«Нелюбимый» день недели

«Нелюбимый» день недели
Екатерина Дубровина

Отец ушел, когда мне было девять. И нашелся в четырнадцать. Я его не звала, не искала и уж точно не просила вновь строить из себя любящего и преданного родителя, но он нарочно вмешивался во все, что я делала. И теперь он просто обязан прочувствовать, что такое – иметь трудного подростка.

Екатерина Дубровина

«Нелюбимый» день недели

Пролог

Я перестала любить воскресенья в четырнадцать, когда отец, вдруг возомнивший себя хорошим, стал забирать меня. У него давно была новая семья, включая умницу-жену и прелестное дитя по имени Марк. Оставив нас, ему, взрослому мужчине, недолго пришлось мучиться в одиночестве. Вторая свадьба случилась через месяц после развода.

Мне тогда было девять. Я носила каре и светящиеся кроссовки, играла в куклы и засиживалась допоздна с «Гарри Поттером». Ну или думаю, что была такой. Все же я мало что помнила из того периода. Только одно прочно врезалось в память. Мама и ее слезы. Точнее, их отсутствие. Это я могла робко под покровом ночи и одеялом поддаться печали, жалея потерянное счастье. А будущее определенно виделось мне в серых тонах. Она же – ни разу. Я замечала, как тускнели ее глаза, вспомни я что-то из прежней жизни, но не более. Спустя мгновение она вновь улыбалась и принималась заниматься привычными делами. Думаю, готовка и суета по дому успокаивали ее. Как и то, что она не осталась одна. У нее была я.

Все эти годы мы жили вдвоем. Беды, несчастья, плохие оценки, безденежье – все пополам. А все хорошее порознь. Хотя нет. Мама делилась робкими попытками со мной. А я… Я свою радость замалчивала. Потому что быть безмятежной и беззаботной казалось мне предательством.

Но мама была сильная, а значит, и я не имела права на промахи. Или имела, но должна была тщательно их скрывать. Как вы поняли, я за второй вариант. В двенадцать я впервые закурила, в тринадцать попрощалась с девственностью, а в четырнадцать отец вспомнил, что я пробный ребенок, и на мне стоит потренироваться. Тогда-то он и объявился.

Мама была против. Но ограничить наши встречи не могла. По закону, если отец не лишен родительских прав, значит, я обязана подчиняться. Ну или как-то так. Я не вникала особо.

И теперь каждое воскресенье ровно в 10-00 за мной заезжает безупречно чистый в любое время года черный рендж. И как он не брезгует парковаться в нашем дворе?

Ах да. Я уже говорила, что ненавижу воскресения?

Среда, до воскресения #1

Мое знакомство с мачехой состоялось в торговом центре. Объявившийся спустя пять лет отец пригласил туда маму и вынудил ее прийти со мной. Я тогда не понимала, что меня ведут на смотрины, но по настроению мамы чувствовала, это непросто поход по магазинам.

На втором этаже шумного и многолюдного центра, где собраны разные забегаловки, за одним из столиков нас уже ждали. Хотя мы пришли вовремя. Еще издали я разглядела профиль отца (никогда не могла забыть его, как не пыталась), а вот блондинка на против, которой он нежно потирал руку, была для меня чужой. Аккуратно уложенные волосы, высокие скулы, большие миндалевидные глаза, неброский макияж, явно подчеркивающий важное и скрывающий изъяны, и брендовая одежда, насколько я могла судить. Молодая и светящаяся женщина словно только что сошла с картинки модного журнала. Такая тонкая и лощеная. Искоса глядя на маму, мое внимание заострилось на новых морщинах и усталом, помятом виде. Не накрашенная, тусклая, в старом, поношенном пальто, она проигрывала той барышне по всем фронтам.

И меня это злило! Черт! Как меня это злило! Почему он, наигравшись с одной, решил, что имеет право идти дальше? Где же выполнение клятвы «и в горе и в радости»? И почему мама вдруг оказалась ненужной? А я?

Сжимая кулаки, я протыкала ногтями кожу, а стиснутая челюсть ныла, отдавая в висках. Не хочу, не буду принимать это надувную куклу близко к сердцу, я неудобная, я неправильная, я так легко заменимая. И мне не нужен никто. И отец в том числе.

