Цифра

Цифра
Екатерина Шашкова

"Цифра" – это антиутопия о том, во что могла бы превратиться наша страна после пандемии, если бы что-то пошло не так, и управление перешло бы к системе искусственного интеллекта – Цифре. Главный герой по имени Анлаф оказался вне системы и вел тихую жизнь в российских лесах, пока маленькая девочка не изменила его жизнь. Теперь ему придется вместе с ней вернуться в Москву, что может разрушить его привычный быт, лишить свободы, а может и жизни. "Цифра" – история для любителей "Книги Илая" и "Метро".

Цифра

Шашкова Екатерина

ЦИФРА

"Цифра" – это антиутопия о том, во что могла бы превратиться наша страна после пандемии, если бы что-то пошло не так, и управление перешло бы к системе искусственного интеллекта – Цифре. Главный герой по имени Анлаф оказался вне системы и вел тихую жизнь в российских лесах, пока маленькая девочка не изменила его жизнь. Теперь ему придется вместе с ней вернуться в Москву, что может разрушить его привычный быт, лишить свободы, а может и жизни. "Цифра" – история для любителей "Книги Илая" и "Метро".

2022

Дизайн обложки – Дмитрий Лис

Многое понимаешь лишь тогда, когда меняется образ жизни

С. Слободчиков «Человек инфу»

ЛИАЗ

Сосновый бор будто притаился. Так всегда бывает в последние минуты перед рассветом. Солнце еще не показалось, но его лучи уже пробиваются из-за горизонта, смазывая краски мира, обесцвечивая всё вокруг. В этой серой дымке многовековые сосны тихо поскрипывали не ветру. Заросли папоротника у их корней покачивались, раскидистые листья цеплялись друг за друга, выполняли несколько совместных па и снова разделялись в поисках нового партнера для танца. Сотни тысяч сухих иголок, покрывавших землю, перешептывались о чем-то незначительном, и всё же важном. Весь мир, казалось, замер в ожидании начала нового дня.

В этот предрассветный час на обочине старой лесной дороги остановился старый громоздкий 677ой ЛиАз. В далеком 1967 году, когда он сошел с конвейера, он был большим достижением советской техники и дизайна. Именно этому экземпляру посчастливилось тогда получить броскую красную расцветку. Долгие годы он возил ленинградских школьников на экскурсии в Москву. Очень смутно, но он все еще помнит, как младшие классы распевали веселые песенки, чтобы скоротать время в пути. Славное было время. В начале перестройки его заменили на Ikarus-256. ЛиАз же был сослан в провинцию служить на городском маршруте. Там при профилактическом ремонте его зачем-то перекрасили в грязно-оранжевый цвет. В таком виде он отработал до самого конца тысячелетия. После чего сдал свою дорогу немцам (на маршрут вместо отечественных автобусов вывели их немецких товарищей). И всё же он оказался удачливее своих списанных собратьев. Вместо пресса или свалки его отправили в местный музей советского автопрома, где его отреставрировали и отремонтировали. На городские праздники в компании 965ым Запорожцем и 150ым ЗИСом выезжал торжественно постоять на одной из городских площадей. В такие дни эти ветераны отечественных дорог снова чувствовали себя нужными: детишки и их родители обступали их со всех сторон, фотографировали, залезали в салоны, кузов и даже на крыши, смеялись, шумели и веселились.

Но даже эти редкие радостные деньки закончились. В «кризис восьмого» владелец музея обанкротился. Он законсервировал все машины в надежде вернуться, как только наладятся дела. Но дела так и не наладились. За «кризисом восьмого» пришел «кризис 12го», потом «кризис 17го», а когда в 20ом случилась эпидемия ковида с её многолетними Локдаунами и в 26ом наступила Цифра, город опустел. Тех, кого признали «пригодными» – здоровыми, способными работать и заводить детей – отправили в крупные города. «Непригодных» отослали в резервацию за Уралом. Никто из простых граждан точно не знает, где именно она находится и что в ней происходит. А благодаря гаджетам ни у кого не возникает даже тени интереса узнать.

В этом бессрочном ожидании Анлаф и нашел ангар музея. Благо, стены и крыша оказались крепкими и надежно защитили машины от жестоких сил природы. Сначала путешественник хотел забрать ЗИС за хорошую проходимость и вместительный кузов. Но, немного поразмыслив, всё-таки выбрал ЛиАз. Из него удобнее было сделать дом на колесах. К тому же детские воспоминания о поездках на таком же автобусе в школу осветили его теплым ореолом ностальгии. Анлаф снял железо с остальных экспонатов музея, нашел в подсобке инструмент и заколотил почти все окна. При помощи фанерных выставочных стендов организовал в задней части салона багажное отделение, а в передней – спальное место и ящички для хранения вещей. Сам автобус он перекрасил в землисто-зеленый цвет. Так Анлаф из пешехода стал водителем и домовладельцем в одном лице. Да, теперь спрятаться от поисковых коптеров будет гораздо сложнее, зато жить станет значительно легче. Анлаф кочевал пешком уже много лет и ужасно устал ходить. К тому же возраст уже начал брать своё.

