Поводок

День похорон. Настал он незаметно, даже слишком быстро. Все дни я пролежал в кровати, обреченно отдаваясь воспоминаниям о самом дорогом мне человеке. Нахождение в нашем доме было сравнимо с тюрьмой. Я должен был отбывать свой срок, без возможности встать и выйти за ее пределы. Все так неожиданно поменялось, что мне до сих пор не верилось в произошедшее. Все вещи были на своих местах, как Эмма оставила при выходе. Все кричало о ее существовании, но ее не было… да, ее действительно, не было. И как я могу вообще подумать о том, чтобы попытаться собрать себя воедино и пойти на самый настоящий суд. Я не смогу скрыться в тени, убежать от того, что мне суждено прожить. Все родственники, друзья и знакомые будут уделять мне большое внимание, стараться помочь никому не нужными словами. Я буду видеть их лица и читать сожаления, скорбь, но ни одного из них не было в тот момент, когда мы, Эмма, нуждались в их присутствии. Лживые слова не вернут ту, которую мне хочется сейчас прижать к себе, почувствовать ее запах кожи, услышать стук ее сердца.

Внутреннее пробуждение отозвалось острой болью во всем теле. Пролежав несколько дней в постели, мое существо решило, что тоже готово назвать себя мертвецом. Ни один мускул не выполнял свою функцию, я ни ел, ни пил, это отошло на задний план. Пальцы не ощущали материи, хотя порой уличный холод мог пробудить их твердую поверхность. Одеяло было пропитано ночными думами, скорбящими разговорами с самим собой. Иногда я обращался к призраку. Не знаю, может я так быстро смог подружиться с безумием, но мне казалось, что я иногда слышу ее смех в коридоре, вижу ее, сидящей на краю кровати и вяжущей новую партию игрушек. Протягивая руку, мне оставалось едва ли несколько миллиметров, чтобы достичь ее плеча. Но образ растворялся, оставляя меня наедине с поглощающим чувством одиночества.

– Артур, за тобой заехать? – такое сообщение я получил около часа назад. Тиф хотела проявить заботу и подобрать меня у дома. Возможно, она тем самым хотела подчеркнуть мою невозможность осознанно сесть за руль. Может ей просто было по пути, но первый вариант больше походил на нее. Я на секунду разозлился, но тут же пришел в себя. Она была, конечно, права. Выставив руки перед собой, та и другая принялись предательски сотрясаться в дрожи. Я не мог контролировать ее, даже на мгновение прекратить. Голова кружилась, четыре стены сужались в маленькую коробочку. Но я не чувствовал себя зажатым в их кандалы. Я дышал и не падал в обморок, на что так яро рассчитывал. Столько дней я мучил себя, чтобы обречь существование большей болью, но организм все еще пытался бороться.

На улице было невыносимо ветрено сегодня. Деревья сада наклонялись к земле, касаясь кроной холодной поверхности. Лёгкий слой снега перьями кружился в танце, опадая рисунком на редкие сухие листья. Рядом с тропинкой я заметил пару следов. Маленькие лапы пробегали здесь недавно. Наверное, он хотел найти что поесть, но не обнаружив дружелюбной души, побрел в обратную сторону. В некоторых местах нетрудно было догадаться, что маленький друг решил поваляться в белоснежной пелене, чтобы оставить пару своих грязных очерков на странице. Я поймал себя на мысли, что хочу увидеть этого сорванца. Но потом тут же одумался и с еще большей злостью принялся проклинать себя. Я не должен был думать о том, кто стал моим последним воспоминанием три дня назад. Я должен был думать только об Эмме и ни о чем другом.

Сесть за руль была плохой идеей. Как только я выехал на тропу, рука сама по себе нажала на кнопку включить радио. И, конечно, заиграла именно та станция… кулак пришелся костяшками прямо по панели. Несколько из кнопок неестественно изогнулись, но не выполнили моего желания. Музыка продолжала играть, и внутри все так и рушилось. Точно в цель попадала каждое слово, нота, голос. Крупицы еще более ничтожными песчинками падали в бездонную тьму. Физическая боль не помогала ни каким образом собраться. Я остановился по середине дороги и непрерывно бил по источнику звука. Кровь пачкала сидения, пятнами разводила круги на одежде, попадала в маленькие щели. Но ничто из этого не приводило разум в порядок. Музыка даже успела прекратиться, но в приступе бешенства как-то сложно найти границы в творящемся хаосе. Да даже подходящие к окну водители не стали ясным доказательством наконец прекратить обрушивать зло на бездушную машину.

