какой-нибудь глупости гораздо быстрее первого раза. Второй раз его откорректируют уже по полной программе, уж будьте покойны.

В здешних условиях всё же есть «лучик света в тёмном царстве» на три часа в день – это радио «Голос России». Вот он – источник новостей, культуры и толковых аудиокниг. Свои книжки, словари и записи я до сих пор не получил: агенты секретной службы до сих пор роются в этом ящике знаний. Внутренний голос подсказывает мне, что два тома словарей Вэбстера 60-х годов, которые я захватил из Курдало, вероятно уже осели на полке одного из агентов. В Афинском аэропорту маршалы просили подарить им эти книги, в Нью-Йорке этими книгами чрезмерно интересовались агенты секретной службы. Посмотрим, увижу ли я их или нет. Все нормальные люди после освобождения из тюрьмы приносят домой татуировки, а я думаю притащить словари, совершив с ними практически кругосветное путешествие. Эх, сколько приключений позади, а сколько ещё предстоит пережить!

Надо себя беречь, что затруднительно. Либо портишь слух наушниками радиоприёмника, либо зрение телевизором и лампами дневного света. Может сон это не такое и плохое времяпровождение в здешних условиях. Спал сегодня с часу дня и до самого ужина, который так и не настал вовремя. В пять вечера нас разбудили, но кушать в столовую не повели. Вместо этого отобрали телефонные трубки, закрыли игровую комнату с телевизором и приказали «one man to one bed» (по одному человеку на постели). Значит, где-то в здании произошла серьёзная драка. В прошлом дормитории все всё знали: кто, где, как и с кем подрался. Приблизительно полтора месяца назад была одна драка. Я как раз в этот день вернулся с суда уставший и потный, к сожалению, по правилам при чрезвычайном положении мыться в душевых запрещено (в целях безопасности). Пришлось в тот день ложиться спать немытым. В этом новом дормитории никто ничего не знает и не интересуется. Живём в полном неведении окружающей обстановки.

К 7-ми часам вечера нас повели в столовую. Не привычно идти коридором, когда за окном сумерки, а вокруг тишина да капитаны в белых теннисках с подозрительным видом прохаживаются коридорами. В столовой вместо трёх дормиториев ужинают два, ряд пустых не занятых столов разделяет нас. Красные и белые лампы тревоги на стенах не мигают. Капитан в столовой только один, как обычно. Дежурит.

Скучно вечером, вот так сидеть на своей постели и никуда не отлучаться. Душ нам всё-таки разрешили быстренько принять на 15 минут (хоть это и строжайше запрещено во время тревоги), до прихода проверяющего капитана.

В руки мне попал старый выпуск журнала «National Geographic», в котором с удовольствием прочитал статью про греческих монахов-отшельников, обитающих в горах на полуострове. На фотографии монашеской кельи, подозрительно напоминающей и навевающей воспоминания о Курдало, увидал столь знакомую упаковку соли «Калос» и пластиковую мисочку из-под йогурта. Сколько же пудов соли и йогуртов поел я на греческой земле! С ностальгией вспоминаю я греческую кухню, питаясь скверно-безвкусной американской едой.

Четверг 30 сентября 2010.

«This is a search». Вполне прогнозируемое и ожидаемое явление после вчерашней тревоги. Итак, сегодняшнее утро началось со шмона. Огромный по численности отряд Ментов заполнил собой коридорчики сонного дормитория. Так не хочется вставать, а тем более, заново раскладывать своё барахло по ящикам, стелить постель, наводить порядок в своих вещах. Надеваю штаны, усаживаюсь на край кровати лицом к окну. Итак, в хате четыре ряда кроватей. Нас поднимают, начиная от внутренней стены. Я в третьем ряду. Руки за голову, бейджик на груди, локти сведены поближе между собой. Направляемся в игровую комнату. Обычно нас раздевают и досматривают в ванной. Краем глаза замечаю мента, который куском картонки проверяет ниши и щели вокруг пожарного выхода, засовывая картон за лампу пожарной тревоги, табличку запасного выхода и щели двери. Похоже, обыск намечается серьёзный.

При последнем обыске в прошлом дормитории у меня даже не вытряхивали вещи из коробки. Итак, мы разделись, наши вещи ощупали менты на предмет наличия контрабанды. Затем мы сразу же оделись и направились в душевую. Ротовую полость не осматривали – значит, ищут оружие. Из душевой нас вызывали рядами к нашим кроватям, проводя обыск места жительства в присутствии жильца. Из нововведений – матрасы проверяли портативными металлодетекторами. Держишь матрас на весу, а женщина-мент его сканирует. Женщины зашли лишь после окончания нашего голого досмотра, дабы не стеснять (или не возбуждать) здешних заключённых. Весь мусор: пустые бутылки, постеленные под матрас газеты, пластиковые ложки-вилки и прочий хлам побросали на пол. Продвигаться коридорчиками, в особенности при таком обилии Ментов и мусора (хотел здесь написать «мусоров и мусора», глупый каламбур выходит, не решился) затруднительно. Большого беспорядка на кроватях, как ни странно, не было. Даже зубную щётку, которую хранил в картонной коробке из-под зубной пасты, аккуратно положили в книжку-методичку «Inmate`s rulebook», чтобы не запачкалась (коробка отправилась в мусор). Небольшую упаковку риса (картонная коробка, в ней два прозрачных пластиковых пакета с рисом) вскрыли и проверили содержимое, а большую коробку с печеньем почему-то нет. После обыска с лёгкостью отыскал свои вещи, сушившиеся в игровой и сваленные в одну общую кучу на стуле. Конечно же, свежепостиранных вещей оказалось как никогда много: штаны, тенниска, футболка и майка. Развесил свои вещи на стуле и пошёл наводить порядок на спальном месте. Вот почему я два дня тому назад аккуратно разложил все свои носки по парам, уложил прочие вещи. Теперь всё придётся раскладывать заново. В коробке с продуктами на дне рассыпалось кофе. Немного, но всё дно липкое, пошёл сполоснуть её в душевой. Такой горячей воды я здесь ещё не видал! От неё аж пар идёт. Со вчерашнего вечера весь корпус не принимал душа и не стирался – вот и нагрелась. Разложил вещи по своим прежним местам, подмёл под кроватью, умылся, почистил зубы и только после всего заметил, что-то кушать охота. Обеденное время давно прошло. В самоваре воды не оказалось, да и ложек-вилок у меня не осталось. Грызть всухомятку сладость или пирог не хотелось, решил дождаться обеда.

Обедали в пол-второго. Такого бешеного аппетита у меня давно не было: съел целиком всю пайку (молотая индюшатина с макаронами и спаржа) и даже два ломтя хлеба. Нагулял аппетит за утро. Обычно когда просыпаешься, пьёшь утреннюю чашку кофе и сразу же направляешься обедать. Желание кушать отсутствует вообще; вкладываю в рот безвкусную еду исключительно из надобности, а не желания.

Позвонил домой с отклонением в 2 часа от обычного моего графика звонков домой. Дома дождались и ответили. Каждый не отвеченный звонок мне обходится в 53 цента, отвеченный 15-минутный – в 97 центов.