Так старенький ЛиАз-677 получил брутальный вид, нового друга и имя. Не марка, не номер, а настоящее имя. Черной краской Анлаф вывел на его боку слово «Talo». Тало – так финны называют дом. По крайней мере, те финны, с которыми он познакомился как-то в отпуске еще до эпидемии.

Тем ветреным августовским утром Тало стоял на обочине старой лесной дороги, уставший после ночного перегона. Анлаф сидел на ступенях и разминал затекшие руки и ноги. Поездка выдалась сложная. Притушенные ради незаметности фары давали мало света, а выбранный маршрут оказался давно заброшенным. Это, конечно, к лучшему. Заброшенные дороги немноголюдны, а коптеры их проверяют редко. Но на всякий случай лучше все же перед отбоем накинуть на автобус маскировочную сетку. Жаль, что времени развести костер и позавтракать нет, совсем скоро будет светло. Тяжело вздохнув, Анлаф поднялся и принялся за важные дела: замести следы съезда Тало с основной дороги, осмотреть округу на предмет нор и берлог, спрятать автобус под сеткой, ветками и листьями. Потом он аккуратно забрался в свой передвижной дом, разулся, снял плащ и лег в постель.

Измотанный ночной борьбой с дорогой, уснул он быстро. Анлаф спал долго и проснулся ближе к вечеру. Ему снилось детство. Последнее время это случалось всё чаще. Возможно, так мозг пытался наладить баланс приятных и неприятных впечатлений за день, а может быть виной тому ужасная тоска по привычному, понятному и безопасному миру. И хотя детство Анлафа пришлось на лихие для страны годы, оно всё же было менее гнетущим, чем настоящее.

Тогда Анлафа звали просто Лёшкой, в 97ом он пошел в школу. У него было всего около дюжины друзей-мальчишек и пара подруг. Зато это были настоящие друзья, а не тысячи подписчиков или фоловеров. Вместе они лазали по замороженным стройкам, брошенным заводам и малонаселенным окраинам. Было до жути интересно собирать стеклянные шарики и железные буквы Ш. Потом также все дружно получали нагоняи от своих родителей, которые в панике искали их по всему городу. Ведь тогда не появились еще даже кнопочные мобильные телефоны. Чтобы позвать друга гулять приходилось звонить ему по стационарному проводному телефону, с замиранием сердца ждать, кто же возьмет трубку и дрожащим голосом лепетать: «Тёть Маш, а Саня дома?». А если и такого телефона дома не было, то приходилось идти к нему домой, заходить в подъезд, который тогда еще не запирался, и стучать в дверь. И лепетать «а Саня дома?» уже лично тёть Маше, открывшей дверь. Анлафу снилась школа. Черная доска в меловых разводах, жесткие стулья, крашенные деревянные полы. Он снова стоял перед всем классом и читал доклад. Ему нравилось делать доклады. Он мог часами просиживать в школьной библиотеке над энциклопедиями, переписывать оттуда важную и интересную информацию, срисовывать картинки. Особой его гордостью был доклад про кровеносную систему человека – схема движения крови по телу вышла очень точной, совсем как в книжке. Ему тогда за этот доклад поставили сразу две пятерки. Анлаф любил библиотеки и чтение. Для него стало большой личной трагедией закрытие реальных библиотек в пользу виртуальных. В его автодоме хранилось достаточно большое литературное собрание. Мало какие найденные книги он не забирал себе, разве что бульварные детективы да смазливые женские романы.

