Встреча, которой не было

– Так наши фамилии, если вы помните: Стрижак, Воронин и Селезнев.

– Остроумный был человек, – улыбнулась Настя.

– Еще какой! Особенно если учесть, что фамилия нашего учителя была Фогель, что в переводе с немецкого означает «птица». Он к тому же был очень добрым. Когда мы в десятом классе предложили в школьной пристройке организовать видеосалон, он, будучи завучем, похлопотал перед директором.

– Вы уже тогда начали свой бизнес? – удивилась Анастасия.

– Вместе с Колей, твоим отцом, и с Лешкой Ворониным. Дело пошло. Очень скоро мой ежедневный доход стал равняться зарплате матери за месяц и пенсии за отца.

– Так вы сирота?

Игорь Егорович кивнул:

– Я был поздним ребенком. Подарком за большую любовь своих родителей. Ему было пятьдесят четыре, когда я появился на свет, а маме почти сорок. Отец закончил перед войной артиллерийское училище, собирался жениться, а тут война. Он писал своей девушке письма, писал даже тогда, когда перестал получать ответ. Потом, когда сняли блокаду, ему удалось вырваться в Ленинград. Приехал на одиннадцатую линию, увидел разбомбленный в сорок втором дом. Соседи сказали, что невеста его погибла и родители ее тоже. Но осталась маленькая сестра, которая находилась в тот момент в одном из немногих работавших в блокаду детских садов. Пошел туда: девочку, как оказалось, передали в детский дом, а детский дом вывезли в Вологду. Весь свой короткий отпуск отец потратил на то, чтобы узнать адрес. Потом уже с фронта написал туда и вскоре получил письмо, написанное детским почерком. Естественно, ответил. Завязалась переписка. Отец переводил на детский дом свой денежный аттестат и деньги, которые полагались за ордена и за подбитые танки. На Зееловских высотах под Берлином отец был тяжело ранен, попал в госпиталь, но осенью того же сорок пятого пришел в детский дом на костылях, оформил опекунство… Ему пошли навстречу, потому что благодаря его денежным переводам детский дом не голодал. Вернулись они в Ленинград и стали жить вместе. Девочка сразу сказала, что, когда вырастет, выйдет за него замуж. Так и случилось. Ей было шестнадцать, ему тридцать один. До конца жизни он сильно хромал и ходил с тростью…

– Какая замечательная история!

Селезнев промолчал. Они уже стояли возле ворот ее дома.

– Вы хотите вернуться? – спросила Настя.

Игорь Егорович покачал головой:

– Там и без меня весело.

И тогда она распахнула перед ним калитку. Когда шли к дому, Настя сказала:

– Только у нас могут быть подобные истории. У меня есть в Штатах подруга, которая пишет книги, но такой сюжет ей не смог бы прийти в голову. А если бы она и написала такое, ей бы никто не поверил. Герой войны, девочка, которая влюблена в него с детства, потом у них появляется умный и заботливый сын…

– Я оказался плохим сыном, – вздохнул Селезнев. – Конечно, я очень их любил. Но потом, когда отца уже не было на свете, а мы с Колькой и Лешкой решили открыть тот злополучный видеосалон, денег у нас не было. Я отработал все лето на прокладке трамвайных рельсов. Получил прилично, но на пару видеомагнитофонов и телевизоры, конечно, не хватало. Друзья внесли свои доли, конечно, но у них с деньгами было совсем туго… И тогда я продал отцовские ордена… То есть не продал, а заложил. В соседнем доме жил барыга, который терся у метро с табличкой на груди «Куплю золото, серебро, ордена». Звали этого человека Зозуля. Точнее, это фамилия у него была такая, но по имени и отчеству его никто не называл. Я взял отцовские награды, принес ему, а там только орденов шесть штук, включая орден Ленина. В ордене Ленина, между прочим, пятьдесят граммов золота. Зозуля пообещал не продавать ордена, а я через месяц обещал вернуть долг и тридцать процентов сверху. Но когда принес деньги, Зозуля заявил, что ордена уже продал…

– И награды пропали? – ужаснулась Настя.

– Не пропали. Я дал ему пару дней на то, чтобы он выкупил их и вернул. Зозуля ответил грубо, и тогда я его ударил. А надо сказать, что я долгое время занимался боксом, а когда в моду вошло карате, и им тоже… Через два дня, когда я пришел, Зозуля был не один, а с двумя бандитами. Но и я тоже был не в одиночестве. Ордена, как я и предполагал, находились у него. Там были и другие награды – не только отцовские. Я забрал все. Чужие отнес в военкомат, чтобы они по номерам нашли владельцев. Зозуля у метро потом не стоял. Бандиты, что его крышевали, за подставу своего барыгу куда-то на отработку отправили. Может, наркоту возить или еще чего. Позднее я узнал, что Зозуля на украинском означает «кукушка». Вот такие птичьи разборки получились.

