Мой адрес Советский Союз

– Да-а-а!

– Ох-хо-хо! Вот беда-то с тобой. Ну, пошли, находка.

Он сгрёб меня под мышку и тяжело зашагал по раскисшей дороге. Я не знала, то ли мне радоваться, то ли ещё сильнее реветь. Ехать под мышкой было неудобно, прямо перед моими глазами чёрный наконечник на деревяшке то увязал в дорожной грязи, то снова появлялся.

– Держи-ка, сосед. Вот, находку тебе принёс.

– Какую находку?

– Вот, около Тутыниного дома стояла ревела на всю деревню.

– Вот те на! Ты как туда попала?

Аркаша наконец-то отпустил меня на пол. Я была рада, что оказалась дома, рада, что меня выпустили из подмышки, но было жутко стыдно.

– Кать, ты чё там делала-то?

– Ладно, не ругай её, Яша, ну бегала да заблудилась.

С тех пор сосед, когда приходил к нам, первым делом громогласно трубил:

– Здорово, находка! Как живёшь-то?

Мне это не нравилось, и я сразу пряталась.

А теперь я шла с портфелем по тому же месту и не боялась заблудиться.

Я вышла на крыльцо. Было раннее утро, но в воздухе чувствовалось что-то необычное. Я прислушалась. Стоял мощный, хотя и не громкий гул.

– Мам, чё это так гудит?

– Болгуринка вскрылась.

– И такой гул?

– Ну да. В неё же весной весь снег талый стекает, вода большая весной… Ну, теперь уж настоящая весна пришла.

Я и сама ощущала, что в природе произошло что-то значительное, большое. Болгуринку нашу и речкой-то трудно было назвать, так, ручеёк какой-то. Если разбежаться, то можно было перепрыгнуть летом. А вот сейчас, когда вода, как взбухшая вена, крушила лёд и несла его по течению, мощь Природы ощущалась не только на слух, но и каким-то шестым или даже седьмым чувством.

После ледохода весна набирала силу стремительно. Снег ещё не весь сошёл, а уже появлялись зеленые местечки, кое-где зажелтела мать-и-мачеха, и мы всей дружной, повзрослевшей на целый год компанией пошли за вербой. Жёлтые комочки вербы были сладкие, и мы ходили за ней по весенним ручьям и по топкой грязи. Но зато когда добирались, наступало настоящее веселье. Мы обсасывали сладкие пушистые комочки и выплёвывали их. Это была первая весенняя зелень, причём быстро проходящая, а потому такая желанная. Да и просто прогуляться и ощутить, что весна пришла, тоже было приятно.

Весна была в полном разгаре. Все уже ходили в лёгкой одежде, готовились к полевым и огородным работам, оживились. Молодёжь ходила друг другу в гости. В один из таких дней, когда брат Николай со своей компанией сидели у нас дома, нам с Людкой пришла в голову одна рискованная идея.

– Кать, смотри, папины папиросы лежат.

– Ну и чё?

– Вовка Ходырев с Колькой пробовали курить.

– Откуда ты знаешь?

– Мне Вовка рассказывал. Давай тоже попробуем.

– Давай.

– Мы забрались на печь, задёрнули вкруговую занавески, чтобы нас не было видно, и втихаря запыхтели.

– Чё это? Вроде дымом пахнет.

– Точно, пахнет.

– Коль, у вас чё, печка топится?

– Да нет, какая печка днём?

– Вроде курит кто-то.

– Да вон с печки тянет!

Мы лихорадочно быстро гасили папиросы, но было уже поздно. Четыре взрослых парня с изумлением таращились на нас с Людкой.

– Вы чё это тут делаете, соплячки?!

– Где-то ведь папиросы раздобыли, Коль, ты куришь, што ли?

– Не, я не курю, наверное, папины взяли.