Анлаф проснулся около пяти вечера. Вылезать из кровати не хотелось. Сон не принес отдыха, лишь разочарование давно канувшего в Лету прошлого. Нет теперь уже того Лёшки, есть только Анлаф. Он лежал под теплым пледом и оглядывал свой дом. В комнате царил полумрак. Свет снаружи практический не пробивался сквозь маскировку и множество заколоченных окон. На рабочем столе среди множества разных микросхем, проводов, разъемов и деталей стоял паяльный аппарат. Давно пора было навести там порядок и разложить всё по ящикам, а то при сильной тряске вся эта мелочь сваливается на пол. Под столом спрятались маленький бензиновый генератор и сумка-холодильник. Хладоэлемент в ней был давным-давно утерян, но сам ящик не пострадал. Крышка закрывалась очень плотно, так что еда там хранилась всё же немного дольше, чем на полке. Рядом с рабочим столом стоял узкий шкаф со всем подряд: запчастями, одеждой, аптечкой и бытовыми мелочами. Он служил разделителем рабочей и обеденной зоны. На обеденном столе расположился ящик с разномастными ложками, вилками и ножами, найденными во время бесконечного скитания по стране. Тут же стоял походный чугунный котелок. Для экономии бензина Анлаф готовил только на огне. Хотя иногда ел консервы, собранные по опустевшим супермаркетам, просто так, холодными, ложкой из банки. Хорошо, что в свое время в них заливали столько консервантов. До сих пор съедобны. Иногда Анлаф охотился на мелкую дичь типа кроликов или сусликов, одичавших кур или коз. Охотился гораздо реже средневекового жителя, но намного чаще своих современников. И в отличие от последних, добыча путешественника не была голограммой или роботом. Ее можно было запросто приготовить и съесть.

Над столом висел закрытый ящик. В нем хранились тарелки и кружки, а также сухие припасы вроде круп, сахара, соли, специй, сухарей, чая, кофе и сладостей. Только воспоминание о недавно найденном мешке кексов заставило Анлафа всё-таки вылезти из-под пледа и приступить к активной жизнедеятельности. Кексы были совсем сухие, это уже скорее были сухари со вкусом кекса и вязкой сладкой начинкой. Чтобы не сломать зубы приходилось размачивать кексы в чае или кофе, но всё равно они были очень вкусными. Ради них Анлаф собрался и вышел из автобуса, прихватив котелок.

Выход из автодома после стоянки – это целый ритуал, требующий последовательности и точности, отработка которого оставила Анлафу несколько шрамов. Сперва он отрывал двери и пару минут стоял неподвижно на лестнице, внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Прежде чем выбираться из-под маскировочной сетки, нужно было выяснить, нет ли снаружи чего-то опасного: лесных зверей, одичавших собак, военных или коптера. Тихое монотонное жужжание последнего он боялся услышать больше всего. От зверей и людей можно отбиться или убежать, а эта железная птица подлетает максимально бесшумно и неотвратимо всё замечает, считывает ландшафт, машины, лица. Бежать или прятаться от него практически бесполезно. Ему оттуда сверху видно всё и всех. Он моментально отправляет сведения в командный пункт социального надзора. А значит из ближайшего отделения полиции уже мчатся спасать тебя от эпид-террор угрозы, тащить в город, ставить тебе qr-код и выдавать гаджет, который станет твоим поводырем по цифровой экосистеме и пастырем для тебя – овечки неразумной. Анлаф стоял на лестнице и вслушивался в окружающий мир. Не обнаружив ничего подозрительного, он несколько раз громко постучал половником о котелок. Так он распугивал зверей, решивших поспать у автобуса. И снова прислушался. Новых звуков не появилось. Тогда он спустился с лестницы на землю, покрытую сухими иголками и мелкими листиками, и закрыл за собой двери. Выбраться из-под маскировочной сетки было довольно трудно, но без нее никак нельзя. С недовольным кряхтением он наконец-таки вылез на воздух и глубоко вздохнул. После душного и темного автодома свет слепил глаза, а от внезапного переизбытка кислорода чуть было не закружилась голова. Стало легко, настроение улучшалось. Нужно было разжечь костер, найти и вскипятить воду для чая. Осмотревшись, Анлаф заметил небольшой островок из осин и ив чуть дальше по старой дороге. Это верный знак того, что поблизости большое скопление влажной земли. Оказалось, там располагался довольно глубокий овраг. Мужчина спустился туда и начал копать рыхлую землю. Он вырыл яму с полметра глубиной и сел рядом ждать. Постепенно она наполнялась мутными грунтовыми водами. Когда влаги скопилось достаточно, чтобы было удобно зачерпывать половником, Анлаф собрал ее в котелок и выбрался из оврага. Из кармана он достал белый пластиковый цилиндр – кассета от кувшинного фильтра для воды. Усевшись поудобнее на край маскировочной сетки, он установил перед собой котелок, занес над ним фильтр и минут десять половником раз за разом процеживал через него воду. Вокруг было тихо. Только сосны скрипели на ветру. День выдался не слишком жарким. Сидя на земле в футболке и джинсах, Анлаф даже немного замерз. Он наслаждался тишиной и спокойствием, которые дарил лес. Совсем рядом с ним пробежала мышь. У нее были свои неотложные дела. Возможно, она искала корм или бежала домой к семейству. Вокруг копошились разные жучки и муравьишки: кто-то таскал былинки, кто-то просто куда-то шел, некоторые даже затеяли драку. А над их головами высились многовековые стволы сосен. У тех, что помоложе, кора была тонкая, серовато-зеленая, плотная. Чем старше дерево, тем толще его кора. Она уже темно-бурая, толстая, изрытая трещинами. Она хорошо подходит, чтобы весной пускать ее кусочки по ручьям талого снега, ведь в многочисленных порах, ямках и рытвинах задерживается воздух. Ветки у старых сосен начинаются выше, чем у молодых. Стройные стволы, словно колонны древнего храма, поддерживали небесный свод. Тот день выдался довольно облачным. Сероватые тучки бежали по небу, гонимые почти осенним августовским ветром. Их огромные полупрозрачные тени ходили по земле, словно призраки кораблей, перепутавших сушу и море. Метрах в пятнадцати от Анлафа из-за деревьев показалась лисица. Она вприпрыжку шла в сторону автодома исследовать новый холм, образованный им. Когда она увидела человека, то сразу же замерла, потянула воздух носом. Человек тоже не двигался, не хотел пугать зверька. Медленно, опасливо она приблизилась к Анлафу, остановивших буквально в паре шагов от него, принюхалась, посмотрела в глаза и рванула обратно в лес.

