Под флагом цвета крови и свободы

Весь мир, казалось, лежал у его ног, когда он, не веря своему счастью, летел в дом теперь уже претендовавшего на должность постоянного губернатора Фостера – и сперва подумал, что попросту сошел с ума, услышав тихий, но решительный ответ девушки:

– Благодарю вас, мистер Дойли. Поверьте, я очень ценю ваши чувства и навсегда останусь вашим преданным другом, но я… Я уже обещана другому.

– Кому?!.. – тогда с трудом выговорил он, слепым безумным взглядом впиваясь в ее прекрасное лицо. Любая другая девушка испугалась бы его в такую минуту, но Мэри лишь мягко отстранилась, без слов прося его уйти – и Эдвард знал, что ни за что она не открыла бы ему имени его счастливого соперника. В тот вечер он впервые в жизни напился по-настоящему.

На памяти Эдварда хоть раз подобным образом срывался каждый офицер в их гарнизоне, офицеры, и практически всем это сходило с рук – полковник Ричардсон был человеком понимающим и хорошо знавшим слабости своих подчиненных. Но именно на следующий день – когда Дойли, силой одной лишь многолетней выдержки вынудил себя подняться с постели с чудовищной головной болью и мучительным чувством ненависти ко всему, что его окружало – в расположение части прибыл генерал Эффорд, старый почтенный ветеран многочисленных войн, известный своим суровым нравом, неукоснительным следованием воинскому уставу и ненавистью к пьяницам всякого рода. Не удивительно, словом, было то, что именно Эдвард попался ему на глаза – при всем желании он не смог бы скрыть полностью последствий бурных ночных возлияний. Он и сам сознавал, что виновен полностью, а потому не стал бы оправдываться; но, глядя в побелевшие глаза генерала, честившего вытянувшегося перед ним во фрунт старика Ричардсона, Дойли совершил то, чего никогда, ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе прежде – сделал два шага вперед и очутился прямо перед разъяренным Эффордом.

– Р-распустили полк! Безобр-разие! Как были бесхребетным слюнтяем всю жизнь… – успел еще прокричать тот в совершенно закаменевшее, судорогой сведенное морщинистое лицо Ричардсона, и тут Дойли поднял руку. Послышался негромкий, но в мертвой тишине даже до неприличия отчетливый звук пощечины; и в ту же секунду Эдварда схватили с обеих сторон сзади, швырнув грудью о землю так, что в голове у него все смешалось. Как ни странно, стыда за содеянное он не почувствовал – лишь веселое и озлобленное удовлетворение.

Последующие пять или шесть часов на гаупвахте Дойли помнил смутно. Конечно, он знал, что безнаказанным его поступок не останется; той частью себя, которая еще могла что-то чувствовать, он остро и мучительно ощущал вину за позор, которым покрыл полк и своего командира – но все больше и больше изнутри него поднималась при мысли об этом каждый раз какая-то пустота, полная тошнотворного равнодушия. Его выпустили ближе к вечеру – по-видимому, сразу же, едва генерал Эффорд уехал – и к тому моменту Эдварду было уже совершенно все равно, что ждет его после утренней выходки.

Старый полковник Ричардсон, годившийся ему в отцы и всегда искренне радовавшийся его успехам – по слухам, он очень хотел иметь сына, но в его доме росли и хорошели только шесть дочерей-погодок – долго мялся, не зная, как начать. Он был одним из тех, у кого Эдвард когда-то брал в долг, чтобы получить офицерский патент, и очень хорошо знал, что тот живет на одно лишь жалованье; но случившееся, конечно, невозможно было игнорировать. Наконец Дойли поднял на него сумрачный взгляд, глухо произнес:

– Я подам в отставку, сэр. Не утруждайте себя, – и вышел, забыв на столе шляпу.

…От выпитого рома уже изрядно кружилась голова, съеденные сухари и мясо оставили после себя приятное ощущение сытости, а сам Эдвард растянулся прямо на составленных в углу бочках, решив немного подремать перед своей вахтой, когда откуда-то сверху сквозь все перегородки послышался негромкий звук, скорее похожий на хлопок – но то в глубине корабля, а наверху он должен был быть значительно отчетливее…

Так и оказалось: с верхней палубы сразу же раздалось несколько возбужденных, говоривших наперебой голосов, и число их тотчас начало увеличиваться. Дойли, ухватившись за тяжелую голову, словно вознамерившуюся отделиться от тела и пуститься в пляс, со стоном поднялся на ноги и похолодел: неужели нападение? Теперь, когда они захвачены врасплох каким-нибудь испанским галеоном-охотником, предназначенным именно для борьбы с пиратами, знающим все их уловки… А он сам еще и пьян настолько, что едва может удержать в руке саблю! Прежде Эдвард не боялся смерти и был уверен, что сможет дать отпор любому противнику, но именно в этот момент он впервые ощутил мерзкий, липкий, лишающий способности ясно мыслить страх лишиться бесценной, несмотря на все ее изъяны, жизни.

