Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

– Чего? Это ещё одна болезнь? И ноги закрутил что твой штопор… С каким же намерением они тут взялись?

– Для соответствия образу. Ещё для гармонии, уравновешенности композиции, если в общем. Я знакомые слова говорю?

– А эта, – Николай указал в сторону загадочной скульптуры, – тоже страдает «намеренными анатомическими искажениями»?

– Именно так, – подтвердил Андрей, пытаясь сохранять каменную физиономию.

«Ты и представить себе не можешь, как точно ты выразился. Знать бы ещё, чьим намерением её так исказило».

– Одна чушь.

– Всё равно не поймёшь. Вам всем, – Андрей повысил голос, а Николай слушал, подняв бровь в притворном удивлении, – вам всем понятно только то, к чему вы привыкли. Бюсты великих деятелей, портреты рож, красивые девушки, ненавязчивые пейзажи, всевозможная живность, для острастки – голод, войны, ураганы, похороны. Всё про милую вам действительность – единственное, вокруг чего вертится ваш мир. Вы не видите другого фактора, чего-то большего, помимо!

Андрей уже не смотрел на Картина. Он вёл разговор с воображаемым собеседником, совершенной абстракцией, не существовавшей нигде и никогда, и от того начинал жалеть о своём возмущении. Ему всегда было сложно остановиться, когда разговор касался сверхценных идей, с которыми он носился годами. Он раздражённо вздохнул.

– Но тебе это непонятно.

– А людей ты не любишь и радуешься, когда они пропадают? – почти утвердительно.

– Ты о чём?

– «Что-то помимо» для тебя связано с тем, что произошло в Штормовой.

– Не понимаю. При чём здесь Штормовая? Стой, а вам, получается, известно, что там произошло?

«Молодец, Андрей, интонация выбрана верно. Как будто ты интересовался теми событиями не больше, чем кто-либо другой».

– Прикидываешься. Всю жизнь любил рыться в собственной фантазии, долго искал что-то эдакое невозможное, прямо нечеловеческое в своей, человеческой голове. Но, в конечном-то счёте, одни фантазии не могут удовлетворить такого, как ты. Со временем пришло желание, да что уж там говорить, и попытки… – в этот момент Картина прервал стук, а затем – звук открывающейся двери. Андрей с облегчением побежал встречать гостя.

– Я к тебе, как обычно. Вечер добрый всем, кого не видел, – Георг Шумский поднял руку в приветственном жесте, встав между Стрелой и Картиным и, поправляя край пиджака, с полюбопытствовал:

– Что за разговоры у вас тут ведутся?

– Господам из столицы, – Андрей отвесил Картину шутливый поклон, – пришлось не по вкусу моё творчество.

– О вкусах не спорят, но всё же я вас, Николай, не понимаю. Лично я всегда восхищался работами моего друга, хоть и пытался не показывать этого слишком явно, иначе Стрела стал бы невыносим. Так ведь, Андрей? А, впрочем, я зашёл к тебе не с пустыми руками, – Георгий достал из-за пазухи бутылку с зеленоватой жидкостью, – ты не возражаешь, если Николай к нам присоединится?

– Нет, нисколько. Это у нас давние дела, – он с радостью бы отказался, особенно от выпивки, тем более в присутствии Картина, но не хотел навлекать на себя подозрений.

Вскоре все они сидели напротив камина в гостиной, Андрей – в кресле, а Николай с Георгом разместились по разным концам дивана. В руках каждый держал по маленькой рюмке, до краёв наполненной водорослевой настойкой. Сначала болтали о жизни в Керавии и в Граде. Шумский подивился столичной моде, стремительно распространявшейся у горожан среднего достатка и побогаче – теперь у них стало принято держать собственный автомобиль, а некоторые эксцентрики доходили до того, что обзаводились летательными аппаратами. Споры о том, какой вид транспорта лучше, не утихали, впрочем, с нынешней неспособностью летательных аппаратов дольше часа продержаться на высоте второго этажа думалось, что победа останется за наземными агрегатами. Из собственных мыслей Андрея вытащил голос Шумского:

– Ну что, Андрей, о чём вы там говорили?

– Николай очень точно подметил, что я ищу нечеловеческое средствами своего, человеческого воображения, и он совершенно прав, но почему-то считает эту затею бесполезной.

– И в этом вы разошлись?

– В кор-рне, – Андрей чувствовал себя пьяным и удивлялся этому, ведь выпил он всего одну рюмку. Потом вспомнил, что от тревоги уже полдня не брал в рот ни кусочка.

– Знаешь, Коль, почему тебе неприятны мои работы? На них отпечаталось то, что к нашему, вот этому миру – Андрей с силой ухватил подлокотники кресла, затем постучал по кирпичам камина, сжал рюмку в руке, – имеет очень мало отношения.

– Вот в это я не верю, – рассудительно заметил Георг и повернулся к Николаю, – сто лет нашим с Андреем спорам на эту тему. Я не возражаю, Андрей, этот твой уклон в мистику тоже по-своему интересен, но не всерьёз же в это верить?

Николай нарочито расслаблено откинулся на спинку дивана.

– Игра воображения, не более, – оглянулся, смотрит, какое впечатление произвёл.

Андрей сонно уставился в зелёные капли на дне рюмки.

– Ну да, игра… «Вырезай её, вытёсывай, играй ею, только играй всерьёз»…

– Хотелось бы поподробней с этого момента, – Андрей оставил вопрос Картина без ответа, – Э, Стрела, к чему эти слова были? Такой загадочный сегодня, что противно.

Андрей продолжал молчать. Плотно сжав губы, он внутренне посмеивался над обоими спорщиками. «Как бы вы посмотрели, господа, скажи я вам, что и со мной в ответ кто-то начал играть всерьёз, а доказательство моей правоты стоит этажом выше в мастерской».

В ближайшую ночь ему снился гигантский столб пара. Он мог разглядеть его до отдельных капель воды. Капли стремились куда-то вверх, иногда немного в сторону, периодически дёргались, как на ветру, беспорядочно опускались ниже, а затем снова подхватывались общим движением. Приглядевшись ещё внимательней, он различил, что каждая капля была человеческой жизнью. Дух захватило от бесконечности. Сотни тысяч миллиардов капель, и числа им нет, и не видно ни конца, ни края этому столбу. Среди них – вот она, его жизнь, совершенно неотличимая от других и такая маленькая. Никакие действия не могли изменить её ни на йоту – она всегда оставалась такой же, не лучше и не хуже остальных, ведь все крошечные капли были абсолютно одинаковы. Теперь он заглянул внутрь – там выстроились его знакомые. Все, как один, маршируют в темноте, и он среди них также чеканит этот монотонный механический ритм, не делая ни малейшей попытки нарушить строй. Внезапно чернота вокруг стала отдаляться и сузилась до размеров зрачка – зрачка его злополучной статуи. Теперь она стояла перед ним так, будто изготовилась для прыжка. Вокруг – лишь тёмное пространство, дрожащее подобно ветвям под шквальным ветром, а в нём зависли мельчайшие световые пятна, как цветные нитки, застрявшие в клубке более тёмной пряжи. Позади раздавались низкие, грохочущие звуки. Мраморная женщина завела руки за спину, оттолкнулась стопой от пьедестала и одним страшным прыжком добралась до Андрея. Его пробрало сильнейшей дрожью. Что-то растворялось в нём и растворяло его, билось изнутри, пытаясь перекроить всё его существо.

Глава 3. Закулисье

Поутру статуя переменилась в лице. Через заострённые птичьи черты проступало выражение, которое Андрей замечал у своей давней знакомой и запомнил на многие годы. А ведь перед тем, как он её встретил, южанка с лентами в волосах навестила его в очередной раз.