Анлаф хмыкнул, поглядел в котелок и признал воду достаточно чистой. Поднявшись, он потряс затекшей ногой и пошел собирать хворост для костра. Сухой подлесок горел хорошо. На двух крупных рогатинах и перекладине он повесил котелок. Пока вода закипала, он делал упражнения: приседал, отжимался, побегал вокруг автобуса. Вечному страннику стоит держать себя в форме. Когда вода в котелке забурлила, он снял его с огня, засыпал костер землей и перелил чистую часть воды во флягу. Вышло как раз на чашку чая. Вылив мутный осадок на кострище, он кое-как залез обратно в автобус.

Там в полумраке он заварил себе чай в любимой кружке. У нее был маленький скол на ободке, но это не портило ее. Главное в ней было то, что когда-то давно, еще до Цифры, ее Анлафу (тогда еще Алексею, обычному московскому менеджеру) подарила жена Дина. Кружка простенькая, без рисунка, внутри черная, а снаружи белая. Хотя уже пожелтела немного от времени. Она напоминала ему о жене, о ее оптимизме, ее простой житейской мудрости и доброте. Ее не стало во время эпидемии. Как раз накануне у нее нашли рак. Опухоль была небольшая, доброкачественная, но врачей пугало, как быстро она росла. Дину поставили в очередь «срочников» – таких же горемык, которые не могли ждать долго. Она была уже вторая или третья, но страну закрыли на Локдаун. Задуманный как краткосрочная экстренная мера, в итоге он растянулся на долгих два года. Больницы не работали, лечили только ковидных, и она так и не дождалась операции. Анлаф не смог ее даже похоронить, как подобает. «Во избежание ухудшения санитарной обстановки» всех умерших отправляли на кремацию. Анлаф получил только небольшую безликую пластиковую коробку с прахом жены. Закапывая эту коробочку голыми руками рядом с могилой ее матери в тот же вечер, он понял, что больше так жить не может. Он собрал походный рюкзак. Взял теплую одежду, немного еды, аптечку, спички, спальный мешок, сухое горючее, термос, перочинный нож и некоторые другие нужные в дороге мелочи. Он оставил дома смартфон, планшет и прочую технику, но взял ту подарочную кружку. Бережно завернул ее в толстую махровую кофту. Он закрыл в квартире все вентили, выключил пакетники, законопатил окна. И ушел из города ночью. Так было проще проскользнуть незамеченным мимо санитарных кардонов. Он долго шел, сам не зная куда. Несколько дней. Шел мимо пустеющих деревень по забытым дорогам. Спал в спальнике прямо на обочине. Ему повезло, стоял жаркий сухой июль. Но в том его состоянии он бы не заметил, даже если бы пошел снег. Таких сбежавших от Цифры «нормальные» городские жители прозвали отщепенцами. Вскоре эту кличку подхватили и СМИ, и блогеры. Так это слово стало для таких, как Анлаф, практически официальным названием.

