Серп языческой богини

– Но мы же ходили в горы! В горах была зима! – Обняв супруга, Викуша поправляет шарфик. – И вообще, не ворчи, как старик.

И Родион сдается.

Лодки идут по воде. Режут винтами Черное озеро, и то, спеша избавиться от незваных гостей, подталкивает суденышки к берегу. Остров небольшой. Его каменистая поверхность раскалывается хлебной коркой, и многочисленные овраги собирают воду, наполняясь жирным перегноем. На базальтовых ребрах растут ели. Они же мохнатым зеленым стадом окружают дом, отделяя его от старого маяка.

Почерневшая башня видна издали.

Лодки подходят к ней, к старой пристани. Доски прогнили насквозь, и Юрась указывает на пологий берег. Егор поднимает руку, дескать, понял.

Пришлось прыгать в воду. Дно озера подымалось, сохраняя толстую подушку ила. И тот облеплял сапоги, утяжеляя их.

До берега пять шагов. Веревки хватило. Вытащив и разгрузив лодки, их укрыли брезентовыми чехлами. Неподалеку виднелся сарай, но он был столь же древний, как и пристань.

– Если дом в таком же состоянии, то мы отступим. – Ветер расправлял плащ-палатку Родиона, бессильный стянуть этот кусок прорезиненного брезента.

Викуша ничего не сказала. Таська поджала губы:

– Отступай. Мы и сами справимся.

Несомненно. Ты да я, да мы с тобой. Романтическое уединение и клад для двоих.

Далматов закинул на плечо рюкзак и двинулся в глубь острова.

Дорога вихляла. То в гору, то в разлом, то снова в гору. Поваленные ели прятались под слежавшимся снегом. И наружу торчали лишь корни, черные, узловатые.

– Он много на себя берет. – Таська пристроилась рядом. – Вечно считает себя самым умным.

Гудел ветер.

– Помолчи. Пожалуйста.

Она смолкла, а потом отстала, нарочно ли, случайно – Далматов не знал. Но к дому он вышел один.

Лес вдруг сменился полем, неестественно белым, гладким. Снег сверкал на тусклом солнце, слепил, и Далматов поспешно надел солнечные очки. Сквозь призмы стекол мир изменился, словно сдвинулся в область желто-бурых старых фото. Каменный дом. Два этажа. Окна, закрытые ставнями. Крыша с плотной черепицей, на которой начали прорастать березы. Тонкие и белые, они покачивались на ветру, махали людям ветвями. Широкое крыльцо с резными столбиками. Не сгнили, наоборот, выглядят так, будто лишь вчера сделаны. И дверь крепка. Амбарный замок на ней только слегка тронут ржавчиной.

– Прикольно! – Юрась скинул рюкзак на землю и потер плечо. – Я думал, что тут трындец полный. А оно ништяк.

Юрась бледный. Даже на морозе кожа его не розовеет, но приобретает желтоватый оттенок старого жира. Лоб и нос лоснятся, а губы он постоянно облизывает, отчего они трескаются.

– Некоторые места имеют обыкновение хорошо сохраняться.

Далматов не стал добавлять, что в большинстве случаев предпочитает обходить такие места стороной. Да и плевать было Юрасю. Он уже шел вдоль стены, трогал ставни, пытаясь оторвать, заглянуть под деревянные щиты.

Дверь ломали. Внутри дома пахло сыростью и плесенью. Доски пола рассохлись, а в окнах имелись щели, которые когда-то забивали ватой и мхом, но теперь и то и другое выпало.

Исправится.

– Мне здесь не нравится, – сказал Родион, выпутываясь из плащ-палатки. Он вдохнул сырой воздух и выдохнул шумно, через рот. – Мне точно здесь не нравится.

– А по-моему, мило. Смотри, какая прелесть! Я ее домой заберу.

Викуша сняла с печки фарфоровую гончую и поцеловала в пропыленный нос.

Пыли мало. Грязи вовсе нет. Но газеты под печкой старые. И книги с выдранными страницами, которые использовали на растопку.

Шкафы. Чужие вещи.

Далматов не может отделаться от ощущения неправильности.

– Чур, моя комната тут! – крикнула Таська, перевешиваясь через перила. – Вик, поднимайся.

Викушу не надо было уговаривать. За ней хвостом потянулся Юрась, а вот Егор остался у печки. Он сел на корточки, широко расставив колени, и принялся заталкивать рваные страницы в черный зев.

Потолок заскрипел, захрустел. Посыпалась побелка.

– Доволен? – Родион щелчком сбил кусок мела.

– Чем? – тихо поинтересовался Далматов, но ответа не получил.

– Если ты втянул Викушу в какое-то дерьмо, то десять раз пожалеешь об этом.

Детская угроза. Во всяком случае, тогда она казалась детской.

Далматов знал, что опаздывает. Он спешил, но все равно опаздывал.

К Черному озеру. К лиловому рассвету. К Саломее, которая до недавнего времени жила исключительно на полках книг памяти. Илья благоразумно их не касался, пока ему не оставили выбора.

Джип, замызганный грязью, стоял в воде. И мелкое ледяное крошево налипло на колеса. Из снежной шапки торчала антенна, и старый ворон пытался отломить ее у основания.

– Кыш пошел, – сказал Илья ворону.

Птица раззявила клюв, но не издала ни звука. Зато слева раздались гулкие удары.

– Ну надо же, все-таки приехал! – Родион сидел на камне и рукоятью пистолета сбивал желтые кусты лишайника. – А мы сомневались. Ну, она сомневалась. Я-то надеялся.

– Где Саломея?

Опасно стучалось в виски запределье. Чуть поддашься – прорвется.

– Там! – махнул рукой Родион.

Безветренно. И солнце высоко висит. Черные воды озера глотают свет. И на самой границе неба и воды проступает мутное пятно острова.

– А если бы я не приехал?

– Приехал же. – Родион указал на пистолет: – Убери. Ты выстрелишь. Я выстрелю. Два трупа. И третий на острове. Кому это надо?

– И что ты хочешь?