Сухая ветка

Утро. 08:55

В кабинете истории, тем временем, жизнь идет своим чередом. Каждая минута отсутствия учителя – это возможность еще хоть немного позаниматься своими делами, которые, разумеется, в разы интереснее всего того, что может рассказать любой взрослый, распинающийся сорок пять минут у доски.

Драчунья Ира Соколова по прозвищу «Птаха» уже простила своего непутевого бойфренда и увлеченно его нацеловывает, нисколько не смущаясь одноклассников. Впрочем, никого и не заботит милование парочки – привычная картина, да и у каждого своих дел полно! На первой парте лучший ученик класса, идущий на золотую медаль Дима Орлов, по прозвищу «Дипломат» штудирует пособие «Для поступающих в МГИМО». Полистав книгу, Дипломат с презрением захлопывает ее и отбрасывает от себя. С соседней парты его окликает Семен Малкин по кличке «Малик». В руках у него подобное издание – «Для поступающих в МГУ».

– Не катит?

– Не-а, муть одна, ничего путного. А у тебя как?

– Ты знаешь, есть кое-что, ну чисто практические моменты, но на самом деле мне сказали, что нужно тянуть аж на уровень второго курса, тогда шанс реальный. И еще интересно – если начинают валить, то вопросики по новейшим западным исследованиям вкатывают! Из тех, что еще даже на русский не перевели, прикинь?

Скромная зубрилка Юлька Ракитина, затаив дыхание прислушивается к их разговору, делая вид, что переписывает конспект. Она давно и очень неровно дышит к Дипломату, каждое слово которого представляется ей наполненным тайным смыслом. Ракитина нежно смотрит на Дипломата, но тот не удостаивает девушку и взглядом, а продолжает над ее головой беседу с Маликом.

– Да уж. Но жизнь, сам знаешь… Жестче кое-чего.

Парни косятся, обмениваются понимающими улыбками, а Зубрила слегка краснеет, но ее волнение по-прежнему не занимает блистательный ум Димы Орлова. Малик протягивает Дипломату свежий американский журнал со статьей по кибернетике.

– Ты, кстати, с инглишем не помог бы? Мне один чувак притаранил журнал, там как раз самые новинки опубликованы.

Но Дипломат отрицательно качает головой.

– Прости, перегруз! А точнее, даже перезагруз!

– Намек понял, эх… Жаль! Самому как-то придется….

Малик начинает самостоятельно бороться с английским языком – уж больно хочется узнать о новейших кибернетических изобретениях. В мечтах он уже в Калифорнии, в «силиконовой долине» и на пороге важнейшего открытия века…

Из блаженного состояния мечты Малика выгоняет громкий, недовольный голос Зубрилы.

– Слышь, Жулбин, нельзя потише, а? Детство в одном месте играет?

Сидящий позади них Артем Жулбин – самозабвенный эгоист и профессиональный спорщик по прозвищу «Жаба», играет на мобильнике в «стрелялки», включив звук на полную катушку. На весь класс раздается: «Бдыщ, бдыщ, бдыщ, тра-та-та-та! Ба-бах!» Затем опять: «Бдыщ, бдыщ!» Жулбин ни с кем не считается, а уж на Зубрилу ему тридцать раз наплевать.

– Уткнись в шпаргалку, недоделка!

Пробурчав это, Жаба вновь возвращается к стрелялке. Слоняющийся от скуки между рядов местный клоун Гусько, решает проявить мужскую солидарность.

– Эй, Зубрилка, ты всю историю уже вызубрила или только до каменного века добралась?

Жаба презрительно фыркает.

– Не видишь что ли – она сама из каменного века! Такая же уродка! Неандерталка!

– А вы дебилы оба, – обороняется Зубрила, – ни одной книжки, небось, в жизни не прочитали. Особенно ты, Гуся.

– Да твои книжки и хомячки читать не станут, не то, что гений – я!