В кружке плавал чайный пакетик, над водой вился пар. Анлаф пилил туповатым ножом засохшие кексы на небольшие дольки, так было легче размочить их. Надо добраться до ближайшей заброшки (так он для себя называл города, оставленные жителями во время эпидемии). Нужны продукты, одежда, кое-что из мелких бытовых предметов. Неплохо было бы найти оружие. Но в первую очередь – шампунь. Когда жизнь состоит из бесконечного похода, гигиена едва ли не важнее, чем еда. Хотя сейчас даже найти чистый водоем, чтобы умыться, становится всё сложнее. Переполненные мегаполисы сбрасывают в реки тонны промышленных, бытовых и медицинских отходов. Это была одна из причин, по которой Анлаф старался держаться подальше от больших городов. Еще его ужасно злила оставшаяся после эпидемии «традиция» носить респираторы. Никто уже точно не помнил, зачем: чтобы не заразиться или чтобы не заражать, но все их носили. Пестрые, однотонные, с фирменными логотипами и текстовыми посланиями, но чаще всего одноразовые, так называемые «санитарные», из тонкого нетканого материала. Дышать в них было сложно, лицо потело, но все упорно их носили. В эпидемию их во всеуслышание объявили лучшим средством от ковида. Но в народе их в итоге шили из тонких пористых тканей, одноразовые респираторы носили месяцами, опускали под нос или на подбородок, чтобы легче было дышать, разве что на лоб не задирали. Так что даже если от них и была какая-либо польза, такое обращение сводило ее на нет. Были и те, кто отказывался носить респираторы. Таких звали «безреспир». Особенно впечатлительные пугались таких и держались подальше, особо агрессивные кидались с кулаками. А когда Цифра научилась распознавать лица, она списывала со счетов безреспиров кругленькие суммы в качестве штрафа. После, когда стали выдавать Гаджеты, при выходе за порог квартиры система направляла в мозг выходящего непреодолимое желание надеть респиратор, основанное на внушенной мысли «вдруг встречу вирус». Люди уже почти не узнавали друг друга при случайных встречах, особенно зимой, в толстой куртке, шапке, шарфе, да еще и с наполовину закрытым лицом. Старые связи терялись, друзья становились просто знакомыми, а знакомые – незнакомцами. Личная жизнь ушла в сеть, где все делились каждым своим шагом, каждой мыслью, общались «на безопасном расстоянии» друг от друга, а заодно и от потенциальных зараженных и террористов. Но Анлаф ушел из города еще до гаджетов. Он слышал о них от тех, кто бежал от Цифры позже.

