Рок

Ты варишь ему кофе,
А он бренчит на рояле,
Сидя в одной пижаме.
Он трахает подруг твоих друзей
Или мечтает трахнуть!
Когда он заходит в гости к тебе —
Ты начинаешь чахнуть.
Вот такой у тебя был брак:
Не бракованный, а счастливый.
Вы катались в метро, между
Купчино и Электросилой.
Ты раньше кидала кубик в бульон,
Чтобы он не сказал, что пресно.
Вы развелись потому, что вам
Стало в квартире тесно».

Очнулась Лялька от того, что за спиной произнесли капризным голоском:

– Ну, до чего говнорок утомил, сколько ж можно начинающих-то гнать?

Это проговорила полненькая блондиночка, увешанная золотом и брюликами, в розовой ковбойской шляпе и розовых же кожаных штанах.

– Лесечка, потерпи, – уговаривал подругу траченый молью «ковбой» в золотых казаках и белой шляпе. – Эти чуваки – на разогреве, не сразу же мэтров выпускать!

– Лёлик! – кривлялась богачка, – в Лондоне на концерте «Бладхаунд Ганг» никакого разогрева не было! Поехали, а «Асторию», я есть хочу!

Старикашка Лёлик, целуя капризнице ушко, что-то горячо зашептал, шевеля усами. Лялька, уничтожив взглядом гнусную выскочку (ну за что вот таким вот – все!), завертела головой в поисках своего кумира, но… Пропустила! Группа исчезла со сцены через другую кулису, а микрофоном завладел некто в белой длинной робе и с абсолютно гладким, блестящим черепом.

ЗАКУЛИСЬЕ

Оглядевшись, Лялька заметила крошечный коридорчик в глубине закулисья, в котором, по-видимому, и скрылась группа, закончив выступление. Тихонечко, дабы не привлекать к себе внимание, Лялька проскользнула поближе к коридорчику и незаметненько юркнула внутрь. Коридорчик был чрезвычайно узенький, с неимоверно грязными, сплошь разрисованными граффити стенами. Проход внезапно обрывался еще более узкой и очень крутой винтовой лесенкой, ведущей куда-то вниз, вниз и вниз. Буквально скатившись с нее – не для шпилек-каблучков, о нет – Лялька оказалась в очередном заплеванном и прокуренном коридоришке, в который выходило штук шесть дверей, с надписями: «Гримерная». Почти все дверки были открыты настежь и оттуда раздавались звуки настраиваемых инструментов, разговоры и хохот.

Потихонечку, старясь не цокать металлическими каблучками, Лялька двинулась вперед, заглядывая в проемы дверей. Во всех комнатушках наблюдалось примерно одно и то же: ребята и девушки (те самые, буфетные граждане), одетые в странные мешковатые или, наоборот, сильно утягивающие кожаные одежды, курили, выпивали, хохотали, целовались, а некоторые – спали, уронив головы на стол.

Предмет поиска обнаружился в самом последнем, угловом помещении. И, конечно, не один. Правда, к счастью, никаких девчонок в пределах видимости не было, и Лялька застыла на пороге, став свидетельницей такой вот картины. На полу, посреди комнаты спал, мирно похрапывая, Малыш. На столике у окна виднелся «отчет о проделанной работе» – пустая литровка из-под водки «Охта», три пластиковых стаканчика и корка от апельсина, исполнившего, вероятно, роль закуски. Тут же маячила жестяная банка с горой окурков. Трое пареньков, стоявших над телом, деловито обсуждали возможность выноса его, с целью дальнейшего перемещения в пространстве.

– Черт бы драл Стасендру – умотала, и – хоть бы хрен! – возмущался паренек с фиолетовыми «дредами» и в полосатом балахоне с изображением большого разлапистого зеленого листа.

– Вот бабы! Всегда так – обиделась, мол, и все дела, а что обижаться-то? Концерт же – отметить надо! А что тут пить? – вторил ему высокий крепкий парень в ковбойской шляпе и кожаном жилете, надетом прямо на голое тело. – Кто думал, что малый так быстро рубанется?

– Так он еще до концерта убрался не по-детски! – вступил в разговор третий – абсолютно лысый, улыбчивый колобок. – Вот Стасюха и завелась – бесит он ее, когда пьяный ко всем девкам вяжется! – сообщил он, и заразительно хохоча.

– Хорош, Ушастик, ржать-то! – перебил его парень в шляпе. – Давай братуху поднимать, и поехали, выжрут же все без нас, волки позорные.

– Не получится, – авторитетно сообщил паренек с дредами. – Малыш если так вот свалится, то ровно шестьдесят минут – не кантовать ни разу, а то заблюет все вокруг ровным слоем. Да и не поднять его – тяжелый, черт, когда пьяный – чисто колода деревянная. И в тачку не один бомбила его не возьмет.

– Ну и что ты предлагаешь, Дреда? – спросил у дружка Ушастик и тут, увидев Ляльку, расплылся в полупьяной улыбке. – Сестреночка! Родненькая, спасительница! Благодетельница! А денежки есть у тебя в бисерном кошелечке?

