Май

– Знаешь, что? Я одолжу тебе свою старую гитару. Она всё равно лежит без дела, – тут он слукавил, – а тебе явно надо дома заниматься, чтобы ещё лучше играть.

Ученик сидел перед ним, склонив лохматую голову над гитарой, бренча выученные композиции. На слова Олега Май поднял сосредоточенное лицо.

– Вы не шутите? – спросил он, не веря своим ушам.

– Нет. Я абсолютно серьёзно. Тебе нужно упражняться. Ты явно талант. Если честно, я вообще удивляюсь, с какой скоростью ты всё схватываешь, я этим техникам овладевал дольше тебя. Я прямо вижу, как ты всё чувствуешь: инструмент, музыку… Такой талант нельзя терять, поэтому я даже настаиваю, чтобы ты её взял.

И Май получил бесценный подарок, ещё один подарок судьбы, которая вела его по особому, начертанному только для него, пути.

Он посещал музыкальную школу предпоследний год. И стоял перед выбором: идти по этой дороге дальше, подготавливая себя для поступления в высшее музыкальное училище, или остаться в роли любителя. Но в этой роли его занятия были бы платными, а денег у семьи не было. С тех пор как сестра ушла из торговли, они погрузились в бедность. Света устроилась работать официанткой в кафе, но зарплаты и чаевых хватало лишь на самое необходимое. Она привыкла к поблажкам, подаркам и быстрому заработку на рынке, а теперь приходилось мириться с новым положением, учиться жить по средствам, что было для неё самым тяжким трудом.

Атмосфера в семье стала ещё мрачнее и тягостнее. После инсульта мать стремительно старела. От её былых сил остался лишь ворчливый характер, которым она сокращала себе жизнь. По мере возможностей она занималась готовкой и уборкой. А возможностей было мало. Квартира выглядела как заваленный барахлом чердак, с вытертой мебелью и выцветшими коврами, пыльными шкафами, в недрах которых хранилось никому не нужное тряпьё, пожелтевшие книги, ленты негативов, поцарапанные пластинки, отжившие своё фотоаппараты, чёрно-белые снимки. Всё это в основном были осколки былых увлечений их отца, когда он ещё не пьянствовал. Эта рухлядь и беспорядок раздражали. Много раз Света порывалась освободить квартиру от старого хлама, но мать требовала дотошного разбора, полагая, что на полках ещё могут храниться вещи, представляющие хоть какую-то ценность. Света не была способна на скрупулёзную уборку, ей было легче выбросить всё не глядя, поэтому в квартире ничего не менялось.

Май не интересовался домашним бытом вообще. Свою комнату он убирал только после хорошей взбучки. Не замечая на мебели пыль, в упор не видя грязного пола, мальчик всё время был поглощен иными вещами. Если Май не читал, не рисовал, не слушал музыку, не гулял и не размышлял о чём-то, уставившись в одну точку, то он бренчал на гитаре. Домашние возненавидели её в тот же день, когда счастливый, сияющий улыбкой, он вернулся домой, гордо и высоко держа в руках подарок учителя. Когда Май на ней играл, Света кидала в него книжками, тапками, хлопала дверьми с криком: «Заткнись уже!» Мать стучала в стенку, как она это часто делала на шум соседей. «И этот гадёныш ещё хочет, чтобы мы платили за его уроки! Так и будешь мне всю жизнь мозг отравлять? Бездельник хренов, хорошо устроился!» – ворчала сестра.

Все эти возмущения и ругань не трогали парня, он к ним давно уже привык. Поэтому продолжал свои занятия дома, несмотря на запреты и оскорбления. Его огорчало другое: он не знал, что ему делать дальше. Эта неизвестность временами останавливала ход его мыслей и замирала перед взором большим знаком вопроса. Май знал лишь то, что свою дальнейшую жизнь он видит только в музыке. Но кем и каким образом – не имел понятия.

Как-то мальчик спросил учителя:

– Когда мы закончим наши занятия, я не знаю, что мне делать дальше. Точнее, я бы не хотел бросать музыку… и…

Олег, который имел привычку во время уроков нетерпеливо расхаживать по классу, тем самым расходуя переполнявшую его энергию, на секунду остановился, потом резко выдвинул из-за парты стул и, сев напротив мальчика, вперил в него свои миндалевидные глаза, над которыми на лбу собрались три жирные мимические морщины.

– Бросают те, кто ничему не научился, – медленно проговорил он. – Ты же к концу обучения будешь владеть гитарой так, что тебе никто не нужен будет, понимаешь? Продолжай разучивать песни, играй, чего тебе ещё надо?

– Я не знаю… Я бы хотел стать музыкантом, но для этого, наверное, нужно дальше учиться?

– Считай, ты уже музыкант! Или ты куда хочешь пойти учиться? В консерваторию, что ли? – прыснув коротким смешком, спросил Олег.

– Ну… – неуверенно протянул Май.

– Ты каким хочешь быть музыкантом? Пижоном во фраке? Выступать на конкурсах? Или играть настоящую музыку в клубах? На стадионах?

