Зеленые холмы Калифорнии

– Прямо по улице так пойдешь?

– Я что, похожа на придурочную?

– Как две капли воды! – отрезала я и пошла открывать дверь. – Гера, я прошу, посмотри на нее! – патетически воскликнула я.

– Я, по-твоему, голых девиц не видел? Видел, кстати, и получше.

– Что? – ахнула Стаська. Они с Герой дружат, и она была уверена, что он ее не сдаст.

– Что слышишь! Прикройся, особенно зад, он у тебя слишком тощий, чтобы всем демонстрировать.

Ну она за словом в карман не полезла:

– Ясный перец, такое старье ничего не понимает. Это самый писк и прикол.

– Видишь ли, детка, писк и прикол тоже должны быть к лицу, а в данном случае к жопе. Твоей жопке это не идет. Вероятно, эти трусики призваны возбуждать мужчин, но… У меня лично… они вызывают, я бы сказал, самые неприятные ощущения, несколько даже вонючие…

– Почему? – опешила она.

– Когда я вижу, как глубоко в задницу врезается эта веревочка, я невольно представляю себе, что когда девица их снимет…

– Хочешь сказать?…

– Вот именно.

И что бы вы думали? С тех пор она и сама таких трусов не носит и на других видеть не может.

Так что Гера умеет с ней справляться. Я этим не злоупотребляю, у него и своих забот хватает. Он профессор в МГТУ, к тому же пишет фантастические романы, которые пользуются большим успехом, и это не говоря о том, что у него уже пятая жена, которая моложе его лет на двадцать, к тому же, подозреваю, есть еще и любовница.

Утром Стаська сказала хмуро:

– Лёка, я на кладбище не поеду, сегодня у Нельки день рождения…

– И не надо. Мне лучше одной…

Сегодня день рождения не только у Нельки, но и у моего покойного мужа. Четырнадцать лет тому назад он умер в одночасье, от инфаркта. Умер на работе. Мы успели отпраздновать серебряную свадьбу… Лёня, Лёнечка, с его смертью для меня кончилась одна жизнь и началась совсем другая, без любви. Так тоже можно жить, особенно когда есть о ком заботиться. Мы с ним любили друг друга и гордились друг другом. Он был крупный инженер-ракетчик, засекреченный до идиотизма, как водилось в те годы. Интересный, эффектный мужчина, веселый, добрый. Подолгу пропадал на полигонах, по несколько месяцев торчал в Капустином Яру на испытаниях и конечно же изменял мне. А как могло быть иначе? В закрытых военных городках полно одиноких неудовлетворенных женщин – вдов, брошенок, разведенок, которым некуда оттуда податься…

Но он умел ограждать меня от этого. Я никогда не находила следов помады, чужих вещей, я просто знала, и все. Знала. Потому что любила. Я не устраивала сцен ревности – зачем? Такова жизнь. Но я страдала, еще как страдала… Однако утешалась тем, что физическая измена – это ерунда… И сама иногда ему изменяла, так, для восстановления справедливости. Ни разу за все годы я не замечала и не чувствовала, что он влюблен в кого-то, и всегда чувствовала и знала, что любит он меня. Натэлла уверяла, что по поведению мужчины в постели можно определить, изменял он тебе или нет. Но я никогда ничего такого не замечала, он всегда был весьма изобретателен в постели. Он был старше меня на пятнадцать лет, но с годами в моем отношении к нему появилось кроме всего прочего еще и что-то материнское – чем бы дитя ни тешилось… А в последние годы я и вовсе успокоилась – ему стало не до баб. Перестройка, конверсия, да и возраст. Помню, мы однажды здорово поссорились. Когда было принято решение о выводе наших войск из Афганистана, он расстроился. Я пришла в негодование. А он кричал:

– Да пойми ты, это моя работа, я сделал по их заказу такой комплекс! И его даже не успеют применить!

– Но ведь это же смерть для тысяч людей!