– Есть, – ошарашено ответила Лялька, абсолютно сбитая с толку этими ёрническими причитаниями.

– Ну, вот же и ладушки, вот же и хорошочки. – Колобок схватил ее за руки и, ласково глядя в глаза, быстро-быстро заговорил: Слушай, сестреночка, ты посторожи братушку, а? А то они там, понимаешь… А мы – здесь! Выжрут ведь все, черти. А я тебе адресок оставлю – вот!

Он нацарапал что-то на куске невесть как уцелевшей салфетки

– Малыш как проснется – через полчасика, – ты его бери, сажай в машиночку и к нам привези. Денежки-то есть? Сама сказала. А мы отдадим. Ну, ей-богу, сейчас не при деньгах, а там отдадим, ну, ладушки? – проговаривая все это, он отступал потихонечку в коридор, пятясь задом, а двое его дружков, уже выбрались за это время наружу и ждали, пока продиктуются последние указания.

– Ну, ждем вас скоренько, целуюшки! Адресок не потеряй! – выкрикнул напоследок Ушастик, и всех троих как ветром сдуло.

А Лялька осталась тупо стоять над телом мирно спящего Малыша и мяла в руках огрызок салфетки, который всучил ей расторопный лысый колобок. Опомнившись, она развернула скомканный клочок и прочла: «Морской переулок, второй перекресток, через первый двор, во второй двор – колодец, с угла налево, под крыльцо – Митюхина квартира».

МИТЮХИНА КВАРТИРА

Сюда приходили и днем, и ночью. По одному и целыми компаниями. С характерно позвякивающими авоськами. Музыканты, поэты, художники, просто интеллектуалы, знаменитые уже или только подающие надежды. Низкие первоэтажные окна выходили прямо на улицу, можно было, перед тем как войти – заглянуть, увидеть, кто в гостях, и решить, нравится тебе компания или нет.

Квартира в старинном доме, на пересечении двух самых центровых магистралей Города, неизвестно как досталась непутевому Митюхе. Об этом ходили слухи и легенды, совершенно ничем не подкрепленные. Одни говорили, будто прадед Митюхи владел прежде всем домом, да и не только этим, а еще многими, да и иными сокровищами в придачу. Другие резонно возражали, что с таким происхождением давно бы уж уплотнили Митюху до нуля, и пролетарии всех стран объединились бы в его квартире, а все наоборот, и дед Митюхи был доверенным человеком в тогдашних смольнинских коридорах и служил исключительно по чрезвычайным поручениям… Так это было или иначе, но собирались гости ежевечерне в этом гостеприимном дому, набитом пыльными раритетами. Квартира была старинная, с высоченными потолками, кучей кроватей, расставленных в самых неожиданных местах, с просторной гостиной и круглым столом, над которым, конечно же, абажур с кистями…

Компания разношерстная: кто-то – уже на пике популярности, а кто-то, наоборот, избит жизнью, едва держится, но этому салону – все равно, здесь всех любят одинаково и запрещено задаваться. Да никто и не задается! Болтают об искусстве – и все! Поэты в запале литературного спора кроют матом виртуозно. Филологи, если дамы обыгрывают их в преферанс, загибают такие словечки, что небо скрючивается. Ну, иногда, конечно, и под столы падают и ссорятся, и дерутся даже! И влюбляются. Или – просто так, потому что это приятно… И никогда не знаешь, кто придет сегодня, даже сам хозяин не в курсе! Звонок в дверь – и вот, новые гости потрошат мешки с подношениями. Гитара на стене. Рояль черный лаковый, с облупленным боком. Все, кто играть умеет и петь – пожалуйста. И стихи… Таперам вместе не спать – только по очереди – чтобы музыка не замолкала. Потому что песни поют. Целый день и всю последующую ночь. Когда романсы, а когда – рок-н-рол, а иной раз – блюз или арии оперные. А бывает – и частушки матерные. А то – лирику читают. А то – сорвутся и едут в другие гости или в концерт. Даже те, кто ходить уже не может. Их тоже выводят прогуляться.

А вернувшись – начинают все по-новой! Ведь по дороге-то, конечно, в магазин зашли.

Утро нелегко дается. Особенно, когда не понятно – где ты. Потом, конечно, вспомнится. И окружающие уже узнаны, часть спит беспробудно, но некоторые уже шевелятся. И тут добрый какой-нибудь человек идет в магазин! Мороженое девчонкам покупает и шампанского, а себе, конечно, маленькую… И замечательно так. Пока остальные почивают – сесть вдвоем, втроем (нет, больше не надо) и тихонечко так, под философскую беседу возвращать себя в эту жизнь, а потом еще кто-нибудь проснется и бегом на голоса, скорей свои двадцать капель спиртного примет (святое) и вот, пошел уже яишенку делать, благодетель.

Шевелится потихоньку квартира, вот уж и золушки пошли посуду мыть, а ребята за гитары взялись – полегчало. И весело снова, и кто-то уже супчик бараний варганит, салатики рубят, и подкрепление звонит, главное – чтоб на работу не ходить! Или по телефону разруливай, пока говорить еще можешь. Днем, конечно, сухенького надо… Ну, кто утром малька принял – спит уже, а остальные напитками разминаются, которые новые гости принесли.

