Отвергнутая

– Ой, дурная! Какой ещё цветок папоротника? Кто только не искал его! Выдумки это всё, Машка! Сказочки! – засмеялась Прасковья. – Пошли лучше венки на воду пускать. Вон, девки уже песню гадальную затянули.

Над рекой и вправду стихли крики и смех, влюблённые парочки разошлись по кустам, чтоб вдоволь намиловаться, а одинокие девушки присели в круг, расплели косы и запели песню. Песня была красивая, звуки нежных девичьих голосов неторопливо текли над тёмной рекой. На душе у Прасковьи отчего-то стало тоскливо.

– Ой ты, речка-реченька
Берега пологие,
Ты скажи мне, реченька,
Подскажи, родимая,
Найду ли сердцу милого,
Смелого и сильного,
Кто полюбит душеньку,
Душеньку-голубушку.
Ой ты, речка-реченька,
Воды во тьме плещутся,
Подари ты девице
Крепкую любовь.
Чтобы сердцу миленький,
Ко мне пришёл родименький.
Покажи мне, реченька,
Друга моего…

Девушки допели, а потом пошли к реке, загадочно улыбаясь друг другу. В глазах каждой из них теплилась надежда. Зайдя в реку кто по колено, кто по пояс, они по очереди стали класть венки на тёмную воду. Прасковья внимательно наблюдала за ними, ей было интересно, кому река сегодня покажет суженого. Но Маша всё теребила её за руку, шептала страстно в ухо:

– Цветок папоротника любое желание исполняет! Может неземным счастьем наделить, а может – любовью бесконечной. И самое главное! Он может сделать так, чтобы красота твоя не увядала! Красота не увянет, значит, и муж не разлюбит!

Прасковья строго взглянула на подругу, Маша смотрела на неё умоляющим взглядом.

– Красота, говоришь? – усмехнулась Прасковья.

– Угу. Красота-то, Проська, даже у тебя невечная. Бабий век ох как короток!

Маша взяла её за руку и слегка потянула на себя. И Прасковья не выдержала, махнула рукой.

– Ладно, пошли, Машка. Всё равно венок на воду мне пускать ни к чему – у меня жених есть, и свадьба на носу. А нечисти я и вправду не боюсь. Пошли!

Они взялись за руки и торопливо зашагали прочь от тёмной реки и от горящих костров. Когда их обеих обняла ночная тьма, Прасковья нахмурилась и сказала:

– Только имей в виду, Машка, мне от твоего папоротника ничего не нужно! Себе красоту и любовь проси, если найдёшь цветок. Тебе нужнее. А я просто из интереса схожу.

– Проська, правильно про тебя говорят, что ты огонь-девка! – восторженно выдохнула Маша.

Прасковья засмеялась и потянула Машу за собой в лес.

* * *

Прасковья бывала раньше ночью в лесу, но никогда прежде ей не было так страшно, как сейчас. Чего именно она боялась, она и сама не могла понять. Машке о своём страхе она ничего не говорила, но и справиться с ним не могла – шла вперёд, пробираясь через пни и спутанные ветви деревьев, и дрожала.

Не зря молодых девок мамки пугают, что на Купалу по лесам ходить нельзя – нечисть гуляет, простоволосых, беззащитных девиц губит. Даже сама лесная чаща была не такой, как всегда, так казалось Прасковье. Лунный свет разгонял мрачную тьму, но длинные, корявые ветви деревьев качались из стороны в сторону и натужно скрипели, словно хотели схватить Прасковью и Машу за длинные волосы. Ветер шептал девушкам что-то жуткое на непонятном языке, и всё кругом было наполнено стонами и странными шорохами. Прасковье то и дело мерещились скользящие между деревьями тени, и она боялась их, хоть и была не из пугливых.

– Маша, чего-то боязно мне. Пойдем обратно, – окликнула она подругу, – вон и луна, того гляди, за тучу зайдет. Ничего не увидим и заблудимся в темноте.

– Пришли уже, Проська, не бойся! – радостно прошептала Маша. – Вон он, папоротник-то.

