Итальянская любовь Максима Горького

– Я была на даче.

– Как там?

– Ужас! Все заросло. Просто джунгли!

– Надо приводить участок в порядок. Нанимать кого-то. Но эти ужасные гастарбайтеры так сейчас дорого берут. Они сколачивают бригады и работают только над крупными объектами: коттеджами, пафосными домами олигархов. Возьмутся ли они за нашу траву?

– Скорее всего – нет, – вздохнула Вера, – придется все делать самим.

Мать молча смотрела на Веру, склонив голову.

В молодости она была потрясающе красива, но сейчас от былой красоты мало что осталось. Хотя она старается следить за собой. Все время сидит на диете, хотя любит поесть, но ради сцены готова на жертвы. Только изредка позволяет себе мороженое или пирожные с кремом. Или кусочек торта.

– Мам… – Вера долго не решалась начать разговор. – Мама, я хочу тебя спросить о прабабушке.

– Дарье Андреевне?

– Да.

– Но что я могу знать о ней? – с некоторым раздражением ответила мать. – Когда она умерла, мне было девять лет. Она была красивая, имела хорошее образование, была в Европе, превосходно знала четыре языка. Французский, английский, немецкий и итальянский. Ну и русский, разумеется… Родом она была из Литвы и говорила по-русски с акцентом. От которого так и не избавилась.

– Она была знакома с Максимом Горьким?

– С Горьким? Может быть. У нее была интересная биография, жаль, что, когда она умерла, я была слишком маленькой. А бабушка никогда ничего не рассказывала. Боялась, наверное. Время было такое, неспокойное. А теперь и спросить некого. – Мать вздохнула.

– У нас есть фотографии Дарьи Андреевны?

– Где-то был альбом. Тебе это срочно надо?

Вера решительно ответила:

– Да.

– Странно. Столько лет все лежало. А сейчас понадобилось. То какой-то фонд, где жулики сидят, то фотографии старые… Зачем они тебе нужны?

– Сейчас организации разные созданы, где призы разыгрываются среди тех, кто принесет фотографии своих бабушек и прабабушек, – принялась фантазировать Вера. – И разве неинтересно знать, кто был у тебя в роду?

Мать молчала.

– Прабабушка ведь хорошо рисовала? – полуутвердительно, полувопросительно проговорила Вера, протягивая матери рисунок – задорная, маленькая девочка стоит около березы в панамке и смеется.

Мать взяла рисунок и как завороженная принялась его рассматривать.

– Боже мой! – выдохнула она. – Это же я! Целая жизнь прошла…

Неожиданно она заплакала.

– Я помню, как маленькой еще мечтала о сцене… О том, что у меня будет большая семья – трое детей – и как мы будем обедать и ужинать все вместе. Мы будем смеяться, обсуждать новости, беседовать, рассказывать о том, что с нами случилось за день… И где все это? Какая же жестокая штука жизнь!

Руки у матери дрожали.

– Бабушка Даша, какая она была хорошая. Но все время грустная…

– Ты говоришь, что она была из Литвы?

– Да, оттуда.

«А как же древний итальянский род?» – чуть было не сказала Вера, но вовремя осеклась. Неужели все-таки произошла ошибка?

– Там какое-то безумное смешение кровей: грузинской, польской, литовской, русской, – продолжала мать.

– Может, ты покажешь мне ее фотографии?

– Тебе это нужно прямо сейчас?

– Ну, пожалуйста, мамочка! Ну хочешь я сбегаю за пирожными.

– Мне же нельзя, – с видом оскорбленной добродетели выпрямилась мать. – Сценический образ, фигура…

– Ну мам, – подлизывалась Вера. – Иногда немного можно. Нужно баловать себя.

– Ладно, уговорила. Возьми эклеры, только с ванильным кремом, с шоколадным – не надо. И тирамису, которое продают в пекарне на углу. Оно у них замечательное – легкое, воздушное… И это все в последний раз. Больше ни-ни. А я пока сварю кофе. Только побыстрее. А то уже воображение разыгралось…

Сидя за столом с кофе и пирожными, Вера рассматривала старый фотоальбом.

– Вот Дарья Андреевна, смотри. Красавица. Твоя бабушка Люся все время говорила, что я – в нее.

В Дарье Андреевне Шевардиной грузинская кровь явно преобладала. Она была высокой, с тонкими чертами лица и копной черных вьющихся волос. Снимков было немного. Дарья Андреевна в Парке Горького, на первомайской демонстрации, с семьей – маленькой дочкой и мужем. И еще пара фотографий, где она на природе.

– Вот и все! Царствие ей небесное. Участок нам от нее достался. И квартира двухкомнатная, которую потом на эту трехкомнатную обменяли.

– Мам, скажи, пожалуйста, а драгоценностей от Дарьи Андреевны никаких не осталось?

Минуту-другую мать колебалась, а потом со вздохом проговорила:

– Остались.

– А почему ты мне никогда раньше об этом не говорила? – изумилась Вера.

– Ты – женщина легкомысленная, тип психики еще неустойчивый. Тебя любой хмырь окрутить может, – сердито поджала губы мать.

Вера не знала: то ли огорчаться, то ли смеяться над такой «характеристикой».

– Мам. Ну вообще-то я взрослая… Не забывай, что сама уже мама. Пашка растет.

– Да. Растет… В том-то и проблемы! А что мы ему можем дать?

Это была больная тема. Вера стиснула руки.