– Молодой человек, дайте нам проехать! Что вы тут встали на дороге?

И вновь, как пару дней назад, на глазах навернулись бессмертные капли. Ни один раз, сидя дома, я не позволял слезе скатиться по щеке. Может потому что был один, и никто не смотрел мне прямо в глаза. А сейчас перед лицом вновь незнакомого мне человека, непрошеное чувство так и лезет наружу. Рука начала напоминать о моем еще бренном существовании. Импульс дал в голову, и я проснулся. Тёмные пятна дождем пропитали одежду. Я продолжал пялиться на человека в окне. Он что-то старался мне яро объяснить, но слов не было слышно. Но зато другое было для меня явным. Две ситуации повторились с поразительной точностью. Стоило кому-то обратить внимание, как я совершенно не могу совладать с собой.

Свернув налево, я около часа ехал вперед до самого кладбища. Пейзаж за окном литературным переходом описывал нарастающий холод в груди. Капли на щеках засохни и неприятной коркой сковывали мышцы. Я не решился взглянуть на себя после того инцидента на дороге. Увидеть еще раз удрученное лицо сейчас было для меня не самым лучшим решением. Рука болела, но мне нравилось чувствовать эти ощущения. Она не касалась руля, словно проходила сквозь его шершавой поверхности. Воздух из полу-открытого окна свежим запахом обволакивал нос. Он столбом выходил из замершего носа. Ощущение инея на кожных стенках приводило тело в дрожь. Я смахнул его, но вызвал пронзительный вопль в правой ладони.

– Стой! – я резко нажал на тормоз. Перед лобовым стеклом стояла Тиф. Напуганные глаза врезались камнями в душу. Сердце чуть не остановилось от мысли, что я мог по своей невнимательности убить собственную сестру. И по ее виду я мог сказать, что она тоже об этом подумала и ужаснулась не меньше меня.

– Извини, я не хотел тебя напугать.

– Ничего страшного. Хорошо, что ты хоть не разучился слышать.

Ее замечание перестало для меня нести колкий умысел. Да, слышать я мог, только вот услышать хоть слово никак не удавалось. Я видел, но как показал случай, глаза все равно слепыми пятнами смотрели на мир. Пару минут назад я мог похвастаться новыми ощущениями, страхом потери еще одного родного человека, но буквально мгновение пролетело ветром по лицу, как я уже вернулся в прежнее состояние. Сердце не билось, кожа не реагировала на знойную погоду. От человека осталось только название. Призрак, вот кем я стал.

– Что с твоей рукой? Ты кого-то побил?

– Нет.

– А что тогда?

– Это не важно! – отрезал я довольно грубо и направился в другую сторону, подальше от навязчивых расспросов.

Гости пребывали быстрым потоком. На удивление приехали все, кого я знал. Друзья Эммы, наши общие знакомые и родственники. Палитра не удивляла контрастностью, да и не должна была. Черным шлейфом тянулись платья, костюмы вороными отливами отражали снежную корку. Лица выглядели потерянными. Возможно, кому-то здесь не так часто приходилось бывать на подобных мероприятиях. В глазах чувствовался страх, сомнение в правильном выборе. Кто-то даже порой отводил взгляд на свою машину, словно уже готов был сорваться с места и уехать обратно домой. Пока я шел посреди всех собравшихся, меня не покидало чувство, что будто кто-то больше остальных приглядывается к моему поведению. И догадаться было куда просто. Моя мама стояла возле гроба, близко, чем вы могли бы представить. Она смотрела в никуда, хотя и не выглядела растерянной. Губы выровнялись тонкой линией, кожа покрылась добрыми морщинами, волосы совсем остыли и теперь холодным пепелом собирались в пучок. Я давно не виделся с ней, поэтому я так тщательно всматривался в родной образ незнакомки. И видно я не смог остаться незамеченным. Карие глаза обернулись в мою сторону и обожгли красноречивой тишиной, полной траура и пустоты…

…

…

Смерть… я так много видел ее в жизни, но так и не смог научиться справляться с ее желчным самодовольством. Она может прийти на закате дня, в ночную пору и даже при свете яркого солнца. Для нее нет никаких правил. Хотя, если подумать, все же есть одно- скорбь. Этот подарок оставался всегда после недолгой встречи с ней. Он может простоять неоткрытым годами и даже веками. Кто-то мирится и просто не замечает острых краев, а кто-то как я сидел подле странного предмета и неустанно открывал содержимое. Смерть при этом никуда не уходила. Она любила наблюдать за тем, как любящие души с терзанием в груди пытаются одолеть наплывающее чувство пустоты. Бездонные глаза с усмешкой скользили по жалкой картине и не могли не разразиться унижающим смехом.