На палубе и впрямь творилось что-то странное: стоило Эдварду выбраться из трюма, как он сразу наткнулся в толпе сперва на Джека, с крайне озабоченным видом втолковывавшего что-то Макферсону, затем на Питера, мгновенно отвесившего ему затрещину и возмущенно поинтересовавшегося, где его, Эдварда, носит, но ответить ничего толком не успел. Рулевой Фрэнк Морган, дюжий широкоплечий человек лет сорока пяти, вечно хмурый и имевший привычку брать на себя боцманские обязанности по так называемым «обучению» и «воспитанию» молодых матросов, бесцеремонно сгреб его за шиворот и велел:

– Поплывешь с ними: жаль добрых ребят пускать на такое.

– Значит, все-таки… – не то возмущенно, не то испуганно начал было Питер, но Морган, даже не взглянув на него, отрезал:

– Приказ капитана. Бери тех двоих и поторопись, долго вас ждать никто не будет.

В том, что именно произошло, Эдвард с грехом пополам разобрался лишь после того, как они четверо, спустив шлюпку на воду, взялись за весла, и хмурый, крайне встревоженный Питер снизошел до скупых объяснений:

– Вон тот островок впереди видишь? С него, значит, выстрел и раздался. Может, кто-то помощи просит, а может, там засада. Капитан наш не захотел рисковать, поэтому…

– Поэтому послали тех, кого не жалко, – усмехнулся Эдвард. От жары и духоты у него так раскалывалась голова, что ощущение опасности даже отошло на второй план.

– За себя говори, Неудачник! – задетый за живое, крикнул сидевший на носу Дэнни – самый молодой из них четверых. – Тебе-то, может, уже нечего терять, а я сегодня умирать не собираюсь!

– Притихните оба! Раз уж нас приговорили, придется выкручиваться самим, – проворчал Эйб, уже пожилой и самый опытный среди них, запойный пьяница и картежник, благодаря чему и оставался в свои сорок лет простым матросом и имел нелестную репутацию человека, которому нельзя верить. Однако теперь Питер с нескрываемой надеждой смотрел на него:

– И как мы будем это делать?

– Будто ты сам не понимаешь, – буркнул Эйб, прищуренными красноватыми глазами разглядывая голубоватый силуэт крошечного островка впереди. – Причаливать не станем, пройдем так в пятидесяти ярдах от берега, покричим для виду и вернемся. Я прихватил три мушкета – держите наготове, – велел он, заранее передавая оружие Питеру и Дэнни и беря последний сам. Эдвард стиснул зубы: у него имелся с собой кремниевый пистолет с запасом в десяток пуль, но ставить остальных в известность об этом теперь было глупо и бессмысленно. Оставалось лишь молча проглотить обиду и продолжать грести.

– Тебе, Неудачник, не даю, а то вдруг спьяну ногу себе прострелишь, – хрипло рассмеялся Эйб, вновь берясь за весло. Питер и Дэнни поддержали его дружным хохотом.

Дойли молчал, гребя все сильнее и ожесточеннее, так, что шлюпку, несмотря на течение, все равно постоянно заворачивало на правый, противоположный борт. Солнце слепило глаза, мучительно хотелось выпить – уже не рома или вина, а простой пресной воды, которая на корабле была куда ценнее любого алкоголя – к тому же голова с каждой минутой принималась болеть все сильнее, раскаленным обручем обнимая лоб и впиваясь в виски, добираясь, казалось, до самого черепа. Эдварду было уже совершенно все равно, куда они гребут и что их ждет; он даже не поднимал слезящихся глаз на издевательски сверкающую морскую гладь, надеясь лишь, что через какое-то время его товарищи скажут, что можно разворачивать шлюпку и отправляться обратно на корабль.

На корабль, где снова будет грязная, тяжелая работа, любопытные взгляды остальных: и сколько ты еще продержишься, гордый Эдвард Дойли, бывший офицер бывшего короля и нынешнего правительства? Недостойный даже того, чтобы просто зваться хорошим матросом, знающим свое дело – в какую ночь вместо ночной вахты, самими пиратами названной «собачьей», ты проберешься в трюм и там потихоньку удавишься, перед тем напоследок еще раз приложившись к краденому рому? Ибо даже им, пиратам, отлично известно, что трезвым ты ни за что не осмелишься свести счеты с жизнью, потерявшей цену даже для тебя самого…

– Эй, ты оглох, что ли? Влево заворачивай, говорю! – пихнув его в спину, зло прикрикнул Дэнни. Эдвард вскинул на него пустой, отрешенный взгляд:

– Я слышу. Вдоль берега пойдем?

– Даже подзорной трубы для нас пожалели… Не видно ни черта, не здесь будь он помянут, – пожаловался Эйб Питеру, словно не заметив ни оплошности Эдварда, ни выходки Дэнни.

– Вот уж действительно… И ближе не подобраться, тут уж они сами нас достать могут, – отозвался тот, щурясь на потемневшую полосу берега и приобретшие очертания макушки пальм, возвышавшихся на высоте добрых двадцати футов над песком.