Они разговаривали на крыльце, и беседа затягивалась. Настя открыла дверь дома и предложила зайти.

Селезнев посмотрел на девушку:

– Не утомил?

– Что вы! Я даже не предполагала, что такая жизнь была.

Они прошли в столовую и сели в кресла.

– Суровая была жизнь, – согласился Игорь Егорович, – никто и не спорит. Я тогда, понимая, что удача с видеосалоном временная, стал большую часть в развитие вкладывать. Поставил ларек у метро, где продавались сникерсы всякие, колготки женские, все, что тогда в дефиците было. Ну и водку, ликеры мы продавали. Фальсифицированный «амаретто» тогда на ура шел – по три коробки в день его скидывали. В ларьке посадил женщину немолодую – лет сорока. На смену и на подхвате у нее был только что освободившийся муж, отсидевший семь лет за разбойное нападение. Потом у нас второй ларек появился, третий. Это уже когда я на первый курс поступил. Вскоре бывший разбойник сообщил мне, что люди приносят в качестве платы акции заводов и особенно ваучеры, которыми Чубайс с Ельциным весь народ одарили. За бутылку водки нам часто вместо денег предлагали ваучер. Я дал команду брать. Тогда же в родном институте при главном входе организовал пункт обмена валюты. Не рассчитывал, что там у меня попрет. Все обменивали: преподаватели, студенты, служащие, работники столовой… В основном, конечно, сдавали доллары, марки, фунты… А через месяц курс валюты вдвое взлетал… Удивил, конечно, ректор, который однажды принес на обмен тридцать тысяч баксов. Утром подошел и спросил, сможем ли мы обменять такую сумму. Получил ответ, что к обеду да, а пока мы еще вроде того, что не открылись и из банка еще рублей не подвезли. Мы ведь повесили вывеску, что обмен осуществляет «Интеркомбанк», а такого никогда не существовало в природе.

Рассказчик замолчал, а потом усмехнулся:

– Сейчас даже не верится, что сам все это проворачивал в шестнадцать-семнадцать лет. Конечно, наезжали на меня всякие, но у меня к тому времени связи и в том мире были… Не хочу сказать, что очень хотелось разбогатеть, но уж взялся за гуж… Понятно было, что ларьки и обменник – дело временное. В стране тогда стали как грибы расти паевые инвестиционные фонды. А у нас к этому времени уже изрядно скопилось акций и ваучеров. Отправился я в один такой фонд, предложил им, поговорил, но не продал. Короче, решил такой же фонд организовать. Но организация – дело долгое, а время – деньги, и потому я пришел к директору и предложил ему сделать меня компаньоном, взамен я вкладываю деньги в рекламу, на что у него не было средств, и отшиваю бандитов, на что у него не хватало смелости и возможностей. И он согласился. А потом началась ваучерная приватизация. Мой новый компаньон спешил, требовал и умолял приобретать за ваучеры акции каких-то вдруг появившихся акционерных обществ, обещающих огромные прибыли. В результате мы разделили доли: я выделил ему тридцать процентов в уставном капитале, а поскольку он решил выйти, отдал ему треть наших средств. Сам же я ждал своего часа. И дождался: за пару недель до окончания ваучерной приватизации объявили об акционировании нефтяных и газовых предприятий, предприятий связи – короче говоря, того, что большие начальники оставили для себя. У меня к тому времени была своя брокерская контора на Московской бирже, а на руках – ваучеров и денег, вырученных за акции разоряющихся заводов, почти на миллион американских рублей. И все это сработало: восемь тысяч процентов прибыли только за первый год. Естественно, что Николай – ваш отец, и Лешка Воронин оставались все это время моими партнерами. В делах они особо не помогали, но зато не мешали и не требовали ежемесячно делить доходы. Получали зарплату, точно такую же, какую я сам себе начислял. Иногда премии им выписывал – у них ведь уже девушки появились, надо было достойно выглядеть. А у меня и на это не было времени.

– Может, не встретили достойную? – предположила Настя.

Селезнев замолчал, а потом покачал головой.