И так кружит, и кружит день за днем в веселом круговороте времени, где каждый час – праздник и шоу не кончается.

БРАТУШКИ

Вот в эту знаменитую квартиру и звонила сейчас Лялька, с трудом удерживая в вертикальном положении тело Малыша, которое было, нужно признать, не слишком устойчивым.

Как и предсказывали Дреда и Ушастик, в гримерной, ровно через тридцать минут, Малыш начал шевелиться на полу. Потом сел самостоятельно и, умильно глядя на Ляльку, потребовал «дозаправки». Та, уже начавшая слегка понимать сленг закулисных аборигенов, догадалась, что требуется спиртное, и попыталась объяснить, что их ждут в гостях, а там есть все. Малыш разулыбался и поднялся с полной готовностью самостоятельно идти на праздник жизни. Подхватив гитару, он очень бодро вывел новую подругу на свежий воздух, сопроводил ее в ликероводочный магазин, оказавшийся прямо за углом, и, нежно прошептав в ушко, что он нынче не при деньгах, а нужно непременно что-нибудь братушкам принести, уговорил приобрести литровку «Столового вина №21», в просторечии называемого «водкой». Уверив Ляльку, что деньги ей «кто хошь отдаст, как только приедем», Малыш позволил посадить себя в машину, где силы его окончательно иссякли, и он снова заснул. А вытащить его из машины было уже очень непросто. Наконец, дотолкав полусонного до крыльца «с угла – налево», Лялька изо всех сил жала кнопку дверного звонка.

Открывать, однако, никто не торопился. Но присутствие большого количества людей в квартире ощущалось. Взрывы хохота, звук нескольких гитар раздавались эхом на лестничной площадке. Ясно было, что внутри веселятся вовсю. Наконец, в момент временного затишья, гуляки услышали звонковое дребезжание, и некто зашаркал открывать. Прощелкали замки, и в дверной щели появилось несколько помятое, но улыбчивое лицо, в молодой щетине и с голубыми, по-детски незабудковыми, глазами.

– О! Водка пришла! – радостно возвестило лицо, и дверь распахнулась во всю свою гостеприимную ширь.

Мужичок оказался невелик ростом, худощав, в стареньких потрепанных джинсах и клетчатой ковбойке. Он проворно освободил Ляльку от пакета со спиртным и умчался по длиннющему коридору, жизнерадостно бросив на ходу: «Заноси Малышевича». Лялька, обхватив тело Малыша двумя руками, потащила его по коридору, ориентируясь на веселый гул где-то в недрах квартиры.

Комната, где расположилась честная компания, была огромная – в три окна, с низкими подоконниками, заваленными книгами и старыми журналами. Длиннющий овальный стол стоял посредине, освещаемый лампой под оранжевым абажуром с кистями. С одной стороны стола был пристроен широкий диван, а чуть поодаль стояла громаднейшая допотопная кровать, украшенная блестящими никелированными шарами. На ней уже спали вповалку несколько человек, и рядом на полу, завернувшись в ковер, – еще двое. Остальные же уютно устроились за столом, уставленным переполненными пепельницами, тарелками с бутербродами и стаканами. Лялька узнала и круглолицего барабанщика, и флейтистку, и клавишника, и даже кое-кого из закулисных тусовщиков. Троица из гримерной тоже присутствовала здесь и одобрительно закивала Ляльке как доброй знакомой. Литровка водки посреди стола была почти пустой, рядом под радостные восклицания была водружена новая, купленная Лялькой. Малыша уложили на диванчик, за спины сидящих, где он тут же мирно засопел. Народ дружелюбно потеснился, и Лялька пристроилась рядышком. Перед ней мгновенно возникли мутная рюмка и бутер со скрюченным сыром. Мужичок, который встретил их в прихожей, ловко разлил принесенное и, подняв стакан, произнес:

– Ну, за знакомство! Меня Митюхой звать, а тебя?

– Лялька, – ответила Лялька, улыбаясь и стреляя глазами.

Со всех сторон ребята потянулись к ней, чокаясь и произнося свои имена. Оказавшись в центре мужского внимания, Лялька обрела привычную почву под ногами. Тем более, что противной Стаси нигде не было видно.

– Ну, жахнем! – воскликнул тот, кто назвал себя Митюхой.

– Добрый вечер! – хором воскликнули гости. И – жахнули! И Лялька жахнула тоже. Водка была горькая и противно теплая, но разлилась по жилкам быстро, приводя в благостное, веселое настроение. Забренчали гитары, зашумели, запели, заговорили гости, то тут, то там раздавались взрывы хохота. Заботливые руки все время наполняли рюмочку, да и народ все приходил, все приносил, снова и снова поднимались тосты, и со всех сторон мальчики шептали в ушки всякие милые пошлости, и так как-то разнежилась Лялька, растеклась. Сидела и улыбалась счастливо, облокотившись на спящего Малыша. Так и плыла она в дымном тумане, стаканчики звенели в унисон, и казалось, что все теперь будет хорошо-хорошо. Навсегда.