– Едва ли. Для выстрела из ружья или мушкета расстояние слишком велико, устанавливать пушки на этом острове – нецелесообразно, а корабль мы бы уже заметили, – глухо прошептал Эдвард, без особого интереса разглядывая бившиеся о борт шлюпки гребни волн.

– Тебя забыть спросили, – недовольно хмыкнул Питер, вновь пересаживаясь на корму. – Дэнни, у тебя глаза молодые, всяко лучше наших с Эйбом – глянь, есть там кто?

– Глядел уже, – отозвался юноша, запустив пальцы в свои длинные светлые волосы, свившиеся в такой узел, что без помощи ножниц распутать его было бы невозможно при всем желании. – Нету там никого! Подозрительно это. Лучше бы уйти подобру-поздорову, пока…

– Что ты заладил: «нету» да «нету»? Сигнал-то ведь кто-то подал? – возмутился Питер. – Гляди еще раз, я говорю!

– А может, это и не сигнал вовсе был? Может, это у нас самих в трюме что-нибудь взорвалось? Вон, Неудачник там лазил, он, небось, и…

– Ну, ты ври, да не завирайся! Что же, капитан с боцманом не сообразили бы, откуда звук идет? – вмешался старый Эйб. – У меня, брат, и у самого на такие вещи слух наметанный. С острова стреляли, как пить дать.

Дэнни со злостью взглянул на него и предположил:

– Может, сигнал был и с острова, но кто его подал? Я слышал, в этих водах и вовсе, – голос его упал до низкого шепота, – людям оттого мерещатся всякие странности, что тут нечистая сила водится. Подманивает любопытных, а потом и утаскивает к себе на дно…

– Ты еще про «Летучий Голландец» скажи! Ишь, знаток какой выискался, – с досадой оборвал его Питер, снова поворачиваясь лицом к островку. Но тотчас его загорелое лицо смертельно побледнело, на губах замерли не успевшие сорваться слова – с неприкрытым ужасом он протянул руку, указывая пальцем на что-то впереди. Дэнни, тоже взглянув туда, отшатнулся, едва не перевернув шлюпку, рухнул на Эдварда, вырвал у того из рук весло и выставил его перед собой, как пику.

– Святая матерь Божья, – с не меньшим ужасом прохрипел скорчившийся за спиной Питера Эйб. Дойли, сидевший позади них и потому видевший меньше остальных, в растерянности пытаясь понять, что же столь страшного те увидели. За прошедшие месяцы он успел неплохо разобраться в пиратских обычаях, суевериях и легендах, но все равно не встречал в них образа или персонажа, способного до полусмерти напугать троих взрослых мужчин – и поэтому неизвестная опасность страшила и его тоже.

Сперва он увидел лишь точку, похожую на булавочную головку, то поднимавшуюся на гребне волны, то полностью исчезавшую под водой. Она медленно, но верно приближалась, и вскоре Эдвард разглядел уже темную тень, причудливо изгибавшуюся и короткими, судорожными рывками подбиравшуюся все ближе к шлюпке.

– Да ведь это же человек! – осененный внезапной догадкой, воскликнул он. Остальные со смесью возмущения и удивления оглянулись на него.

– Какой еще человек?! У тебя последние мозги ромом вымыло? – охрипшим голосом выдохнул Дэнни. – Посмотри, разве это похоже на…

– Это он подал сигнал, – убежденно возразил Дойли. Питер переглянулся с товарищами.

– Вполне возможно, что и так, – с заметным облегчением сказал он в итоге, опять беря в руки весло. – Но тогда нам тем более надо убираться отсюда.

– Зачем? – растерялся Эдвард.

– Ты что, совсем не соображаешь? – снова встрял Дэнни. – Это ж явно засада! А тот человек – просто приманка!

– Или он потерпел крушение либо был оставлен на острове умирать, и ему требуется помощь, – скороговоркой выпалил Дойли, стиснув зубы – сама необходимость с кем-то спорить угнетала его, и больше всего Эдварду хотелось замолчать, сесть за весла и отправиться обратно на корабль. Но резкие, совершаемые с явным напряжением последних сил, больше похожие на конвульсии движения незнакомца вызывали у него невольную жалость и смутное желание помочь.

– Брось, парень. Не знаешь, так не говори, – по привычке ворчливо, но несколько мягче пробурчал старый Эйб, протягивая ему весло. – Было б так, сроду он в воду не сунулся, сил не хватило бы: в этакую жару люди без питья и двух дней на ногах не держатся.

Эдвард покорно принял весло, сделал несколько пробных гребков – неизвестный задергался в воде отчаяннее, пытаясь нагнать начавшую удаляться от него шлюпку. Ему явно не хватало сил на то, чтобы одновременно держаться на плаву и бороться со встречным течением, сносившим его назад. Быть может, это и впрямь было мастерски разыгрываемым спектаклем, рассчитанным на то, что люди в лодке сжалятся и решат подойти поближе… В конце концов, пиратам, много лет плававшим в этих водах, лучше известны подобные уловки!

Эдвард снова оглянулся через плечо на темную тень, подумал и с силой швырнул весло на дно шлюпки, под ноги оторопевшим товарищам:

– К черту! Я сам поплыву туда.