– Мне нравилась одноклассница, но, к моему разочарованию, она нравилась и Лешке Воронину. Он первый стал с ней встречаться, еще в школе. В кино с ней ходил, а потом приводил в наш видеосалон. Ничего между ними не было. Они не целовались даже, но дружок мой строил планы. Не отбивать же? Как я мог испортить ему жизнь? Хотя переживал, не скрою. А у Николая сразу появилась Валентина – ваша мама, насколько я понимаю, и у них завертелось все очень быстро. Ждали только, когда ей восемнадцать исполнится, потому что родители его избранницы возражали.

– Дедушка с бабушкой очень любили моего отца, – не поверила Настя. – Потом уже, когда его не стало, они сильно переживали.

– Так он хороший парень был. Застенчивый немного, я удивился, когда узнал, что он первым из нас… На свадьбу он меня пригласил, Лешку с его девушкой. Впрочем, там почти весь наш класс гулял во главе с Михаилом Исаевичем. И вот на этой свадьбе Лешкина девушка спросила меня, когда я ей сделаю предложение. Оторопел – не то слово, чуть ноги не отнялись. Попытался даже возразить, отговориться, что у них… то есть у нее дружба с Ворониным… Но она сказала, что с Ворониным у нее ничего нет и быть не может. А вот меня она любит давно и знает, что и я тоже ее люблю. Одним словом, с этой свадьбы мы уехали вдвоем. У меня к тому времени была своя маленькая квартирка, в которую она вошла, чтобы остаться навсегда. Воронин потом приезжал туда разбираться. Кричал, угрожал и ей, и мне… Но в драку не полез, потому что я сильнее был. Через день-другой, конечно, мы помирились. А он нашел себе другую и сразу сделал ей предложение.

– Звали ее Нина Петровна. Это мама Светы, – догадалась Настя. – Сейчас у нее в Штатах американский муж, и она на него вроде бы не жалуется.

За окном уже были густые сумерки. Настя зажгла свет и предложила гостю чаю.

– Я, пожалуй, пойду, – ответил Селезнев, – время позднее. А если вас заинтересовал мой рассказ, то продолжу в следующий раз. Будем считать это поводом для встречи.

– Я готова, – согласилась Анастасия.

Она проводила его до дверей, хотела уже запереть дом, но выскочила на крыльцо, догнала гостя, проводила до калитки.

– А приходите завтра, – сказала она, прощаясь.

Вернувшись домой, включила чайник, предполагая, что скоро должна вернуться Воронина. Но Светлана не спешила.

Вскипела вода в чайнике. Но Настя не подошла к нему, сидела в кресле, в котором недавно располагался совсем незнакомый ей человек, который неожиданно оказался таким близким ее семье и семье Ворониных. Странно только, что она не слышала о нем раньше. Взяла телефон и набрала номер мамы. Никто не ответил. За окном стало совсем темно, и на небе высыпали звезды. Света по-прежнему где-то пропадала, видимо, все-таки подцепила Максима, болтает с ним, пытаясь заманить к себе, а тот упирается. Упирается потому, что есть Олеся Руденская. Почему-то Настя в этом не сомневалась.

Вскоре перезвонила мама, начала рассказывать новости…

– Мама, – перебила ее Анастасия, – я тут познакомилась с одним интересным человеком. Помнишь такого Игоря Селезнева?

Над океаном повисло молчание, а потом раздался не крик, а вопль Валентины Николаевны:

– Беги от него, дочка! Беги подальше и побыстрее! Я тебя умоляю, доченька! Это страшный человек. Он убийца! Он зло…

И мама заплакала. А потом пошли гудки. Перезванивать Анастасия не решилась. Продолжала стоять с трубкой в руке, удивляясь, что такого мог сделать этот обаятельный с виду и очень умный, если судить по его речи, человек. Очевидно, мама что-то, как всегда, напутала.

Но Валентина Николаевна перезвонила снова. Она была уже спокойна. Не дав дочке задать ни одного вопроса, она твердо произнесла:

– Этот человек приносит горе всем, с кем знаком. Он ужас нашей семьи. Он убил свою невесту, а потом приказал убить нашего папу и папу Светы – твоей лучшей подруги… Беги от него, я сказала! Если ты этого не сделаешь, я прилечу и найду способ защитить тебя…

Валентина Николаевна снова сбросила вызов. Настя даже не попыталась еще раз набрать номер, не сомневаясь, что мама вообще отключила телефон: она-то хорошо ее знала.

Открылась входная дверь. Анастасия бросилась навстречу, предполагая, что это вернулась не очень трезвая Воронина. Но на пороге, даже не пытаясь пройти дальше, стоял с застывшим лицом Селезнев.

– Что-то случилось? – спросила она.

Игорь Егорович кивнул и произнес очень тихо, словно и сам не мог поверить в то, что должен сказать: