Счастливый доллар

И снова растерялся. Не думал ведь, что это она убивала. Наоборот, испугался, что мириться пришла.

– А она подошла близко. Очень близко. Руку протянула. Уперлась в бок, я еще подумал, почему такие пальцы жесткие и холодные. Потом хлопок и больно. Если бы ты знала, как больно умирать!

Он хватался руками за дверцу, стоял, пытаясь понять – за что? И упав, тоже не бросил этого вопроса. Вцепился в него, как собака в кость. И по-собачьи скулил, прижимаясь щекой к бархатным туфелькам. Над ее головой сиял фонарь – электрический нимб над золотом волос – и вилась мошкара.

– Почему она меня не добила, а? Решила, что сам?

Агнешка молчит, смотрит сочувственно, и за это вымученное сострадание стыдно становится: ты же, Семен Семенов, сам виноват во всем. И самому со всем придется разбираться.

– Я слышал, как она уходит. А потом вдруг совсем пришел в себя. Как щелкнуло что-то в голове.

И сил дало. И погнало за руль – ехал по карте, пробираясь проселочными дорогами, зажимая кровящую дыру в боку. А потом, когда машина застряла на берегу, понял, что не сможет сам избавиться от тела. И пополз искать помощь. Идиот.

Бонни и Клайд

Разговор, которого не было

Что, мистер Шеви, интересненько стало? Рассказать о монетке? Могу и показать. Видите? Чувствуете что-нибудь? Ах нет… ну кто бы сомневался. Этот доллар особенный, он не каждому открывается. Мне вот открылся, судьбу изменил. До сих пор иногда спрашиваю себя:

– Что, Бонни, было бы, когда б ты Клайда не встретила? И что было бы, если бы Клайд не встретил Дьявола?

Да, да, мистер Шеви, я не шучу, пусть вы и улыбаетесь сейчас. Поверьте, когда вы однажды встретите Дьявола, сразу станет не до смеха. И да, я тоже видела его. Верно, решил глянуть, что за душеньку купил… что ж, надеюсь, он доволен.

Нет, мистер Шеви, я не плачу. Бонни Паркер плакать не умеет, это остальные рыдают, встретившись с нами. Правда, Клайд? Хмурится. Ему не по вкусу этот разговор, но я-то вам расскажу, чтобы было предупреждение. Кому? Да всем. Если, конечно, у вас хватит духу написать и про это.

Вы думаете, хватит? Я тоже на это надеюсь, иначе какой смысл?

А доллар подержите у себя. Теперь мне без него легче. Ненадолго, но все же… сама монета обыкновенная, такие раньше чеканили, но перестали: зачем изводить серебро, когда есть бумага? Она красивая. Вот тут голову видите? Клайд говорит, что я на нее похожа, но это не я, вот бы смеху было бы, когда б Бонни на деньгах рисовали. Это Дева Свобода, за которую наши предки боролись. Не мой папашка, алкоголик несчастный, но деды и прадеды.

Бороться-то боролись и победили, да только удержать не сумели. Вот вы, мистер Шеви, человек ученый. Скажите мне, куда подевалась свобода? Почему теперь разве что дышать можно, закон не нарушая? И то… ладно, мистер Шеви, на другую сторону гляньте. Орла видите? Белохвостый. Красавец, верно? Тоже символ. Мне вот нравится думать, что мы с Клайдом как две стороны этой монеты. Я – дева с венцом, он – орел белохвостый. И вместе мы свободны. Свободней, чем кто-либо в этом мире…

Я так думаю, а Дьявол хохочет.

Дьявол? Истый Дьявол, мистер Шеви. Тут Бонни правду сказала, потому как, поверьте, я всяких людей повидал, и трусливых, и храбрых до одури, и глупых, и умных, и таких, как я, и ученых, на вас похожих. Клайд в людях понимает, но этот…

Встретились мы аккурат после того, как Бака повязали. Сидел я тогда в забегаловке, сам с собою спорил, думал все, куда податься. Врать не стану – трясся со страху, словно хвост заячий. Все чудилось, дверь откроется и полиция войдет, по мою, значится, душу.

И вправду, дверь открылась, но вошел всего один человек.

Как он был одет? В плащ длинный, кожаный. С него еще вода струями стекала на пол, но никто, ни хозяин, ни официантка, в которой дурного характера имелось больше, чем весу, а весу было немало, не осмелились попросить его снять плащ. Сапоги еще были. Ковбойские, грязью заляпанные и подкованные так, что при каждом шаге подошвы клацали, словно мои зубы. Шляпа была. Старая, непонятного цвету и с полями обвисшими, с которых тоже вода лилась. Я еще, помнится, подумать успел: откуда вода? Я ж когда шел, то видел – чистое небо. Ни тучки, ни облачка.

А он уж сел за мой стол и, сдвинув шляпу на затылок, сказал:

– Привет, Клайд.