СУЗДАЛЬ

Остатки чая в чашке уже остыли, на поверхности плавали крошки кексов, путник готовился к вылазке. Он склонился над картой, разложенной на крышке мотора под лобовым стеклом. Какие названия он встречал? Куда поворачивал? Мимо скольких деревень проехал? За годы странствий он научился запоминать дорогу даже в полной темноте. Он вел пальцем по провинциальной дороге. Здесь он видел табличку «р. Рпень». Если ехать вдоль нее на север до Каменки, а там взять восточнее, упрешься в Суздаль. Хороший вариант: бросили его давно, дорога мимо него не самая популярная, более широкая Р-132 вообще огибает его стороной, много частных домов, маленьких кафе и магазинчиков, а значит много и подвалов с заготовками, запасами и прочим. Лишь бы одичавшие собаки не бегали. Вокруг, конечно, поля. Но если ехать быстро и напролом, может удастся затемно добраться до города и найти укрытие для Тало. Как только стемнело, Анлаф снял маскировочную сетку, засыпал следы костра, закрепил в доме особенно шаткие конструкции и завел автобус. Старичок недовольно звякнул мотором и зарычал. В полумраке его подбрасывало на каждой кочке и яме давно неезженых дорог. Автодом вырулил на дорогу. У самого моста через Рпень он уверенно повернул на север и вдоль нее рванул по полям. Ночь уже вступила в свои права. Тьма вокруг казалась вязкой и холодной. Света притушенных фар едва хватало на то, чтобы осветить перед автобусом метра три, не больше. Из-под колес летела мягкая земля. В который раз Анлаф убеждался в правильности давнего решения переделать подвеску и привод. Теперь старичку ни горы, ни овраги нипочем. Вдруг перед Тало замаячил кусок жидкого неба – это гладь водоема, отражавшая звезды. «Цибеевское водохранилище, – понял Анлаф, – теперь направо». И резко развернул автобус. Полпути за плечами. Он подъехал к городу, когда уже начало светать. Темные очертания полуразрушенных домишек проступили на фоне серого неба. Жителей давно увезли отсюда, и город опустел. Когда-то тут приходилось по одной церкви и по три-четыре туриста на душу коренного населения, город полнился гулом голосов, народной музыкой, здесь даже снимали кино, а сейчас – только остовы домов, колонны печей и руины древних храмов. До Цифры за ним присматривала ЮНЕСКО, она же создала виртуальную экскурсию по достопримечательностям Суздаля, а сам Суздаль осиротел. Локдаун и противоэпидные ограничения извели туризм. Да и зачем современному человеку отрываться от стула, ехать за тридевять земель, чтобы увидеть то, что он может посмотреть онлайн? Но в ту секунду это было последнее, о чем думал Анлаф. Прежде всего нужно было успеть спрятать Тало до того, как окончательно рассветет. Иначе залетный коптер может его засечь. Автобус, бодро подскочив, пересек асфальтированную дорогу, проехал мимо небольших заводей, и Анлаф увидел несколько ангаров с припаркованными радом ржавыми грузовиками в одном из изгибов Каменки. «Если не получится загнать внутрь, оставлю на улице, как будто он тут так и стоял». – Решил он. Но один из ангаров оказался открытым. Анлаф загнал автодом туда и остановился. Несколько минут он сидел неподвижно, прислушиваясь и присматриваясь, но движения вроде бы не заметил. Он перелез в салон и принялся расставлять по местам всё, что свалилось за время бешенной гонки, потом открыл дверь и вышел. Наконец-то можно было потянуться, размять затекшие мышцы, сделать несколько упражнений. После чего он вернулся в автобус за плащом и рюкзаком, закрыл дверь и аккуратно выглянул из ангара. Вокруг царила тишина. Только ветер утробно завывал среди останков домов. Вооружившись куском арматуры, Анлаф отправился изучать местность. Ангары оказались мастерскими сельскохозяйственного колледжа, судя по тому, что гласила выгоревшая табличка над КПП. За ним начиналась узкая улочка, бегущая прямо по берегу реки. Недалеко виднелся полупрогнивший мостик. За рекой стояло длинное одноэтажное здание с колоннами и покатой крышей, некогда крашеной в зеленый. «Это, скорее всего, гостиный двор или торговые ряды, – подумал Анлаф. – Там должны быть какие-нибудь магазинчики. Может найду еду или что-нибудь полезное». В ста метрах от колледжа ожидаемо находилась церковь. Вернее, то, что от нее осталось. Из-под белой краски язвами проглядывал красный кирпич, крыша давно провалилась, хотя арки крыльца еще устояли. Заходить внутрь не хотелось, за годы странствий Анлаф видел сотни таких руин, потому прошел мимо. Они навевали на него тоску. Большинству людей нужна вера, чтобы оправдывать свои неудачи ниспосланным испытанием или происками нечистой силы. Вера тоже изменчива и разнообразна. Постоянен лишь один общий и вполне осязаемый бог – деньги. Ради них лились реки крови и потоки лжи, ради них рушили и строили, ради них перекроили самосознание человека. И ради них пришла Цифра. Старые храмы стали не нужны, ведь молиться и совершать пожертвования можно и нужно онлайн из дома. Всё ради эпид-профилактики, естественно. Чтобы добраться до гостиного двора, нужно было перебраться на другой берег реки. Деревянный мост достаточно сильно пострадал от стихий и времени, многих досок недоставало, а оставшиеся доверия не внушали. Но выбора не было. Нужно было как можно скорее затариться, плотно поесть и отправиться спать. Ночные перегоны сильно сбивали ритм сна и бодрствования, но деваться было некуда. Анлаф зевнул, мотнул головой, отгоняя сонливость, и ступил на мост. Зеленовато-бурая вода, покрытая ряской, медленно двигалась под ним. В это время года купаться неприятно: водоросли разрастаются, превращая плаванье в борьбу с оплетающими под водой ноги «щупальцами». Да и нырять в одежде и единственных целых ботинках отщепенцу не хотелось. Осторожно, словно в танце на тонком льду, Анлаф переставлял ноги с доски на доску и плавно переносил вес, напряженно прислушиваясь к скрипу дерева. На середине моста одна из досок со звонким «хрясь» проломилась под ним, пришлось неуклюже прыгнуть на другую, которая застонала, но устояла. Обломки булькнули, и течение увлекло их за собой. Выругавшись, Анлаф продолжил путь. На его голос из-за руин церкви выбежала свора собак. Анлаф ускорился, насколько мог. Они громко лаяли, рычали, но на мост не совались. Видимо, в воду им тоже не хотелось. Пометавшись с минуту у моста, они двинулись куда-то дальше по берегу. Путник же, наконец оказавшись на противоположном берегу, трусцой направился к гостиному двору. Появилось гнетущее чувство, что кто-то за ним наблюдает, и это были явно не собаки. Их лай всё еще доносился откуда-то из-за спины. «Другую переправу ищут, – понял Анлаф. – Надо спрятаться в торговых рядах». Забежав в здание, он запер дверь, используя какую-то балку как засов, и начал ждать. Действительно, свора подбежала к двери, собаки лаяли, рычали, скреблись в дверь, но внутрь всё-таки не пробились. Еще несколько минут они бесцельно бегали по Торговой площади. Анлаф помнил ее еще по фильму «Женитьба Бальзоминова». В голове неизбежно всплыли кадры пританцовывающего на площади Георгия Вицина. В детстве этот фильм так впечатлил четырехлетнего Лёшеньку, что маме пришлось клеить из картона цилиндр. Мальчик носил его целыми днями, даже строгой воспитательнице удалось убедить его расставаться со своей шляпой только на время тихого часа. На прогулке цилиндр надевался поверх теплой шапки и частенько слетал при попытке изобразить Михайло Дмитриевича, скачущего по площади. Теперь эта площадь почти полностью заросла травой. Брусчатка лишь в нескольких местах торчала, как проплешина, из-под зеленого ковра. Собаки некоторое время растеряно-выжидающе бегали по ней, перегавкивались, но в итоге собрались и убежали куда-то в сторону Кремля. Анлаф выдохнул и начал осматриваться. Ему повезло закрыться в каком-то ресторанчике. В полумраке зала он насчитал с десяток небольших столов со стульями. Он пошел искать кладовые или холодильники. В подвальном помещении, освещая себе путь фонариком, он наткнулся на пустые полки. Кто-то здесь явно уже побывал. Это насторожило отщепенца. Если в заброшке что-то менялось после эвакуации, ничего хорошего это не сулило. Анлаф поднялся обратно, тихо разбаррикадировал дверь и вышел. Постоял в дверях, прислушиваясь. Сделал несколько шагов в сторону церкви на площади и замер. Он был готов поклясться, что на колокольне мелькнула тень. Кто-то явно крупнее птицы спрятался между окнами. Анлаф задрал голову и ждал. Спешить ему было некуда, он был готов ждать хоть час, но тот, кто сидел наверху, вновь выглянул из-за стены.