– А что, можно на стадионах?

– Слушай, ты иногда меня поражаешь. Вот ты на скольких репетициях у нас был? Мы уже за это время знаешь сколько раз в клубах выступали?

– Я не думал…

– Конечно, до уровня стадионов ещё расти и расти, но всё, что мы играем, мы пишем сами. У некоторых, с кем я знаком, и учителей-то по музыке никогда не было. Они сами всего добились. Я считаю, за эти два года мы уже достаточно с тобой поработали, так что будет ещё через два? А я тебе скажу: дальше сам, в свободное плавание. И если не бросишь… Да тебе и нельзя бросать, у тебя талант! Я надеюсь увидеть тебя лет через…

– Десять, – закончил за него чуть покрасневший от смущения ученик.

– Да раньше. Ну ты вот скажи мне честно, как чувствуешь, рок – это твоё?

– Да, – не задумываясь ответил Май. Он смотрел на это глазами самого учителя, иначе зачем он здесь?

– А ты хотел у пижонов учиться дальше… – Будто припоминая, Олег немного закатил глаза, скривил губы, его жирные полоски морщин снова собрались на лбу.

– Просто я думал, нужно быть… как это сказать… Всё знать, что ли… Нет! – улыбнулся он своим мыслям. – Быть разносторонне развитым?

Олег хмыкнул, встал со стула и снова заходил, нервно заправляя волосы за уши.

– Это дело каждого. Мне было бы жаль тратить время на профессиональное изучение того, что я и так знаю или сам могу. Помимо музыки тебя ещё будут пичкать всякой ерундой, которая никогда не пригодится.

– А как же вы…

– Я – это ладно, – перебил его учитель. – У меня родители с музыкой связаны, я начал играть на пианино уже с трёх лет. До сих пор помню эти сцены экзекуции. И что в итоге? Мы ищем клавишника для группы, который снял бы с меня это бремя. Я, наверное, единственный музыкант, который не любит клавишные. Но если ты очень хочешь, то учись, конечно, иди дальше. Время только не потеряй.

– Это так долго?

– Да нет, – остывшим голосом произнёс Олег. – Это даже полезно. А знаешь, чего тебе не хватает, да не только тебе – каждому?

– Чего? – быстро спросил ученик, сгорая от нетерпения.

– Решимости. Мы всё время мямлим, рассуждаем много, копаемся в чём-то. Надо раз решить и идти к своей цели, – озвучил Олег давно уже найденный им путь, которому не следовал сам.

– Да, – подтвердил Май. – Я недавно думал, может, попробовать песни писать? Уже можно, наверное?

– Отличная идея.

– Иногда мне кажется, что я даже могу сочинить мелодию, бывали моменты, когда что-то звучит в голове. Один раз я проснулся с этим. И в той мелодии такие колокольчики играли… прямо дзинь-дзинь. Чисто-чисто звенели, я даже испугался, как такое вообще можно слышать внутри себя. Но, может, я просто не проснулся ещё тогда? Или распирает в такие моменты, когда вокруг всё раздвигается внутри, кажется, я сейчас лопну…

Май осмелился рассказать о своих переживаниях, которыми никогда ни с кем не делился. Они начали его волновать, потому что с каждым годом становились более ощутимыми. Это не были фантазии, с которыми он жил прежде. Это были реальные чувства, нападающие на него приступами, раскручивающие и расшатывающие его мир. И он начинал осознавать, что его чувства уникальны и что скорее всего это связано с каким-то необыкновенным или необъяснимым явлением, которое в нём творится. И наступило время, когда ему захотелось поделиться, чтобы другие оценили и прочувствовали так же, как он. Новый, беспокойный мир юного музыканта сделал ещё один виток. Май накопил в себе уже достаточно, чтобы глубины его души заполнились под завязку. Для новых идей нужно больше места. Он уже не вмещал в себя. Пришло время для освобождения. А двери к освобождению были лишь в одном – в творчестве.

Олег старался внимательно слушать своего ученика. Но иногда терялся в обрывках его фраз, в сумбурности мыслей. Главной посылом было то, что Май хотел творить. И для этого ему нужно было услышать только одно: «Дерзай, парень!» Это нормально – пытаться что-то создать самому. Нет, даже не так. Как это прекрасно, что у него есть такое стремление. И как это похвально!

– Вот смотрю я на тебя и узнаю себя в твоём возрасте, – единственное, что нашёлся сказать Олег.

Ему хотелось верить, что в четырнадцать лет он был наполнен теми же чистыми, возвышенными мечтами. И что им двигала та же любовь к музыке, с теми же сомнениями и робкими шагами, а не желание быть просто модным рокером, который обязательно должен играть в музыкальной группе.

Когда Май заканчивал восьмой класс, он пришёл посмотреть на последний звонок выпускников. Ребята подготовили программу выступлений, куда входили театральные сценки, пение, танцы и игра на гитаре. Он заглянул послушать музыку. Любая минута, посвящённая его увлечению, была для него бесценной. Мальчик пришёл, когда зал был ещё пуст, и занял место во втором ряду. Помещение было украшено красно-белыми шарами, плакатами, мишурой. Май ничего этого не видел. Он смотрел на сцену широко открытыми глазами, сгорая от нетерпения.