Это произошло, когда он учился в Керавийской академии искусств. Готовилась крупная выставка молодых художников и скульпторов под названием «Будущее». Студентам академии она представлялась желанным способом заявить о себе. В последние несколько лет залы «Будущего» сделались популярны среди видных коллекционеров предметов искусства и некоторых служащих градостроительной палаты, занятых поиском новых талантов для украшения керавийских зданий, площадей и парков. Выставить там свою работу значило почти наверняка обеспечить себя именем и заказами на приличный срок.

Суетливому господину, отвечавшему на этой выставке, похоже, за всё, включая отбор работ, бросилось в глаза сходство скульптур Андрея Стрелы и Евгения Вервина. Такое случается временами, ни один не пытался копировать другого, и все это прекрасно понимали. Все, кроме Евгения. Мимолётная усмешка заставила каждого оглянуться на работу соперника.

Надо же было ему, Андрею, выставить именно ту женскую фигуру, которую он выполнил когда-то с Виктории Оцеано! Её вытянутое южное лицо с округлыми веками, узкий нос с горбинкой, кудрявые волосы, как ни крути, задавали ритм складкам и линиям скульптуры, да и само лицо до того характерно, что только дурак мог не обратить внимание на вторую статую, выполненную с неё же. Глубины Крэчич, она даже позировала им в одной и той же одежде!

Чуть более выигрышная постановка рук, чуть больше силы в выражении лица, немного более динамично легли складки развевающихся одежд, – и Жениной Оцеано со звоноком[3 - зво?нок – ударный музыкальный инструмент, состоящий из металлических пластин.] предпочли Оцеано Андрееву. И всё же порадоваться удаче не получалось, а виной тому – Женина красная рожа. Все вулканы Крэчич готовы были извергнуться из его перекошенного рта. Любой другой на месте Андрея позлорадствовал бы, сочтя, что жизнь иногда позволяет отыграться, но Стреле мешало нехорошее предчувствие, как оказалось, совершенно правильное.

На следуюший день Андрей получил записку, в которой с кучей извинений сообщалось, что, – увы и трицать раз ах, – ночью кто-то пробрался в здание, где проходила выставка, и успел испортить его, Андрея, скульптуру, прежде чем сторож услышал какие-либо звуки. Если ему угодно, он может увидеть, что сделали с его работой. Стрела понёсся по безлюдным переулкам, пересёк парк Децизий от западных ворот до восточных, и, ощущая, как злость всё сильнее пульсирует в висках, добежал до Выставского квартала.

В кирпичных просторах «Будущего» Андрею больше всего мечталось разнести стены. Вдребезги разбитое окно, – через него убегал этот поганец, – лицо статуи разбито в гипсовую крошку, рука валяется на полу, бессмысленно обратив пальцы к люстре, через всю фигуру огненно-рыжей краской: «фальшивка». За спиной нерадивый сторож робко бубнит оправдания. На резкое «кто это был?» пожимают плечами. Да и пусть пожимают, ему и так ясно, кто это мог быть. Разумеется, все уже забыли про студента с похожей работой, которую не взяли.

Ни компенсация, к слову, совсем крошечная, ни обещание выставить любую другую его работу, будь она более-менее подходящей, Андрея не утихомирили. Он отправился в общежитие. Там разговорил Сашку, своего приятеля из соседней комнаты. Тот, конечно, попытался отговорить его в обыкновенной скептичной манере, но всё же рассказал Андрею то, что знал, а именно – сегодня вечером Женя Вервин со всей их компанией собираются в парке Децизий.

Вечера Стрела еле дождался. Сидя у себя за рабочим столом, он рассеяно глядел в окно и стрелял одну за другой папиросы у Сашки всякий раз, как тому случалось зайти, – сам Андрей обычно не курил. Несколько раз ему приходилось отвергать Сашины попытки прибиться к нему.