Откуда имя знал? Ну вы смешной человек, мистер Шеви. Он же Дьявол, ему имя узнать, что мне человека пристрелить. Да не дергайтесь вы, не буду я вас стрелять, шутил я…

Так вот, я ему в глаза только глянул и застыл. Холодные. Не синие, не серые – цвета болотной тины, такой, в которую если попадешь, то в жизни не выберешься. И я попал, барахтался, пытался держаться и тонул, а когда утонул, то не поверите – перестал бояться.

Да и чего бояться мертвецу?

– Теперь с тобою можно говорить, – сказал Дьявол, снимая шляпу.

И мы говорили. Я не помню о чем, но было мне весело. Прямо-таки дьявольски весело. Я хохотал, пил, не разбирая вкуса, но оставался трезвым, потому как мертвецу напиться не дано. Я ел и снова не чувствовал вкуса. Я дышал и опять же не чувствовал воздуха…

Все закончилось, когда Дьявол моргнул. А он мог не моргать очень-очень долго, но все-таки и он утомился смотреть на меня.

Так вот, значится, он моргнул, а я остался мертвым, захлебнувшимся зеленой жижей его глаз. И потому ничуть не испугался дернуть его за рукав, потребовав:

– А платить?

– За что? – удивился он, поднимая шляпу, которая все время лежала рядом, но я почему-то совсем не помню его лица. Глаза только.

– За душу. Ты ж душу-то мою прибрал? Так вот плати!

Он не рассмеялся, не исчез, рассыпавшись пеплом. Он сунул руку в карман и вытащил этот самый доллар, который и швырнул на стол.

– Всего-то?

– Тебе хватит, – ответил Дьявол и, наконец, убрался в свою преисподнюю.

А я так и остался мертвым. Не верите, мистер Шеви? Думаете, набрался Клайд и привидел чего? Или приврал красного словца ради? А и ваше дело. Я-то знаю, что правду говорю. Я могу рассказать, каково это мертвым быть.

Нет, мистер Шеви, Клайд не врет. Он говорит, как есть, потому как я, хоть и видела того человека мельком, но подтверждаю – Дьявол он. Пускай без копыт и рогов, хотя как знать… Я-то в сапоги не заглядывала, и под шляпу тоже.

А встретились мы с ним аккурат через неделю после того, как я с Клайдом уехала. Городишко какой-то мелкий и грязный, полный сброду, на который теперь я, Бонни Паркер, могла глядеть свысока. Мы остановились там, чтобы передохнуть. Нет, ничего еще не планировали, просто чуяли – покой ненадолго. Домишко сняли на окраине. Дряхлый, прям как это бревно, и термитами поточенный. Ночью глаза закроешь и слышишь, как они за стенкой шебуршат.

Зато задний двор был просторный, свободный и соседи нелюбопытные.

Клайд принес пистолеты, сказал:

– Учись, малышка.

Я и училась. Очень мне это дело по душе пришлось. Станешь у стены, напротив банки консервные, которых в доме гора нашлась, выставишь. И целишься, целишься, пока руки от тяжести не задрожат. Потом, уже почти сорвавшись, поднимешь дуло чуть вверх и на спусковой крючок пальчиком. Ласково, как будто живой он…

Бах-бах! Банки слетают. Ты визжишь от радости и оттого, что кровь почти кипит… и замерзает, потому что на тебя смотрят. Кто? Да он и смотрит. Дьявол. Стоит за оградою, опираясь на перекладину, и глядит.

Какой из себя? Ну… В плаще был, правда не в мокром, а сухом, оттого и видно, что старом, вытертом местами до белизны. И сапоги видела, грязные и почти разваливающиеся, один так вообще веревкой перетянут. И шляпу помню. Как же ее не запомнить-то? Надвинута на самые глаза, поля обвисли, а верх, наоборот, торчит, словно подпертый.

Не смейтесь, мистер Шеви, может, и рога там были. Мне тогда совсем не до смеха стало.

– Подойди, – велел он, и видит Бог, что в тот момент Бонни вспомнила все молитвы, которым ее матушка учила. Не помогло. Ноги мои сами к нему шли, и руки вдруг ослабели, а в голове стало пусто-пусто, как в пересохшем колодце.

Да, мистер Шеви, Бонни испугалась. Да, она знала, что в руках у нее парочка револьверов, как знала и то, что стоит Дьяволу захотеть, и свинец нежно поцелует саму Бонни.

– Ну же, девочка, неужели ты настолько меня боишься?

А глаза у него, мистер Шеви, вовсе не зеленые. Бурые они, как гнилая листва, как кофе, который варят в самых отвратных кафе, как коровья шкура, заросшая коростой навоза, как… как грязевая трясина. И я тоже в ней утонула. Сразу. Я понимала, что умираю, и радовалась, что смерть моя быстра.