– А ты что, не знала, чем я занимаюсь? Именно смертью! Всю свою жизнь! – Потом он спохватился, понял что-то: – Лёка, думаешь, я не знаю, что эта война – ужас, преступление и все такое? Сколько наших парней погибло, сколько еще бед она наделает в будущем, эта чертова война, но… Ты разве не замечала, что мы никогда не говорим, что работаем на оборонку, всегда только «на войну»…

Он был прекрасным отцом, обожал Ариадну, и это он настоял, чтобы родилась Стаська.

– Никаких абортов! Вырастим, воспитаем, вот скоро меня турнут на пенсию, чем прикажешь мне заниматься? Буду внука растить. Или лучше внучку! Да, девочки лучше, их на войну не забирают! А я выращу такую девчонку, чтобы умела за себя постоять! Тобой, Адька, мне некогда было заниматься, зато внучку я возьму на себя! А ты живи, учись, работай, можешь еще и внучка потом подкинуть, я не возражаю!

Он же настоял, чтобы Стаську назвали Станиславой, в честь его отца. Сейчас я часто думаю о том, что он вовремя умер. Не дожил до полного краха армии, хоть никогда не был военным, и всей той системы, которой истово служил всю жизнь. В том мире у него было свое место, а в новом он его не нашел бы, превратился бы в жалкого брюзжащего пенсионера. Нет, он просто покончил бы с собой.

Мне повезло в жизни, что я встретила такого человека и жила за ним как за каменной стеной.

Я еще училась в театральном, и одна девочка с нашего курса пригласила меня к себе послушать записи Вертинского – отец подарил ей магнитофон. Тогда Вертинский был почти забыт. Помню, мы сидели у них на кухне, слушали Вертинского и пили домашнее вино из чайных чашек, на всякий пожарный случай, для маскировки, заедали жирнющим печеньем курабье и курили – разлагались, одним словом. Я совершенно влюбилась в песни Вертинского, особенно меня пленила одна, которую я с тех пор нигде и никогда не слышала. Там были такие упоительные строчки:

Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси,
Это ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.

И забыв свой строгий стиль латинский,
Перепутав грозные слова,
Из-за вас епископ Лотарингский
Уронил в причастье кружева…

Боже мой, как кружилась голова от этих строк у молоденьких студенток театрального училища… Как хотелось и верилось, что из-за нас тоже будут сходить с ума если не епископы (епископы нас тогда совсем не занимали), но какие-то знаменитые, талантливые, могущественные мужчины… Но главное – европейские столицы. Когда мы слушали эту песню, наверное уже в десятый раз, в дверях вдруг раздался голос:

– Так! Это что за образ жизни? Мы обмерли от ужаса. В кухню вошел отец подружки, генерал в штатском, а с ним мужчина помоложе, мы вскочили, я зажала в кулаке окурок, а генерал схватил со стола чашку и отпил глоток.

– Гляди, Леонид, как молодежь время проводит, а? Вертинский, вино, сигареты! Этому вас в институте учат?

Голос у него был грозный, а в глазах плясали веселые черти. Он и сам был подшофе.

– Это ваше счастье, что я тут парней не застал! Леокадия, брось окурок, а то руку сожжешь, дурища! Ну вот что, девки, быстро заметайте следы оргии и собирайте на стол! Мы голодные! Ольга, грей ужин, чтобы к приходу матери все было чинно-благородно.

Мы, поняв, что гроза прошла стороной, метнулись выполнять приказание, но я все время чувствовала, что этот Леонид то и дело на меня посматривает. Но он же такой старый!

– Лёка, смотри, как он на тебя лупится, – шепнула мне Олька. – Потрясающий мужик, между прочим.

– А сколько ему лет?

– Тридцать четыре.

– Но он же старик!

– Много ты понимаешь! Мужчина в самом соку!

Почему-то от ее слов меня бросило в жар.

Потом мы вчетвером ужинали, и Леонид вызвался меня проводить. Я была жутко смущена, но в то же время мне это польстило. Олька успела нашептать, что он очень крупная шишка для своего возраста, без пяти минут доктор наук и еще, что он вдовец.

У него была бежевая «Волга». Это меня добило. Самое смешное, что он тоже был смущен.

– Куда вас отвезти, Леокадия?

– До ближайшего метро. А то мне далеко.

– Нет уж, я вас до дома довезу. Вы где живете?