– Я тебя вижу! – Крикнул Анлаф. Он вдруг понял, что уже несколько лет ни с кем не разговаривал. С того самого времени, как уехал от Геры. «Свяжусь с ним, как только смогу». – Решил он.

– Оружие есть? – Спросил человек на колокольне.

– Только палка, – соврал Анлаф. Огнестрельного оружия у него, конечно же, не было. Зато имелось несколько ножей: по одному за поясом и в каждом ботинке.

– Спускаюсь!

Анлаф напрягся. Он боялся возвращения собак, но их вроде бы не было слышно. К тому же знакомства в новой реальности могут быть опасны. Никогда не знаешь, кто перед тобой и на что он готов пойти ради ресурсов. Сжав покрепче арматуру, Анлаф слушал спешно спускающиеся шаги, и уже через минуту перед ним предстал сухой старичок. Непонятно, сколько ему было лет, но явно больше 80. Землистое морщинистое лицо с глубоко посаженными выцветшими глазами выражало испуг и удивление. Одет он был в серые лохмотья. Что вместе со сгорбленностью и поджатыми к груди тонкими кистями придавали ему схожесть с крысой.

– Ты чего здесь? – Спросил старик. Он выглядел таким жалким, что Анлаф невольно убрал прут. Такого, если что, достаточно толкнуть посильнее, он и развалится.

– Еду ищу, – просто ответил путник. – Голодный я, отец. Меня Анлаф зовут.

– А я Семен Андреевич. – Старик пожал протянутую руку путника.

Анлаф поразился, как такой тощий старикан с трясущимися руками может выживать в такой глуши. Семен Андреевич предложил отщепенцу пообедать вместе. По его словам, гости у него бывали часто. Раз в неделю так точно. Навигаторы почему-то плутают в этой местности, а водители всё чаще доверяют автопилоту слишком сильно и в пути совсем не следят за дорогой, бывает даже, что спят за рулем. Заблудившиеся машинки привозят бедолаг к Васильевскому собору и отказываются ехать куда-либо дальше. Какая-то ошибка на онлайн-картах.

– Я, когда мотор-то твой услышал, я полез посмотреть, кто приехал, – рассказывал старик. – Да и не сразу тебя и увидел. Только когда собаки залаяли. Смотрю, ты бежишь. Ну, думаю, раз молча бежит, на помощь не зовет, пусть бежит, куда там ему надо. А ты шасть и в кафешке спрятался. Они уж тебя искали-искали, да не нашли. Смешные они, несмышленые.