Прошло полгода. Хотя я уже потерял счет дням. Каждый проходил по одному сценарию. Я не выходил из дома, а если и удавалось все же ступить за пределы, то только, чтобы отправить к чертям назойливых сотрудников компаний или почтальона. Меня отстранили от работы. Первое время я старался держать себя в руках, но в один момент пелена накрыла глаза, и я очнулся, прижимая курок к виску. Такое было неприемлемо, и начальник поступил правильно. Родж периодически звонил, но я всегда только тихо наблюдал, как экран телефона переставал гореть. Не знаю, хотел ли я говорить с кем-то или уже забыл, как это делается. Жизнь действительно изменила свой курс, очень сильно и ощутимо. Смотря каждый раз в зеркало я видел старого человека, которого потрепали годы непосильной работы и бессонных ночей. Но правда была в том, что выглядел я так наоборот из-за отсутствия какого-либо движения и бесконечного забвения. Занавески всегда закрывали солнце. Лучи не проникали внутрь и останавливались в пару сантиметрах от окон. Иногда пальцы сами тянулись раздвинуть темную ткань, но мурашки на кончиках пальцев сравнивали все возможности с ничтожеством. Вот так прошли мои полгода.

«Если бы я знал, то никогда бы не нажал на курок…» – эти мысли ежедневно скручивали руки на спине. Да, я винил себя во всем, что произошло. И ничто не могло изменить моего мнения. Вечерами я прокручивал тот момент, когда рука берет телефон и нажимает на заветный зеленый круг. Я бы услышал голос Эммы, который теперь так смутно стирается в памяти. Возможность была так близка, но я не смог воспользоваться ею. Все как обычно, как и должно быть написано в книге. Герой в нужный момент уделяет внимание мелочи и совершенно бездумно обрекает на страдание весь сюжет и себя самого. Я так всегда боялся стать той самой ошибкой. Но даже иногда нежелания сбываются с поразительной скоростью, на которую мы не рассчитываем.

« Я хотел подняться, но сил было только, чтобы выключить свет…»– так было каждый вечер. Желание встать колоколом трубило в костях. Прошлая жизнь хотела вернуть меня к чему-то знакомому, но мое прощание стало слишком громким. Оказаться шестью месяцами ранее было слишком нереально. И я не думаю, что смогу так просто окунуться в те воспоминания. Ужасно осознавать, но теперь это действительно так. Боль не утихнет, даже если я снова увижу ее. Даже если бы я поступил иначе, я потерял ее. И больше не смогу второй раз пережить смерть. Страдания выливались на свободу, особенно когда я видел перед глазами радио или незаконченные игрушки. Поэтому я все время лежал на кровати, смотря в потолок в попытках предаться очередному ночному кошмару.

«Я видел ее образ в отражении собственных мыслей…» – голова была пуста, но в то же время набита всевозможными думами. И самое важное, что ни одна из них не звучала моим голосом. Я слышал обрывки, как бы Эмма говорила в тот или иной момент, что она могла сказать мне, увидав картину иссохшего старика. Наверное, я был бы ей противен, хотя данная идея тут же сама по себе отметалась. Она была другой, единственной на всей земле. Никогда мне не доводилось встретить более чуткого и понимающего человека. Может я бы нашел похожего, но природа запретила создавать копию добревшего человека. Я видел ее образ в отражении собственных мыслей…

Звонок в дверь остановил меня на полуслове. Я не двигался первые секунды, надеялся, что не званый гость уйдет. Но я ошибался. С периодичностью в две минуты человек настойчиво нажимал на дверную кнопку и не мог оставить меня в покое. И тут сразу стало ясно, кто это мог быть. Либо Родж, либо Тиф- ведь только они могли знать, что я постоянно нахожусь дома. От этого жар в груди начал неистово наращивать обороты. Находиться в компании человека было для меня самым сложным испытанием. Те два случая сильно отразились в памяти, и я ни при каких обстоятельствах не хотел повторить это снова. Но и не мог мириться с раздражающим звуком дверного звонка.

– Кто это?

– Открывай, Артур! – низкий голос матери ударил в уши. Рука на автомате прислонилась к ручке, но не спешила ее поворачивать.

– Зачем ты пришла? Почти три года ты отказывалась от собственного сына и его выбора. А теперь что, совесть вдруг решила проснуться?

