Писькохудожник

– Я мечтаю уйти в горы и не вернуться, – неожиданно даже для себя выпалил художник. Его глаза загорелись цветом #FF9218 последний вздох Жако.

– Навсегда?, – к удивлению художника, Доппи не воспринял идею побега, как нечто предосудительное или даже странное. Доппи смотрел сочувственно. Но не так, как наблюдают за сумасшедшим, нет. Доппи понимал. Просто ему и на мечты не хватало смелости.

– Навсегда, – с облегчением выдохнул художник.

– А жена?

Художник уронил взгляд на след на пальце. Чёртов след не исчезал, хоть художник давно перестал носить кольцо. Он убрал руку под стол. Какое-то время время они ели в молчании, наслаждаясь опозданием. Было между Доппи и художником что-то общее. Бунтарское. Злое. Но злое не ко всему вокруг, нет. Только злое к тому, что задевало их размеренную жизнь выживальщиков. Готовность отстаивать с трудом собранную мусорную кучу. Экосистему вынужденной жизни в мире, где их никто не понимал. Художник встал и забрал поднос с собой. Доппи засуетился следом, не доедая. У лифта они кивнули друг другу и разошлись.

Художник шёл по пустынной улице при свете фонарей. В лужах рыбьим жиром разливался их болезненный свет. В лужах же отражался пёс, что прицепился к художнику несколько кварталов назад. Псу были рады. Художник достал из кармана мятую булку. Бросил псу. Черно-белый дворняга, будто облитый чернилами. Краска попала на уши, краплёный нос, лапы. Отличный пёс, он заслужил угощение. Пёс это знал и съел булку без «спасибо».

Художник зашел во двор. Он безошибочно вычислил свой балкон, чтобы проверить свет. Спит ли жена? Свет горел. В свете темнели две фигуры – знакомая женская и незнакомая мужская. Высок. Крепко сложен. У художника не было шансов. Ему ничего не оставалось, кроме как докурить.

– Ваша собака?, – рядом вырос рыжий пацан. Он бесхитростно пялился на странников во все глаза. Молодость.

– Мой, – и глазом не соврал художник.

– А мне мама собаку не разрешает завести.

Художник в ответ закурил и улыбнулся. К мальчишке уже подбежал пёс, чтобы получить заслуженную ласку. Чёрное ухо трепалось от души.

– Чей будешь?, – спросил художник.

– А ничей.

– И не мамин?

– Не мамин, – вскинул голову рыжий с нескрываемой гордостью, – А отца я ни разу не видел.

– Не бывает такого, что ничей. Каждый кому-то принадлежит.

– А ты разве чей-то?

Он не ответил, но посмотрел в сторону балкона. Рыжий тоже взглянул туда. Теперь их было двое, кто знает.

– Люди не должны принадлежать кому-то, – грустно отметил рыжий, – Это неправильно.

Художник потрепал пацана по рыжей голове.

– Присмотришь за псом?

– А ты куда?, – рыжий удивился. Но холку пса сжал покрепче.

– Увидимся.

Он натянул воротник пальто повыше и пошел подальше от дома. Мальчик некоторое время стоял, провожая его взглядом, но затем освистнул пса и вернулся к делам на детской площадке. Художник был уверен, что всё у них будет хорошо. И у него тоже. Ведь рыжий был прав – люди не должны никому принадлежать.

Бзззззз. Бзззз. На бетонном полу вибрировал телефон среди кучи кирпичей, осколков стекла и ветоши. Художник открыл глаза. От дряного старого матраса воняло. «Нужно купить ортопедический», – подумал он и перевернулся на другой бок. Перед ним высилась белая стена заброшенного дома. «Нужно будет нарисовать что-нибудь», – подумал он и окончательно проснулся. Ведь теперь он может рисовать что угодно! Художник перевернулся обратно и наткнулся на пса.

– И ты тут! Чего за парнем не пошел?

