Отвергнутая

Прасковья присела возле мальчика на корточки, заглянула в его светлые глазки, и губы её дрогнули от избытка чувств.

– Феденька, сыночек мой, – прошептала она.

Мальчик откусил краюшку хлеба и улыбнулся Прасковье. Внутри у неё что-то вспорхнуло вверх от этой открытой и искренней детской улыбки. Феденька всё время был с бабушкой, она ему была гораздо ближе, чем Прасковья. Акулина всецело завладела любовью ребёнка, целый год она растила его одна, может, надеялась, что Прасковья не вернётся больше в их дом. Но Прасковья вернулась.

Первое время Феденька не подходил к матери – смотрел испуганно издали большими глазами и не мог её вспомнить. Слово «мама» звучало для него пустым звуком. Прасковья улыбалась сыну, сидящему на руках Акулины, а потом рыдала в подушку от собственного бессилия.

– Она у меня не только сына, она у меня полжизни вместе с ним забрала! – жаловалась она мужу.

Алексей гладил Прасковью по худой вздрагивающей спине.

– Она как лучше хотела. Она о Феденьке заботится больше, чем о ком-либо. Да и целый год она его, совсем крохотного, нянчила, ночами не спала, когда он болел. Нам её благодарить надо!

Прасковья качала головой и отворачивалась от Алексея. Он, как всегда, не понимал её.

И вот теперь Феденька улыбался ей так, будто осознал, что она его мама, которая любит его больше всего на свете и способна на всё ради него.

– Иди ко мне, малыш! – прошептала Прасковья и протянула руки к сыну.

Тот замешкался, а потом отложил недоеденную краюшку, снова улыбнулся и протянул к ней свои ручонки. Прасковья схватила его, прижала к груди, жадно вдохнула его сладкий детский запах и проговорила:

– А хочешь, Феденька, мы с тобой убежим от всех! Побежим далеко-далеко – только я и ты! Хочешь?

Мальчик засмеялся, решив, что это игра, и радостно закивал головой. Прасковья же, обезумев от счастья, бросилась в свою спальню, распахнула настежь окно, опустила Феденьку на землю и вылезла следом за ним. Подхватив мальчика на руки, она выбежала со двора через заднюю калитку и бросилась бежать по узким улочкам, виляя между домами. Выбежав за пределы села, Прасковья присела в траву отдохнуть.

– Сейчас дух переведу, Феденька, и отправимся мы с тобой в соседнюю деревню. У матери там сестра живёт, переночуем у неё, а потом дальше побежим.

Она с улыбкой взглянула на сына и тут же переменилась в лице. Феденька плакал, вытирая кулаками слёзы с пухлых щёчек.

– Что же ты плачешь, сыночек? Мама же здесь, рядом с тобой! – воскликнула Прасковья и принялась целовать заплаканное личико ребёнка.

– Баба! К бабе хочу! – захныкал мальчик, рот его скривился, и слёзы хлынули из глаз.

– А как же мама? Мы же с тобой хотели убежать далеко-далеко? Ты и я! – попыталась уговорить сына Прасковья.

Но мальчик не слушал её, он плакал навзрыд, а потом принялся капризно колотить её ручками, пинать ножками.

– Нет, нет, нет! Баба! Хочу к бабе! – кричал он.

И Прасковья, видя искренние страдания сына, сдалась. Она встала, взяла его на руки и пошла к селу. Прижимая Феденьку к груди, она шептала ему на ухо:

– Не плачь, сейчас мы придём домой, и ты увидишь свою бабу. Уже почти пришли!

Слёзы катились у Прасковьи из глаз, она смахивала их рукой и шла вперёд. Ей было тяжело, но она держала спину прямо, гордо неся в душе своё очередное жизненное поражение.

– Куда ты его носила? – закричала свекровь, едва Прасковья переступила через порог. – Выкрасть хотела? А ну, признавайся!