Девушка указала рукой в сторону большого оврага, дно которого заросло папоротниками. Ажурные листья были до того пышными и густыми, что создавали видимость мягкого зелёного омута. Казалось, можно было прыгнуть и плыть по папоротнику. Оставив Прасковью, Маша побежала к обрыву.

– Стой, Маша! – крикнула Прасковья. – Стой! Обрыв очень крут! Сорвешься!

Маша резко остановилась, не добежав пары шагов до края.

– Тише, Проська! – обернувшись, шикнула она. – Теперь нужно ждать. Стой, где стоишь, да не шуми!

Какое-то время девушки стояли, не шевелясь, а потом где-то в чаще леса раздался вой, да такой жуткий, что Прасковья вся похолодела, задрожала.

– Всё, Машка, пошли отсюда! Не нравится мне всё это, – прошептала она, обхватив себя руками и оглядываясь по сторонам.

И снова ей почудилась чья-то чёрная тень, скользящая между деревьями.

– Машка! Пошли сейчас же, а не то я одна уйду! – яростно прошептала Прасковья и направилась к подруге.

Но тут на дне оврага зажглась ярко-жёлтая искра. Маша подпрыгнула, закружилась вокруг себя и прошептала восторженно:

– Вот! А ты не верила! Это же цветок папоротника распускается! Огнём сияет!

Маша подошла к самому краю и глянула вниз. И вдруг ноги её соскользнули с обрыва, и она с громким визгом кубарем полетела вниз. Когда тело её с глухим стуком ударилось о землю, крик оборвался, и над оврагом повисла странная, гнетущая тишина.

Прасковье показалось, что в эту секунду её сердце остановилось от леденящего душу ужаса, растекшегося по нутру. На согнутых ногах она подошла к обрыву и заглянула в овраг. Маша лежала на дне, неестественно раскинув ноги и руки, и смотрела на неё застывшим взглядом.

– Маша! – крикнула Прасковья. – Маша, ты жива?

Но Маша не шевелилась. Ноги Прасковьи подкосились, и она осела на землю, обхватив голову руками. И тут луна зашла за большую чёрную тучу, и лес тут же накрыла непроглядная тьма. Услышав рядом с собой шорох, Прасковья вздрогнула, вскочила на ноги, вытягивая перед собой руки.

– Кто здесь? – проговорила она дрожащим голосом.

Лица коснулось что-то липкое и холодное, и Прасковья закричала во весь голос:

– Ааааа!

Она бросилась бежать наугад, натыкаясь в темноте на деревья и кусты, запинаясь за торчащие из земли корни, сухие коряги и старые пни. Она падала, сдирая в кровь колени и локти, вставала и снова бежала. Ей всё время казалось, что кто-то гонится за ней по пятам, тянет к ней костлявые лапы, дышит смрадом прямо в затылок.

А потом что-то злое и тёмное прыгнуло на неё сверху, вцепилось в волосы и, шипя, поползло по телу гигантским пауком. Прасковья закричала, разум её помутился от ужаса. Ей показалось, что что-то большое и холодное заползло к ней в рот. Прижав руки к горлу, она стала захлёбываться в собственном страхе, словно в воде. И вода эта была чёрной-пречёрной, как сама Купальская ночь…

Глава 2

Две смерти

– Ну же, доченька, постарайся, милая! Вдруг ещё что-то вспомнишь? – Зоя гладила руку дочери и то и дело заглядывала ей в глаза.

Но Прасковья смотрела мимо матери пустым, безразличным взглядом. Это пугало Зою, дочь была непохожа сама на себя, сидела на кровати, как кукла. Но местный лекарь сказал, что это обычный испуг, и нужно просто оставить девушку в покое, тепле и не тревожить её – сама оклемается. А как же не тревожить, если только Прасковья могла рассказать, что на самом деле случилось в лесу на Купальскую ночь.

Когда дочь не вернулась с игрищ в назначенное время, Зоя переполошила всё село. Выяснилось, что ещё одна девушка, Маша, не пришла в ту ночь домой. Едва забрезжил рассвет, мужики и парни отправились на поиски пропавших девушек. Сначала искали у реки, потом двинулись к лесу. И тут Зоя, которая шла в первых рядах, увидела, как Прасковья сама выходит из леса и идет к ним навстречу.