– Я пришла не за этим. Давай нормально поговорим, – через небольшую щель мне удалось разглядеть ее. Как и полгода назад, она была с седым пучком на голове, в черном одеянии и с ровной линией на губах. Выглядела она измученной, покоренной годами. Недолго думая, я отворил дверь и впустил ее внутрь.

Первым делом мама окинула взглядом беспорядок, который теперь творился в доме. Повсюду лежала грязная одежда, коробки, диванные подушки с пакетами. Вроде бы я только и делал, что лежал, но потом вспышки безумства доказали мне совсем обратное. Я устраивал хаос, пока думал, что совсем бездействовал. Но это уже не волновало меня. Все равно это не имело никакого значения ни для чего.

– Ну, так что ты хотела?

– Я хотела узнать, как ты поживаешь. Тиффани рассказала, что тебя отстранили от работы за случай с попыткой самоубийства. Ты не выходишь из дома и совсем не ешь. Она очень беспокоится за тебя, но в последнее время ей никак не удаётся приехать к тебе. Поэтому она попросила меня.

Ну конечно. Тиф так давно хотела, чтобы мы пришли к примирению, но мы с матерью были упрямее любого свирепого животного. Я думал, что она бросила эту затею, но по словам мамы она принимала еще больше усилий.

– Со мной все хорошо. Она многое преувеличивает, – мысленно я внимал себе, что не должен смотреть ей в лицо. Никакие обстоятельства не должны были стать причиной моей слабости. Что бы она ни говорила, чем бы ни пыталась надавить.

– Правда? Твой дурной вид говорит об обратном.

– Тебя это не касается, – правая рука столкнула стоящий на столе стакан. Он вдребезги разбился, и осколки прозрачными каплями упали рядом с ногами матери. – Ты уже все увидела, теперь можешь возвращаться обратно.

– Не могу. Я сказала Фельдшу, чтобы он приехал через час, – конечно, жених моей сестры теперь был положительным персонажем этой истории. Он теперь использовал любую возможность, чтобы обелить свою репутацию. Я видел в этом лишь лицемерие и страх перед лицом моей мамы и не намерен был забывать о тех муках, которые он доставил Тиф.

– Что же ты его так полюбила? Он же бил твою родную кровь. Ты должна была встать на другую сторону, но при его виде поджимаешь хвост. Надеюсь, что он может иметь детей, иначе не убежать от твоего долгого молчания.

– Сын… остынь!

– Не смей меня так называть! – пар в венах за секунду набрал обороты. Я уже ничего не видел и не пытался говорить тише. Я кричал, размахивал руками и растягивал и без того растянутую одежду. Мне стало настолько не по себе, что даже голова начала ходить кругом. Гнев ослепил меня полностью, что совсем не было похоже на меня. Эмоции были непотопляемыми, безудержными…

– Тебе больно. И я понимаю тебя! – я громко хмыкнул, но она даже не обратила на это внимания. – Да, я бы не согласилась приехать сюда, если бы не была уверена в своих словах. Твое сердце сейчас находится на грани, и любая мелочь может окончательно расколоть его, как это стекло, – согнутый морщинистый палец указал на пол, где под редкие блики блестели осколки прозрачного стакана.

– Я хочу остаться один… я пойду в комнату, а ты оставайся тут, —я ринулся по коридору прямиком в свою спальню. Я почему-то был уверен, что она ничего не скажет, даже не попытается задержать меня. Три года назад она была крайне красноречива, а теперь из нее больше трех слов не вытащить. Может дело было в возрасте или смирении. Я этого не понимал, да и не хотел разбираться в этом вопросе.

Одеяло холодными объятиями накрыло тяжелыми краями. За то время, пока я ходил, оно изрядно набрало свежего воздуха и мне снова пришлось теплом согревать его разноцветную поверхность. Я пытался думать о чем угодно только не о том, что только что сказала мама. Она не могла меня понять. Нет, я в это не верю. Она приехала посмеяться, поглумиться или даже порадоваться моему трауру. Ведь еще давно она старательно пыталась огородить меня от несчастливого конца. Конечно, дело было в другом, но в итоге я уверен, она была довольна смерти Эммы. Или даже если поверить, что она действительно могла понять мое внутреннее состояние, то почему только сейчас решила посетить родного сына? Неужели ей нужны были для этого слова Тиф и ее придуманная причина? Все это было странно. Но самое ужасное во всем этом было то, что я прислушивался к шагам. Мне интересно было, что сейчас она делает. Рассматривает ли вещи, пытается ли что-то убрать или унести. Или, что вероятнее всего, она стояла у окна и украдкой поглядывала на улицу. Такую картину я запомнил в детстве. Она всегда так делала, в болезни, в здравии, ночью или днем, она никогда не забывала посмотреть за стеклянную ограду. Так делала и Эмма… я только сейчас понял, что она тоже могла днями напролет сидеть у окна, разговорить со мной по телефону, пока я еду домой или просто вязала. Она делала то же самое, как же я мог этого раньше не понять.