– А ты сам-то собак не боишься? – Анлаф удивился.

– А чего мне их бояться? Они мне не враги. Я иногда их даже кормлю, когда что вкусненькое подворачивается.

Анлаф мотнул головой. В ней возникла какая-то неуловимая ассоциация или старая мелодия. Неужели никто из гостей не доложил о нем территориальному контролю? Или возрастному. Хотя, если он помогает потерявшимся на дороге, возможно, они в качестве благодарности помалкивают о нем.

Семен Андреевич привел Анлафа в двухэтажный домик. Судя по просторному холлу со стойкой, раньше это была гостиница. Заметив заинтересованный взгляд отщепенца, старик рассказал, что раньше это была успешная маленькая гостиница. Но Локдаун задушил ее. Во время эвакуации (тогда еще полный сил отельер) и несколько его друзей смогли спрятаться в подвальных помещениях и переждать ее.

– Потом, конечно, нелегко пришлось. Особенно, когда все померли. Раньше-то с едой попроще было, а потом всё хуже. Вот в итоге я один остался и ем от пуза, только когда приезжает кто. А так одни консервы да макароны. На огород у меня уже сил нет.

– Да я и консервам с макаронами рад буду. У меня тебе, правда, и предложить-то нечего взамен. – Анлаф чувствовал жалость к этому бумажному старичку. Но тот заверил его, что компания – лучшее, чем путник может ему отплатить. Позвякивая посудой, дед разжарил вчерашние макароны и поставил чайник. Анлаф с удовольствием опустошил свою тарелку и сгреб в рюкзак несколько банок тушенки и маринованых овощей, которые дал ему старик. А потом за кружкой чая охотно слушал его истории. Правда чай по кружкам разливать пришлось гостю, так как тремор у старика был ужасный. Семен Андреевич предложил Анлафу отправиться наверх поспать. На что путник, сам не зная, почему, согласился. Старик был к нему по-отечески добр, не хотелось обидеть его недоверчивостью. Они зашли в один из бывших номеров, и путник ахнул: чисто, сухо, двуспальная кровать, подушки, одеяло. Свежее, разве что не отглаженное постельное белье.

– Ты, отец, даешь! – Восхитился Анлаф, подбирая, фигурально выражаясь, челюсть с пола.

– Какой-никакой отель же, сынок. – Засмущался Семен Андреевич. – Я ж столько лет людей обслуживал, с уборщика до директора дослужился. У меня даже вода есть, помоешься.

В порыве радости Анлаф обнял его. На глазах старика проступили слезы. С возрастом люди становятся плаксивее, но сейчас это не раздражало отщепенца. Кто бы что ни говорил, а общение с другими людьми важно для любого человека.

– Будь, как дома, я к твоим услугам, – сказал Семен Андреевич на прощание и закрыл за собой дверь.

Путник некоторое время стоял посреди комнаты, вслушивался в удаляющиеся шаркающие шаги старика и не верил своей удаче. Наконец-то он принял душ, а не мылся в реке. А как сладко и безмятежно спалось на огромной мягкой постели! Матрас, конечно, немного пах старыми тряпками. Но разве же это такая уж большая проблема? Анлаф, конечно, спрятал под подушку нож, но опасаться ему было нечего: старичок с трясущимися ручками вряд ли представлял угрозу. Впервые за несколько лет отщепенец спал в настоящей постели. После скамейки в ЛиАзе кровать казалась бескрайней, мягчайшей и самой удобной на свете. Анлаф уснул, едва коснувшись головой подушки, и спал, что называется, без задних ног, не слыша ничего вокруг. Его не тревожили никакие кошмары или ностальгические картины. Во сне он пересматривал «Женитьбу Бальзоминова»: Вицин плясал на площади, его мама пыталась вспомнить, какой же Китай-город правильный, а Мордюкова пила чай с блюдца, точь-в-точь как кустодиевская купчиха за чаем. Из сладких оков советского кинематографа Анлафа вырвал холодный приказ «Встать!». Спросонья потирая глаза, Анлаф увидел перед собой Семена Андреевича, целящегося в него из ружья.

– Встать, я сказал! – В голосе старика звучала сталь. Больше он не сутулился, всем своим видом выражая уверенность и силу. – Не смотри, что руки трясутся. Дроби всё равно наешься.

На улице раздавался лай и рычание собак вперемешку с воем. Анлаф поднял руки. Достать бы нож, но есть риск не успеть.