– О, вы уже подошли. Знакомьтесь, это Наталья, моя… хм… жена, – взволнованно начал отец.

– Что, тяжело называть вещи своими именами? – зло хмыкнула я, еле выстояв под испепеляющим взглядом матери. – И как же мне теперь называть… хм… Наталью? Новой мамой? А со старой, – я кивнула на мать, – что сделать? На помойку?

– Прикуси язык, – улыбка сползла с его лица, – ее хотя бы пожалей.

– Только после вас, – я указала на стул, но, надеюсь, он понял двусмысленность моих слов.

Наталья, будь она неладна, испуганно хлопала ресницами и, кажется, не понимала, куда попала. Ну что ж, добро пожаловать в мою жизнь. Вытри ноги перед входом.

Мне заказали гамбургер и картошку фри. Будто мне не четырнадцать, а восемь. «А как же «хеппи мил»? – так и подмывало меня спросить. Но я молча поглощала пищу, не участвуя в разговоре. Отец вел себя скромно, не кидал обвинения и не выдвигал требования. (Пусть только попробовал бы). Он участливо справлялся о нашей жизни и с сожалением вздыхал после каждой брошенной мамой фразы. Еще бы… Его жизнь круто изменилась за месяц, а здесь пять лет…

Давясь обедом, я, казалось, установила рекорд по поеданию этих злосчастных булок, расправившись с едой минут за семь. Одарив отца ненавистным взглядом, я схватила поднос и рванула по залу в поисках мусорки. Не то, чтобы я была слишком чистоплотной, мне просто хотелось исчезнуть из поля зрения взрослых. Оставить их одних решать важные и нужные дела, которые касались меня, но мне, увы, в них места не было. Озираясь по сторонам, я продолжала шагать по местами разбитой плитке, напевая себе под нос новый хит от группы Арктик и Асти[1 - «Знаешь, все отлично, твоя истеричка больше не плачет, не плачет»], когда на пути непонятно откуда вырос долговязый и тощий паренек. Я со всего маху налетела в него, споткнулась о его ногу, другой умудрилась наступить на его развязанный шнурок. А когда мы оба свалились, сверху нас накрыл поднос, который я так и не успела поставить.

– Привет, – протянул щуплый, улыбаясь, словно и не отбил себе пятую точку, хотя приземлился не так грациозно, как показывают в фильмах.

– Отвали, – знакомство такого рода перестали меня интересовать еще в пятом классе.

Его протянутую руку я проигнорировала, а поднявшись, пнула поднос и разбросанный мусор. Убирать за собой я точно не собиралась. К тому же это его вина. Пусть и расхлебывает.

Ближайшим магазином, где можно было скрыться, оказался «Детский мир». Ну что ж. Хреновый выбор лучше, чем ничего. Я прошмыгнула внутрь, а обернувшись, с удивлением застыла в дверях. Эта шпала собирала мой мусор и аккуратно выбрасывала в корзину. Звонко прыснув, я покачала головой и направилась к стеллажам со слаймами. Дурацкая детская забава. Ядреные цвета. Смешные рожицы на обертке.

– Хочешь, куплю? – нескладный остановился позади.

– Что в слове «отвали» было непонятно? – я развернулась, чтобы быть готовой объяснить ему действиями, раз губами не получается. – Фу, да ты еще и прыщавый.

– Никитос, – пропустив мимо мою грубость, он снова протянул руку, на которую я не взглянула, нервно рассмеявшись.

– Никитос – до свидос! И даже в рифму. – Толкнув паренька плечом, я пошла на выход, где меня уже ждали испуганные родители, потерявшие свое дитятко в большом торговом центре. Боже, ну за что мне это?

Воскресение #1

Хоть эмоции и улеглись, сердце все же щемило в тревоге. Зачем я сдалась отцу? Забыл бы и красный крестик поставил. Но нет, он настойчиво просил мать отпускать меня по воскресениям. Словно хотел доказать, что рано его списали со счетов. Только кому?

Когда мы общались в последний раз, я была еще наивным ребенком, скромницей, считающей весь мир – одним большим облаком, а людей – ангелами. Сейчас же я – заведомо ошибка. Я – неудача. Я – провал. И гордиться мной он точно не мог: не отличница, не умница, вредина и язва. У него была хорошая возможность вырастить своего, лучшего и правильного. Зачем ковыряться в проблемном? Зачем удручать себя сложностями? И как он представляет наши дни? Что мы будем делать? Мило беседовать за столом, обсуждая прошедшую неделю? Вспоминать, как весело проводили время? Играть в шарады или настолки? А может вместе готовить ужин и задорно смеяться, когда мука вместо теста будет попадать в волосы?

Ха. Если он думает, что я так легко смирюсь с внезапным проявлением отеческой заботы, то придется его разочаровать и показать свое истинное лицо. И он еще пожалеет, что не вырвал меня из сердца вместе с мамой.

В наше первое воскресенье я ждала его во дворе. В собранной сумке за спиной лежал перочинный ножик, спички и какой-то порножурнал, который я одолжила у Сереги, моего парня. Замызганные страницы было страшно трогать, поэтому я предусмотрительно спрятала журнал в пакет. Но перед Марком, так звали мой усовершенствованный аналог, только с сарделькой между ног, я разложу все. И научу, как этим пользоваться. Старшая сестра – это же такая ответственная, важная миссия: донести до подрастающего поколения мудрость веков, о которой даже взрослые стесняются рассказать. Правда, подготовиться тщательнее у меня не было времени. Мама, предчувствуя мои порывы, постоянно маячила где-то рядом. Однако, я была бы не я, если бы смирилась.

Ожидая отца на улице, я не справлялась с дрожью, но как только рендж показался из-за угла, я, пряча злорадную улыбку, зажала ладони коленями и осталась сидеть на лавке, еле сдерживая себя. Думаю, бросься я к машине, это выдало бы переполнявшую меня радость. И прибавило бы вопросов. Поэтому я дождалась, когда отец выйдет, подойдет и поздоровается.

Интересно, а ему одного воскресения хватит, чтобы сдаться?

Всю дорогу до его нового дома я молчала. Он пытался разговорить меня, рассказывал о Наташе и Марке, какие они чудесные, как он их любит, и как их должна полюбить я. Забавно, я считала его умный мужиком, решившим убраться, чтобы не лгать никому, а он оказался настолько туп, полагая, что его слова меня заденут. Он правда ждал, что я растаю и раскрою душу. Знал бы он, как с каждым произнесенным словом, ненависть в моем сердце только крепла. Всякий звук, вылетающий из его рта, мне был противен. Даже дыхание… И все же в душе я ликовала, успокаивая себя тем, что для отца подготовлен целый список едких фраз и отдельный котел в моем аду. Однако в машине выдавать себя не стоило, вдруг еще развернется и домой отвезет. Нет. Мне хотелось увидеть, как он жил без нас.

Иллюзий о том, что он сильно страдает, я не строила. Уже не строила. Раньше – да, действительно думала, что ему плохо, он оборванный и грязный спит на улице, прикрываясь обрывками газет, и в забытьи шепчет наши имена. Но я выросла.

Когда он ушел, мы остались один на один со всем миром. Квартиру, в которой мы когда-то счастливо жили, он продал, поделил вырученную сумму и отдал маме половину. На эти деньги мы смогли купить обшарпанную двушку на краю города в требующем скорее сноса, чем ремонта доме. Но мы не жаловались. Это было наше место, наше убежище, где нет лжи и предательства. Точнее, мама так думала. А я старалась ее не расстраивать, пряча сигареты за шифоньер и водя мальчиков, только когда она была на работе.

Как жил отец все это время, мы не знали. Мы вообще не общались после того, как он отдал маме нашу долю. Помню, как он коротко чмокнул меня в щеку и произнес что-то вроде «не переживай, все будет хорошо, я позвоню».

И не позвонил.

Не приехал.

Не помог маме с обоями, которые сваливались на голову, как бы она их не клеила.

Не отвез меня к врачу, когда Мишка из соседнего подъезда двинул мне по животу.

Не забрал из школы, когда мама валялась с температурой, а меня некому было привести домой.

Он исчез.

Испарился.