Мысли вернулись к тому место, с чего все начало. Эмма… мне ее так не хватало. Я столкнулся со своим страхом лицом к лицу и уже еле мог сдерживаться на краю доски. Наедине с собой я был обнажен. Кожа с мыслей срывалась легко, и я не мог замедлить этот процесс. Кости острыми наконечниками врезались в плоть, разрушая органы, нарушая систему. Моя жизнь действительно стала пустым сосудом, хотя в какой-то момент мне казалось, что было все иначе. По крупицам собирая воспоминания, они с грохотом падали сквозь пальцы. Конечно, я пытался хвататься, бросаться на дно за их исчезнувшими образами. Все было бесполезно, я потерял все, что любил, что возводил на пьедестал, из-за кого я мог назвать себя счастливым человеком.

Тишину нарушил неприятный звук. Сначала мне подумалось, что это мама просто что-то уронила, но потом звук превратился в песню. Она включила радио, которое я даже не смел трогать руками. Я боялся осквернить последние прикосновения моей любимой, вызвать в себе неконтролируемую дрожь и разразиться в отчаянии. А она так бездушно прокрутила колесо и включила станцию для настоящих дачников.

– Выключи его немедленно! Ты слышишь? – с громкими криками шаги направились прямиком в комнату, где должна была стоять пожилая женщина. Но с моим появлением, картина предстала совсем иным боком. Никого не оказалось. Я взглянул на часы, а потом в окно. Прошел нужное время, и Фельдш приехал забрать будущую тещу. Под звуки играющего радио я смотрел в глаза матери. Слеза катилась по ее ровному лицу, отражаясь от моей. Я впервые видел ее такой, сочувствующей и нежной. Никогда прежде соленые тропы не пересекали морщины, но сейчас…

Это стало последней каплей. Да, у меня не было сомнений, что сейчас был именно тот самый момент, о котором только недавно говорила мама. Даже она не смогла выдержать, а что уж говорить обо мне. Я обречен, и зачем тогда продолжать себя мучить, когда ничего не происходит? Зачем я стараюсь жить каждый день, зная, что завтра точно ничего не сможет измениться? В моем существовании давно потерялся смысл. И я просто проживаю то, что давно должен был закончить.

Мысль была напористой, незамедлительной. Я пытался действовать быстро, чтобы не передумать потом. В доме не было большого выбора, как я мог предаться самосуду. Ножом я сам не смогу сделать, пистолет лежал в офисе, и оставалось только одно. Помню, что когда-то Эмма покупала черный поводок. Это был первый день, когда мы встретились с Аляской. Тогда она еще верила, что он сможет остаться с нами, и решила сделать ему такой подарок. Но желаемое не произошло, и нам пришлось убрать поводок. В памяти я уже стоял и медленно выдвигал черный гроб. Руки уверенно взяли черный кожаный ремешок. Я даже не думал о том, выдержит он меня или нет. Просто разум решил не смотреть на происходящее и покинул тело.

Со стеклянными глазами я взял табуретку, встал на нее и подвязал поводок на люстру. Действовал я так, словно выполняю подобное почти каждый вечер. И ведь в каком-то смысле это была правда. Я убивал себя вечерами, думая о любимой, но теперь все будет иначе. Я встречу ее там, в другом мире, обниму ее за талию и скажу все то, что не успел сказать при жизни.

Я не боялся. Наоборот, даже какая-то облегченная уверенность освободила конечности от клетки. Легкие наполнялись воздухом, ладони не потели, а становились только более сухими. Люстра слегка качалась, но я знал, что могу положиться на нее. Она не подведет меня в нужный момент. Я встал в центр табуретки и потянул за петлю, накинул на шею и затянул. Я был виноват в смерти Эммы. Только я и никто другой. И поэтому мое существование заслуживает именно такого окончания. Книга не может закончиться счастливо или хотя бы так, как хотят читатели. Я не могу на их благо стараться не замечать пустоты в душе. Я должен все решить прямо сейчас…