Пёс лежал рядом на матрасе. Он поднял умные глаза и сухо гавкнул. Спорить с ним художник не стал. Телефон. 67 пропущенных звонков. Жена, начальник, мама… А, к чёрту. Он достал из рюкзака консервную банку и немного орешков. Забыл приборы. Открыл ключом. Отдал банку псу. Сам же взял несколько орехов в рот, но тут же выплюнул. Сегодня не тот день. Не день сухой еды. Не день турникетов. Не день циферблата. Не день бесполезной и тусклой жены. Не день кислой капусты в автобусе. И не день ширинки начальника. А главное – сегодня не день просроченного молока. Художник вскочил и раскинул руки, как огромный белый аист в грязном пальто. Он открыл рот и закричал. Он кричал долго. Долго-долго кричал, пока не сорвал легкие. А потом снова. От всей души. Но никто ему не ответил. И он мог кричать столько, сколько хотел. Пёс настороженно смотрел на художника, но понимал. Какое великолепное утро!

– Ну идём, – наконец сказал художник псу, – Нас ждёт свобода!

Они стояли в очереди за кофе. Ласково светило солнце, и художник чувствовал, как солнце ласкает его щетину и брови. Солнце ласкало и пса, отчего его бок потеплел. Люди в очереди принюхивались к художнику, но пах он или нет, ему было все равно. Он был самым богатым человеком на свете. Он владел миром. Он владел временем.

– Здравствуйте… Эм…, – как же давно он не покупал зерновой кофе, чёрт, чёрт, нужно выбрать хоть что-нибудь, – Кофе с молоком?

– Молоко горячее, холодное?, – лицо бариста не изменилось. Художник очень нуждался в поддержке, а вместо получил новый вопрос, что лишь усугубило его потерянность. Но вдруг его озарило. Он знал, как переиграть бариста и всю очередь.

– Слушайте, а вы можете продать пакет молока? В смысле… Целый пакет?, – для верности художник показал руками, что ему нужен пакет.

– Дополнительное молоко стоит пятьдесят рублей за пятьдесят миллилитров. Литр обойдётся в тысячу рублей.

– Да, да… Я не могу больше ждать!

Нервно озираясь, художник сорвал пакет и стаканчик кофе с прилавка, а затем сбежал из очереди. Бариста некоторое время провожал странного покупателя взглядом, но вернулся к заказам.

Художник шёл по улице с пакетом молока. Кофе уже был не нужен. Художник заметил скамейку, белоснежную в лучах солнца, как свежее молоко из под коровы. Но до коровы он не готов был жить. Он дожил до пакета. Он прыгнул на скамейку. Не убирая кофе, отгрыз уголок у пакета и налил в стакан молоко. По пакету текли капли, лаская морду коровы на этикетке. Она смотрела ему в душу. Она почти украла у него молоко. Он приложился к отгрызенной дырке. Этот вкус… Он пил залпом, а по его щекам текла жидкость, теряясь в бороздах счастливой улыбки. Затем художник потянулся и расслабился на скамейке. Кофе полетел в урну. Кофе был не нужен.

Он покупал шампанское и икру, дорогой зеленый сыр и закуски, ёлочные гирлянды в отделе «Всё для праздника» и целый хамон. Он знал, что жена знает, где он и что делает, потому что у неё был доступ к банковскому приложению. Он взял книгу «Секреты счастливой жены» и положил её в корзину, затем презервативов несколько пачек. В электронике нашел батарейки, сразу вставил в гирлянду и включил, обмотав её вокруг шеи. На кассе на него нервно смотрели, а покупки пробивали, держась рукой за аварийную кнопку. Охранник смотрел на художника в упор. Тот, как дурак, улыбался. Как только он оплатил покупку, а вокруг вздохнули с облегчением, он достал из пакета книгу и выбросил в корзину. Затем прыгнул к охраннику и поцеловал в щеку.

– С праздником, брат!, – звенел художник весенней капелью.

– Алкоголик…, – отмахнулся охранник.