– Хотела, да перехотела, – спокойно произнесла Прасковья, – тише, а то разбудишь! Уснул он на полдороге.

Она передала Акулине спящего Феденьку. Та аккуратно взяла мальчика, прижала его к груди, поцеловала в лоб, а потом отнесла его в свою спальню. Когда Акулина вернулась, то прошипела Прасковье в лицо:

– Тебя от беса-то избавили, а ума-то в пустой головёшке всё равно от этого не прибавилось! Я чуть умом не тронулась, пока вас по округе искала!

Прасковья ничего не ответила, ушла в свою спальню и дала там волю слезам.

* * *

Каждый день превратился для Прасковьи в мучительную пытку. Она всё время думала о том, когда ее внутренней кликуше вздумается выйти наружу. Она плохо спала, почти ничего не ела и думала лишь об одном – как уберечь сына и родных от беса, что живёт в ней. Она уходила из дома всякий раз, когда её одолевали смутные предчувствия. Если Феденька увидит мой приступ, то… Прасковья даже боялась представить, что будет тогда. Мальчик только-только стал звать её мамой и начал говорить с ней. Она не могла допустить, чтобы что-то в ней вдруг испугало или оттолкнуло его.

– Ведьма Марфа пироги-то мои забрала, а помогать не стала, – сказала Зоя Прасковье через несколько дней после их последнего разговора. – Говорит, если уж горные монахи тебе не помогли, то у тебя один выход.

– Какой? – равнодушно спросила Прасковья.

– В лес идти жить и народ не пугать.

Прасковья хмыкнула в ответ и отвернулась. Ничего другого она от Марфы и не ждала. Странно, что она не предложила ей утопиться в реке.

– Тьфу на неё, противную старуху. Ей бы лишь брюхо ненасытное набить! А помощи никакой!

Зоя негодующе всплеснула руками и обняла дочь.

– Поговори с Алексеем, поди он поймёт всё. Припадок начнётся, он и поможет, свяжет тебя верёвками, чтоб злой дух вреда никому не нанес. Что поделать, доченька? Так и придётся вам жить.

– Нет, – упрямо сказала Прасковья и отвернулась от матери.

– Ну нет, так нет. Тебе виднее, Прося, – тихо проговорила мать, а сама отвела глаза в сторону, и щеки её покрылись румянцем.

«Раз ты не можешь, я сама ему всё расскажу. Муж он или кто? Пусть помогает! Выхода у нас всё равно больше нету…» – решила Зоя.

* * *

Следующим вечером Прасковья, возвращаясь домой, увидела на дороге Алексея. Он стоял и пристально смотрел на неё, лицо его было суровым. Таким суровым Прасковья его никогда раньше не видела. Сердце тревожно забилось в груди. Может, с Феденькой что-то приключилось? Она остановилась рядом с ним и спросила:

– Почему ты встречаешь меня здесь, Алёша? Почему не ждёшь, как обычно, дома? Что случилось?

Алексей молчал с минуту, и Прасковья видела, как под его смуглой кожей нервно двигаются желваки.

– Ты почему мне не сказала про то, что в монастыре из тебя беса не смогли прогнать? – рявкнул Алексей.

Прасковья вздрогнула от неожиданности, сделала несколько шагов назад, но бежать было некуда. Она виновато опустила голову и тихо ответила:

– Я сама это лишь недавно поняла, Алёша.

– Матери успела сказать, а мне – нет? – закричал он. – Мы с тобой спим в одной постели, Прасковья! Могу я знать, что сплю рядом с кликушей? Ты лгунья! Ты мне с самого начала лгала!

– Не кричи, пожалуйста, Алёша, – испуганно прошептала Прасковья, – если кто про меня узнает, меня со скотного двора прогонят и больше никуда не возьмут.

– О работе думаешь? А обо мне ты хоть раз подумала? Когда замуж за меня выходила, думала обо мне? Каково мне будет житься с такой женой? Думала ты об этом? Лгунья!