Выдав эту тираду, Гуся горделиво шествует на свое место.

Ветер

В мирную тишину директорского кабинета внезапно врывается кричащий вихрь возмущения. Агнесса Андреевна от неожиданности подпрыгивает на мягком кожаном сидении своего кресла и на несколько секунд замирает в оцепенении, стараясь понять и связать воедино бессвязные выкрики математички Любови Петровны. Все-таки старшее поколение совершенно не умеет сдерживать свои эмоции! А еще так любят говорить о хорошем воспитании… То Алла в слезах, то Баранова в истерике… Послушать только эти вопли.

– Агнесса Андреевна! У нас ЧП! Он опять спит!

Масла в огонь подливает Лия Павловна, квохчущая в дверях.

– Кто? Кто, Любовь Петровна? Кто спит?

– Да Петр этот, Иванович!

– Кто??

– Да охранник!

– А! Иван Петрович!

Агнессе Андреевне, наконец, удается поймать нить повествования. А Баранова, между тем, продолжает фонтанировать.

– Петрович, Иваныч, в общем, хоть горшком назовите, но этого терпеть больше нельзя. Мало ли что случится – дети же словно бешеные – драки, свары, а этот спит себе, как сурок, спьяну. Если травматизм какой – вы же будете отвечать, Агнесса Андреевна!

Агнесса пытается внести в этот хаос хотя бы каплю логики.

– А с чего вы взяли, что он выпивши?

– Да вы понюхайте его! Агнесса Андреевна! Я прошу принять меры. То есть, уволить этого пьяного хулигана, выполняющего у нас по какой-то непонятной мне причине роль охранника. Я теперь этого так не оставлю.

Если нужно будет – напишу заявление в милицию. А при необходимости – и заявление об увольнении. Вот так! Все, мне пора в класс, пока там детский терроризм не начался.

Любовь Сергеевну выносит из кабинета на волне собственного праведного гнева. Лия Павловна задумчиво качает головой.

– Да… Борону теперь не остановишь. Надо было ей чайку с конфеточками предложить, может, утихомирилась бы!

– Кого?

Агнесса Андреевна недоуменно взирает на помощницу.

– Да Баранову, Любовь Сергеевну. А вы не в курсе? Ребята ее прозвали «борона». Упертая очень…

– Борона… Ну, надо же! Откуда они такие слова знают? Лия Павловна, пойдите-ка, разбудите охранника! Пусть ко мне зайдет. А после, пожалуй… Сделайте мне чайку. Похоже, уже пора. Больно утро бурное.

– Конечно, сделаю! С самыми вкусными конфеточками!

Лия Павловна выбегает с завидной для ее возраста прытью, а Агнесса Андреевна вновь берется за документы. Но под руку ей предательски лезет фото Аллы Николаевны, снятое с доски почета, и молодая директриса досадливо запихивает его в самую глубину ящика стола. Пусть отлежится.

Утро. 09:00

Тревожно и навязчиво дребезжит школьный звонок. Сегодня, как никогда, вся жизнь замкнута на этот звук, отмеряющий куски отпущенного времени сорокапятиминутками уроков и пятнадцатиминутками перемен, которые вошли, въелись в самую кровь, в плоть, в душу, без которых уже и жить-то никак невозможно… А вдруг придется привыкать? А ведь рано или поздно придется, как не крути! Так почему не сейчас? Пожить для себя… тем более, если верить врачам, то недолго и осталось. Для себя? А как это? Как это делается-то, а??? Не умею ведь… Так за всю жизнь и не научилась… Всё – ради мамы, ради дочери, ради школы… И что? В итоге – что? Тотальное одиночество. Алла Николаевна стоит у окна на лестнице между этажами, запертая в вакууме своего отчаяния, между адом и раем, между землей и небом. Слезы непроизвольно льются из глаз, неудержимо, безнадежно, солоно и горько.