Художник был абсолютно трезв. Но лишь до тех пор, пока не привез в тележке из супермаркета несколько бутылок шампанского в берлогу. Там уже ждали подобранные с помойки мебель – стол, стул, торшер. И новый матрас, благо в доставке можно было заказать не на адрес, а просто поставить точку. Весь вечер, распивая шампанское и щедро окропляя им пол, художник украшал жилище. Заправлял постель батистовым бельем. Цвета слоновой кости, как он всегда мечтал. Лампа не подключалась, но ничего. НИЧЕГО. И электричество проведём, кивал сам себе художник, и водопровод. Весь дом – мой, думал художник. Он отошел на два шага, чтобы обозреть собственноручно созданный уют. Во все стены светили елочные гирлянды – красным #FF0000, синим #0000FF и зеленым #008000. Уют, да. Но чего-то не хватало.

Уголь с грязного пола. Белая стена. Он рисует. Он рисует впервые за долгое время что-то для себя без оглядки на заказчика или зрителя. Стену в заброшенном доме никто и никогда не увидит. Стена в заброшенном доме – это его душа, где спокойно и тепло. Где искусство. Где вершина его карьеры. Где всё, что он хотел сказать долгие годы. В творческом экстазе он вёл уголь по стене, отпивая из бутылки шампанское. В свете огней шаманически светилось лицо. Он закончил и сделал шаг назад, чтобы увидеть свежие линии. Затем он закричал. Кричал долго, срывая легкие. Так кричали дикари много тысячелетий назад, когда рисовали мамонтов на стенах. Затем он танцевал под песню Nick Cave and the Bad seeds «Opium tea». Затем он спал. Никогда ещё он не был таким счастливым.

Сквозь сон он видел, как два подростка подошли к нему с телефоном. Тыкали смартфоном за две зарплаты ему в лицо. Что-то обсмеивали между собой. Художник бездыханно лежал, открыв один глаз и ловя зрачком красный, синий и зелёный свет гирлянд. Один из парней подошел слишком близко, сел на корточки и направил камеру на себя и художника.

– А вот и бомж. Он нарисовал это, – показал пальцем блогер на стену. Художник резко поднялся на локтях и схватил парня за руку.

– Бомж напал на меня!, – заорал подросток с цветными волосами. Он резко вскочил, уронив телефон, и побежал к другу. Тот собирал их вещи.

– Чо не снял?, – заорал друг на блогера.

– Го, го, го! Жизнь дороже, хер с ним, с телефоном!

Их и ветром сдуло. Художник усмехнулся. «Вот же заняться нечем, кроме как в ТикТоках бродяг снимать». Но слово «бомж» кольнуло в груди. Как же можно быть без определенного места жительства, если вот он – вполне определенный ортопедический матрас, лампа, уют и даже искусство на стене? Кто же на неопределенном месте рисует искусство? Он заснул.

Спустя неделю он шёл по улице после душа, что обнаружил за вполне приемлемые деньги в местном хостеле. Художник нёс пакет свежего Пискарёвского 2,5% и был вполне доволен жизнью. Ничего не делал. Только пил молоко, затем шампанское. Кормил собаку. Смотрел в окно без окна. Дышал. Он шёл по улице и наслаждался солнцем на щеках, как вдруг взгляд его упал на грудь проходящей мимо девушки. Не то что бы он истосковался по женщинам, но на её груди было его искусство. Его искусство в заброшенном доме, как его душа, что он нарисовал для себя. На белой футболке прохожей красовался примитивно нарисованный мужской половой орган. В общем-то, член. Фаллос. Писька.

– Это моя писька!, – заорал художник и подбежал к девушке. Он схватил её за плечи, – Ты знаешь, кто это нарисовал? Это я нарисовал. Я, понимаешь? Это я нарисовал, я!

Она взвизгнула и убежала. Вот так просто, даже не спросив, как его зовут. Но как же так… Она надела футболку с его рисунком, а затем так просто взяла и убежала. Даже не спросив, как ему в голову пришла идея нарисовать письку. Долго ли он придумывал письку. Что он имел ввиду под писькой? Был ли в огромном фаллосе на стене заложен политический посыл или, быть может, его недовольство ситуацией с карбышами в Беларуси? Художник сплюнул на землю, оглянулся и пошел в сторону дома.