Шестая сказка

В Вечном Мире оказалось довольно тесно. Вдобавок, нещадно сосало под ложечкой, что удивило и Амаль, и Мираса. Им всегда казалось, что на этом свете, про который раньше они говорили "тот", голода и жажды не существует. Ошибались! К тому же от сидения в неудобной позе с поджатыми ногами затекали мышцы, хотелось расслабиться, а не чувствовать своими лопатками лопатки другого человека. Сплошные неудобства, а не Вечный Мир.

– Сейчас бы глоток того питья, что предложили мне в Храме! – простонал парень.

Не то, чтобы он хотел произнести это вслух, просто так получилось. Тут же раздался оглушающий хлопок. Обоняния коснулся узнаваемый пряный аромат, слюна затопила горло, и во рту появилось то неповторимое мягкое послевкусие, которое запомнилось парню, а еще ощущение, что после напитка тело стало легким, подвижным, мысли светлыми, мышцы наполнились силой.

– Что это? – удивилась Амаль.

Мирас обернулся, насколько мог, и увидел, что супруга держит чашу с питьем.

– Самый вкусный напиток, который я пробовал, – с некоторым сожалением, что желаемое не в его руках, ответил юноша.

– Когда ты пил его? – непонятно отчего гневаясь, воскликнула Амаль.

– За несколько минут до смерти, – нехотя признался Мирас. – Когда мне пообещали встречу с моей невестой, вымыли, приодели меня и сытно накормили.

– Идиот! – вскричала девушка и выбросила чашу за пределы светового круга.

Мрак тут же поглотил ее, будто и не было. В душу парня на пару с полным разочарованием закралась еще и горькая обида: Амаль и сама не попробовала, и ему не дала испить. Он отвернулся, напряжение до боли сковало его плечи. За что ему такое? Всю жизнь ждал встречи с прекрасной возлюбленной, а оказался навеки связанным с этой неприятной во всех смыслах девицей.

Амаль почувствовала недовольство Мираса. Надо же, какой нежный! Хотелось фыркнуть насмешливо, но что-то мешало. Напротив, внутри откуда ни возьмись, родилось чувство вины. Девушка развернулась к Мирасу и похлопала его по плечу:

– Это был яд.

– Что? – он так резко обернулся к ней, что Амаль отшатнулась и едва не вывалилась за пределы светового круга, юноша ухитрился вовремя подхватить ее под локоть. – С чего ты взяла?

– Знаю. В малой дозе напиток считается лекарством, расслабляющим тело, но я сливала его во фляжку, чтобы хватило для другого, – призналась девушка, потупившись.

Мирас нахмурился, предположив, для чего могла собирать яд эта вздорная девица – явно извести кого-нибудь.

Но Амаль, помолчав немного, добавила:

– Я просто очень устала жить.

Мирас ахнул. Жизнь – свеча, зажженная Богом, и не человеку решать, когда ее потушить.

Амаль вскинулась, защищаясь:

– Не суди. Надев мое платье, ты не станешь мной.

Он смутился и кивнул. В словах девушки была правда. Его душу связали с ее душой, но что творилось в ней – юноша не ведал.

– Тебя растили в богатой семье, я видел. Погребальное покрывало расшито серебром и жемчугом. Мать была безутешна.

Амаль поморщилась:

– Не мать Рамина – мачеха. Моя мать умерла в родах. А Рамина стала женой отца семь лет назад, и привела в наш дом двух своих дочерей. Я не видела от нее ни любви, ни внимания, все доставалось лишь им. Пока отец ходил с караваном, я была сама по себе, но стоило ему вернуться, Рамина находила повод оговорить меня, гадина! К счастью, он не верил. А когда заболел и почувствовал, что дни его сочтены, составил завещание так, что, если мачеха попытается меня ущемить, ей и ее дочерям не достанется ни гроша на содержание. Негодяйке пришлось смириться. Год мы жили с ней в состоянии холодного мира. А потом мое тело разбил необъяснимый паралич. Рамина пригласила кучу лекарей, испугавшись, что в моей немощи обвинят ее. Те единодушно утверждали, что мачеха к болезни не причастна, возможно, причина – тоска по отцу. С того дня я лежала в своей комнате, окруженная десятком сиделок и слуг, беспомощная, как младенец. Лекари прописали лекарство, обещая, что капли яда вытравят болезнь и разгонят кровь по моему телу, но я не чувствовала облегчения. Однажды в особенно тоскливый день мне пришла в голову мысль использовать лекарство для побега. Я не глотала его, а сплевывала во фляжку отца, находившуюся при мне, как память. Когда накопилось достаточно – выпила.

Девушка сникла после своего рассказа. Мирас заметил, как беспомощно, будто сломанные крылышки, топорщатся ее лопатки, как уныло висят пряди волос вдоль бледных щек.

– Твоя душа бы не нашла покоя, – шепнул парень. – Ей бы пришлось вечно бродить по свету, ища искупления за поступок.

– Да, – кивнула Амаль. – Но это ли не свобода, после четырех стен и клочка неба с рваными облаками за окном!