Когда актовый зал стал наполняться народом, он начал беспокойно дёргаться и елозить на стуле. Ему казалось, что торчащие перед ним учительские головы, шумные соседи, галдящие школьники будут мешать внимать тому, ради чего он здесь. И Май крутился, оглядывался по сторонам, недовольно и непроизвольно гримасничал, ища глазами более подходящее место, на случай если станет совсем тесно и многолюдно.

Наконец представление началось. Первым был спектакль, затем – чтение стихов, выступление танцевальной пары, и вот на центр сцены вынесли стул, следом вышел молодой человек с гитарой. От волнения у Мая вспотели ладони, пересохло во рту, от возбуждения его забила мелкая дрожь. Он всегда испытывал нервное напряжение, когда дело касалось его страсти. Выпускник, долговязый юноша с длинными, изящными пальцами, склонил голову над гитарой и легким движением заскользил по грифу. Музыка, словно вспышки света, стала выскакивать из-под его руки. Май сжал кулаки. Он чувствовал ревность к тому, что слышит, что видит. Ревность к музыке, к музыкальному инструменту. Ему стало невыносимо сидеть в этом зале, слышать игру, замечать десятки глаз, устремлённых на исполнителя. Он задёргался на месте, порываясь уйти, но каждую секунду откладывал это решение. При этом нервничал, закусывал и слюнявил прядку своих отросших волос. Было ощущение, что перед ним разыгрывается сцена невидимого для других действия, настоящая драма для его ревностного сердца.

И наконец он поднялся, протиснулся сквозь толпу и духоту и выскочил из зала. Май даже не бежал, а летел по ступенькам вниз. В ушах стоял звон аплодисментов, ему надо было успокоить своё волнение. Казалось, голова сейчас лопнет, глаза не видели под ногами опоры. Не упасть бы! Как же страстно он хотел быть там, на сцене! Он играет лучше, он знает это точно. Никто не может чувствовать музыку так, как он. Каждое её движение, каждое её дыхание. Ведь музыка была для него живой субстанцией, она могла с ним разговаривать без слов. Эта интимность, которую Май ощущал с ней, была сильнее, чем открывшаяся интимность его тела.

Сексуальное влечение: бестолковое, неосознанное, не испробованное, не облачённое в какую-либо телесную форму – шаг за шагом заполняло его мысли, и в новом учебном году Май пришёл в школу, подогретый и наполненный этим влечением. Сейчас он чувствовал отчуждение от сверстников ещё сильнее, чем когда-либо. Он с жадностью наблюдал, как школьницы кокетничают с ребятами. Как мальчишки-подростки хорохорятся под девичьими взглядами.

Как на переменках молодёжь бегает через дорогу от школы курить. Как даже девочки пробуют свои первые сигареты, которые они держат в тоненьких пальчиках, подкладывая одну руку под локоток другой, чтобы выглядеть взрослее и смелее, словно курить для них – дело привычное. И как после уроков, сбиваясь в шумные стайки, они все вместе ходят гулять. Май желал быть с ними. В прежние годы его это не волновало. Но не сейчас, когда пришло время для самоутверждения – начала длинного, отбирающего силы пути в жизни любого подростка. Молодой человек нравился девочкам, но ни одна не осмеливалась с ним дружить. Кто он? Чем живёт? Почему не общается с мальчишками? Почему над ним посмеиваются? Почему он не бегает курить и не хулиганит с остальными? Почему так нелюдим? Нужен ли ему кто-то вообще? Вот какие вопросы возникали в их пытливых умах. Девочки полагали, что ему никто не интересен, и если бы не смазливая внешность, парня не замечали бы вовсе.

В этом году в школу, где учился молодой человек, пришёл новый учитель иностранного языка. Это не было новостью – в школе почти каждый год менялись преподаватели английского. Новым учителем была молодая женщина очень приятной наружности. Маленького роста, светловолосая, худенькая, с миловидным лицом, которое выдавало мягкий характер. Юлии было двадцать семь лет, она почти всегда носила серый брючный костюм, который, по идее, должен был прибавлять ей возраст. Но и серый костюм, и длинные юбки, скрывавшие стройные ножки, и водолазки, и застёгнутые на все пуговички блузки ещё больше подчёркивали её женственность и хорошенькую внешность. На уроках Юлия скрупулёзно, последовательно учила ребят иностранному языку, не обращая внимание на то, какими глазами на неё смотрят повзрослевшие школьники. Старшеклассники нагло и в полный голос обсуждали свою учительницу, собираясь тесной компанией в курилке.

– Блин, повезло же нам иметь такую училку, – покачал головой один из парней. Он был высокого роста, с непропорциональной фигурой – длинной спиной и крепкими, чуть более короткими, чем требовала его спина, ногами.

– Я бы её точно поимел, – сказал пухленький рыжеволосый парень из одиннадцатого класса, бывший в их компании всегда на передовой.