Мы с Людкой буквально утопали в позоре. Парни высмеивали нас, насколько у них хватало коллективной фантазии, а уж этого нашим деревенским было не занимать! Прибавляла энтузиазма возможность повоспитывать. Мы с Людкой еле упросили их не говорить родителям. После клятвенных обещаний, что это было в первый и в последний раз, нас оставили в покое. Дня два мы с Людкой ходили паиньками, слушались маму, не спорили с братом. На этом чувство вины себя исчерпало, и началась обычная жизнь.

Две гусыни высиживали яйца в ящиках под кроватью. Третья отказалась и гуляла с гусем по вольной волюшке. Когда мама потеряла надежду образумить негодяйку, подсунула её яйца под двух добросовестных мамаш. Они тихонько поворчали, поперетаптывались на кладке, но стали высиживать. Поведение гусынь до сих пор вызывает у меня уважение. Сутки они сидели молча, почти не шевелясь. Время от времени они проверяли, не вылазят ли яйца из-под их перьев. Если им казалось, что яйцо может быть недостаточно прогрето, выщипывали из себя пух и утепляли кладку. Один раз в день гусыня сходила с кладки, молча шла к двери, мы открывали дверь перед ней. Иногда гусыня не успевала донести помёт до улицы и выстреливала его прямо в доме на полу. Вот это была вонь! Но маму это не раздражало, наоборот, она с сочувствием говорила: «Матушка, натерпелась-то как». И только оказавшись на улице, гусыня начинала разминаться: она махала крыльями, громко гоготала, подпрыгивала. Прибегал гусь, и радость продолжалась в компании. Потом гусыня быстро-быстро наедалась приготовленным зерном, жадно пила воду и торопливо шлёпала обратно. Если дверь оказывалась не открытой, она нетерпеливо вскрикивала, и мы, подпрыгнув, открывали. Этот гусынин подвиг длился месяц.

Яйца-подкидыши не успели прогреться положенный срок, как свои гусята уже начали вылупляться. Обе гусыни в недоумении посидели ещё несколько дней, но следить за гусятами и одновременно высиживать яйца было противоестественно, и гусыни, решив, что с этих яиц толку уже не будет, снялись с гнёзд. Положение для подкидышей было критическим. Мама засунула их в старые меховые шапки и положила на печь, где температура была всё время примерно одинаковая. Следить за бедолагами поручили мне. Через неделю из шести яиц вылупились четыре, остальные два оказались испорченными. Гусята были ослабленными, с плохой координацией. Они искренне считали меня своей мамой и доверительно чирикали, глядя мне в глаза. Ещё через неделю инкубаторных условий гусята окрепли, и мы решили присоединить их к остальным. Но за две недели стая уже сформировалась. Гусь дважды отплясал ритуальный танец, когда встречал одну гусыню с выводком, потом другую со своим выводком. Мамаши ревниво отгоняли третью гусыню, бросившую свою кладку, и теперь она робко и молчаливо держалась на расстоянии, но далеко не отходила. Четырёх одиноких гусят стая не приняла. Их просто клевали все подряд. Да и гусята, считающие, что мама должна выглядеть иначе, не стремились к воссоединению. Они бежали ко мне и доверительно пищали у моих ног. Ситуация для меня складывалась трагически, и вскоре я услышала от мамы суровый приговор: «Ну что, будешь им мамой». Сказано было коротко и ясно. Лето я должна была прожить с четырьмя гусятами, не расставаясь. Они, конечно, миленькие, пушистенькие и так чирикают со мной, но не могу же я целыми днями пастись с ними на лужайке и объяснять, какую травку можно кушать, а какую нет. Однако несколько дней именно так и было. Потом я начала усиленно думать, как от этого избавиться. Я свернула фуфайку, сверху повязала платок, как на голову, посадила всё это на лужок. Рядом поставила миску с водой. Из окна я наблюдала за этой странной компанией. Всё шло как нельзя лучше: гусята не заподозрили подмены и паслись около чучела. Время от времени они подсаживались к нему, весело что-то рассказывали о своей жизни и дремали, привалившись к фуфайке. Отлично! На ночь я подсунула гусят в стаю, причём когда гуси уже спали. Так, потихоньку, недели за две, они вписались в коллектив. А гусыня, которая их бросила, всё лето прожила рядом со стаей. Потом мама рассказывала соседским бабам, как я всё придумала. Бабы удивлялись, переспрашивали и смеялись вместе с мамой, а я так и не поняла, одобряют они мои выдумки или нет.