И такое неистовство послышалось в ее словах, что, казалось, повеял ветер. Он звал за собой. Во тьму. Манил бесконечными дорогами, неоткрытыми землями, странствиями и страстями. Только разве возможно прочувствовать их, будучи неприкаянной душой? Зная, что родные при виде тебя ощутят лишь страх и сомнения в своем рассудке? Что в мире живых ты сам живым не будешь!

Мирас не сдержал порыва и обнял Амаль. Она дернулась поначалу, а потом смирилась и доверчиво, свернувшись маленьким клубочком, прижалась щекой к тому месту, где раньше билось сердце.

3

Сидя в объятиях друг друга, Амаль и Мирас задремали. И сон в послесмертии ничем не отличался от сна при жизни, разве что спали они не на перинах и простынях. Проснувшись почти одновременно, обнаружили, что световой круг немного вырос в диаметре, теперь можно было не скрючиваться в три погибели, сесть удобнее, а если не хочется, встать и размяться за пару-тройку шагов.

– А ты, – вдруг поинтересовалась Амаль, – чем жил?

Мирас задумался. Наигравнейшей целью его жизни являлось найти предсказанную суженную, как надеялась матушка. Но правильно ли будет это рассказывать девушке, ставшей его женой в послесмертии? Не огорчит ли ее эта весть?

Пока он размышлял об этом, Амаль, задрав лицо к небесам и воздев руки, попросила яство, которое ее отец готовил лично, и флягу с водой. Мирас едва успел подхватить рухнувший горячий пирог, ароматный, истекающий мясным соком, обжигающий пальцы. Фляга же, запотевшая от ледяной воды, просто свалилась рядом, хорошо, что не на голову.

Амаль разложила на земле платок, Мирасу, как на скатерть, положил угощение. Молодожены ломали пирог и ели, без ножа и вилки, запивая попеременно прямо из фляги, будто бродяги, не ведающие приличий. Отсутствие приборов их нисколько не смущало. Напротив, происходящее даже нравилось. Или они были настолько голодны?

– Твой отец и правда пек такие пироги? – насытившись, поинтересовался парень.

– Да, – кивнула девушка, – до того, как в нашем доме появилась Рамина. Да и после, когда нам хотелось насладиться общением друг с другом. Мы уходили в путешествие, через лес, по затерянной тропе, к охотничьему домику. Мачеха и ее дочери считали такое времяпрепровождение скучным и плебейским, а нам нравилось. Отец разжигал камин, месил тесто и пек такой пирог, – она со вздохом положила в рот последний кусочек, прожевала. – И запивали мы всегда сладкой водой из протекающего рядом с домиком ручья. Вкус детства. А что насчет тебя?

Мирас вновь посчитал неуместным рассказывать, какими яствами его баловала матушка: припасенными лучшими кусочками для любимого единственного сына – ведь у Амаль материнской любви не было. Юноша просто коротко пожал плечами, мол, ничего особенного.

Настаивать Амаль не стала. Допила последний глоток воды из фляги и без особых раздумий выбросила ее во тьму. Та поглотила вещь с тихим чавком, на миг показавшись зверем, выжидающим, пока его побалуют лакомством.

Но, оказывается, Мирас рано расслабился. Амаль села, глядя ему прямо в глаза, и проговорила:

– Однако хоть что-то же я должна знать о тебе, муж мой, – с особой иронией выделив обращение.

Да, как ни прискорбно осознавать, он супруг этой переменчивой, как погода, девушки, и они заключены вместе в Вечном Мире, ограниченном лишь пятном света. Парень прикинул, что может поведать о себе, не задев тонких струн души Амаль, прочистил горло, будто готовясь к долгому повествованию:

– Я родился далеко от твоего города. Жил не в такой роскоши, как ты, но моя семья не голодала, – он решил упустить тот момент, что его семья состояла лишь из него самого и матери, бывшей единственной дочерью местного учителя и женой не слишком известного в мире художника, умерших в один месяц от страшного мора, и так и не увидевших внука и сына соответственно, но оставивших после себя дом и небольшое наследство. – Мне дали образование. Я любил читать, пытался рисовать. А однажды отправился в путь, – Мирас запнулся, едва не выдав вбитого в голову матушкой несбывшегося пророчества, – повидать свет. На тридцатый день пути на меня напали разбойники, ограбили, раздели донага и бросили умирать. Из последних сил я дополз до ворот Храма, в котором потом нас и сочетали браком.

Парень умолчал еще и о том, что незадолго до путешествия его мать умерла, завещав обязательно найти предсказанную при рождении единственную возлюбленную. Мирас продал опустевший дом, чтобы выручить за него деньги для странствия, подарил книги деда и картины отца местной библиотеке и отправился на поиски, с горечью и надеждой в сердце одновременно.

– Сочетали, – повторила девушка ядовито, – браком. У меня хоть возможности отказаться не было! А тебя привели, как бычка на заклание! Приодели, накормили, опоили…

– Я не успел…, – попытался остановить поток горьких обвинений парень.

Но она будто не слышала его.

– Что же посулили тебе за брачные обеты со мной? – неприязненно поинтересовалась Амаль, отводя пронзительный, будто прожигающий насквозь взгляд в сторону. – Ты же был жив, мог отказать, увидев, что я… Не та!

Мирас смешался от горечи в ее словах и слукавил:

– Я был тяжко болен и увидеть тебя не успел.