Это было настоящим помешательством. Точно вчера перед глазами встала измена Вики Оцеано с Вервиным, встали гипсовые обломки, годы назад разбросанные пьяным отцом по полу прихожей. Злость не проходила, не сменялась холодной решимостью, как он ожидал, лишь сменялись её витки, затягивая его всё глубже и глубже своей воронкой. Он делал вид, что занят набросками, но постоянно брал в руки нож, хоть и скульптурный, но, как он считал, достаточно острый, чтобы нанести смертельную рану. Сосед по комнате пугливо косился, избегая произнести слово. В голове долбилась безумная мысль: всё созданное им будет разрушено, если немедленно не умрёт разрушитель.

На дворе девять вечера, и он шагает в злосчастный парк Децизий, у ограды которого мелькает что-то чёрное. Говорили, раз в несколько лет кто-нибудь видит здесь необычные тени. Последний случай был в прошлом месяце. До Андрея дошли слухи, что кому-то из посетителей померещилось огромное чёрное дерево высотой с три обычных. Ещё говорили, что в древности на месте парка располагалось капище, и множество забытых культов сменяли друг друга, были среди них и такие, которые требовали человеческих жертвоприношений. В прошлом столетии здесь произошло несколько громких убийств, а в двадцать четвёртом веке на этом же месте произошло примирение свиатлитов и секвенитов[4 - свиатлитство – прежняя религия империи Валини; секвенитство – в настоящем официальная религия Валини.] – к общему удивлению, так как ранее главы обеих церквей собирались уничтожить друг друга во взаимных распрях. Здесь же месяцами позже кучка свиатлитских фанатиков напала на его старшего друга Петера Чремнишу. Избитый художник пролежал в парке до утра, а всё за то, что активно использовал в своих работах фиолетовый, в символике свиатлитов обозначающий сомнение, искушение и привлекательное зло, а потому ненавидимый ими едва ли не больше, чем чёрный, который символизирует зло неприкрытое.

А в тот глупый вечер Стрела нёсся словно ошпаренный, и всё кругом напоминало о другом вечере полгода назад, когда он точно так же убегал от тёмной листвы боскетов и тусклого света фонарей, скрывающих в парке Децизий безжалостно горькие тайны. Он ещё встречался с Викторией, но тем днём она отменила очередное свидание, передав новость через подругу. Как и сегодня, Андрей до самого вечера не находил себе места и в конце концов по наитию отправился на их обычное место встреч. Там он застал Вику под руку с Вервиным. Андрея не заметили, но ему самому из-за стриженных кустов было отлично видно, как они обнялись. Стрела непроизвольно задержал дыхание, отступил на шаг назад, потом ещё, и, дойдя до ближайшей тропинки, побежал прочь.

В этот раз улицы встретили его праздничным шумом. Андрей мимоходом проклинал себя: «Надо же было всё затеять ровно в вечер карнавала!», но отказаться от немедленной мести не мог. Тени у входа в парк оказались фигурами гуляющих. Повсюду в пятнах фонарного света показывались весёлые компании, раздавался смех и музыкальные звуки, кто-то играл на скрипке, жгли разноцветные огни. Все как один выбегали навстречу в вычурных костюмах и в масках. Их чёрные силуэты сновали по Оградной улице до самых аллей парка Децизий.

Вниз, мимо толпы и праздничных гирлянд, к той самой лощине, где раньше текла река, пока её не убрали под землю. Дальний конец парка, за ним – лес. Этот небольшой уголок со всех сторон укрыт стеной деревьев и лабиринтами живой изгороди. Его легко найти по скамейке, мигающему фонарю, вечно неработающему фонтану и неуместной замшелой статуе «аллегория порядка», установленной ещё при закладке парка. Наверняка они пошли сюда. Андрей искал где только мог, часть его убеждалась в глупости того, что он собирался сделать, а другая не теряла безумной решимости наброситься на Женьку с ножом на виду у празднующих.

По игре случая они собрались под ветвями приземистых яблонь, закрытые от посторонних глаз. Два, четыре, шесть – шесть человек. Вику Оцеано он узнал по платью, остальных различить не удавалось из-за масок. Скрипка замолчала. «Кто из вас Вервин?!» – крикнул, а в ответ получает взрыв хохота.