Троица! Земля травой покроется! В этот праздник, смысл которого я не очень понимала, мама посыпала пол в доме свежескошенной травой и берёзовыми ветками. А мы с подружками ходили на речку, плели венки, загадывали желания и отпускали венки в речку. Если венок утонет – желание не сбудется, если уплывёт – сбудется. На Троицу к нам часто приезжали гости из города, мама вообще была очень гостеприимным человеком. Позже я поняла, почему наши грядки в огороде были такими огромными. Гости всегда уезжали от мамы с подарками. «Кто даёт, тому Бог даёт», – говорила мама, и переубедить её в этом было невозможно. В этом году гостей тоже было полно. По случаю праздника пришли и соседи. Вся наша компания была в сборе и целенаправленно суетилась под ногами у взрослых. Старания наши не пропали даром, нам надавали полные карманы пряников, конфет. Вот тут уж начался настоящий праздник. Но мы всё равно не убегали далеко, так как знали, что на большом празднике можно увидеть что-нибудь интересное. Наше чутьё и тут нас не подвело. Подруга Зои, нашей сестры, – Нина – приехала со своим парнем. И вдруг этот парень начал себя как-то странно вести. Он начал капризничать, а Нина его уговаривала, гладила. Парень якобы разобиделся не на шутку и ушёл в клить (так мы называли бревенчатый пристрой к дому, примыкавший к сеням). Клить была как бы летним неотапливаемым домом. Летом мы там спали, а зимой там хранились всякие вещи, висели тушки гусей, поросёнка и т. д. Так вот, Нинин друг ушёл в клить, Нина тихонько пошла за ним. Мы были деревенскими детьми, и для нас не было секретом, зачем они туда улизнули от всей компании.

– Люд, у вас на клить-то можно залезть?

– Да запросто.

– Где?

– Вот тут, по углу.

Семь любопытных гавриков бесшумно забрались по углу сруба, который выходил в сени, на потолок клити. Мы показали, где примерно находится кровать. Пацаны осторожно подняли потолочину и положили её рядом. В образовавшийся проём мы безмолвно высунули семь чумазых от конфет мордашек и высмотрели всю сцену любви от начала до конца. Так же, не проронив ни звука, мы спустились по углу сруба в сени. Потолочину решили положить потом, когда никого не будет. Да… удачный сегодня денёк получился! Особого потрясения от увиденного ни у кого не было, и мы побежали играть в свои игры.

Лето пролетело бурно, но быстро. Скоро в школу. Бабы начали отлавливать своих ребятишек, чтобы вывести вшей, накопленных за лето благодаря купанию в мутном пруду. Процедура эта была крайне неприятная, и ребятишки, как могли, оттягивали роковой момент. Мама брала неожиданностью. Совершенно ни с того ни с сего она вдруг крепко брала меня или Людку в охапку и говорила: «Пойдём-ка полечимся маленько». Сопротивление было бесполезно. Мама зажимала пойманную жертву между коленками и густо посыпала голову дустом, разбирая прядь за прядью. Дуст вонял противно, щипал нос и глаза, но мама была неумолима. После этого надо было обмотать голову платком, проходить час, а потом – баня!

В этом году я шла в школу на законных основаниях, в форме, фартуке и бантиках. В этом году у меня был новый портфель. Людка ходила со своим прошлогодним. Надо сказать, что вещи у Людки всегда использовались гораздо аккуратнее, чем у меня. У меня всё рвалось, протиралось и пачкалось гораздо быстрее. В чём тут секрет, я не понимала.