Это я тебя убила

Я молчу. Реальность немного плывет, я даже не до конца понимаю, что он говорит.

– Ты мог рассказать мне, – он и вовсе шепчет, беспомощно озираясь.

Это в сознание пробивается, и приходится покачать головой. Не мог, нет. Я не жаловался даже в прошлом. Даже когда помогал хозяину лечить добрых людей, а они потом отводили меня в сторону, заглядывали в глаза и вкрадчиво спрашивали: «Мальчик… а тебе точно хорошо живется с ним?» Сейчас я иногда думаю, почему кивал и улыбался. Боялся, что они расскажут о моих жалобах или хозяин услышит сам? Не знал, как сказать правду без подробностей о пропахших мускусом подушках и сорванном горле? Тайно надеялся, вдруг однажды он станет милосерднее или я просто надоем ему, стоит еще подрасти? Вряд ли… скорее потому, что никто из тех сердобольных мужчин и женщин не предлагал освободить меня. Все произносили только: «Я могу тебя перекупить».

Плиниус морщится так, что ходят ходуном усы. Ему не нужно ничего объяснять, работорговля в наших странах примерно одинакова. Он знает, чему рабы учатся, а что забывают.

– Ну конечно. Не мог. – Он медлит и опять заглядывает мне в глаза. Он не злится. Ему, кажется, больно, но я не понимаю почему. – Знаешь, никогда меня не оставляло ощущение, что гасишь ты не только мою дочуру, но и себя заодно. Куда сильнее. Видишь, к чему это привело?

На этот раз я киваю и устремляю взгляд в траву, выискиваю там кровавые камни. Больше нет сил смотреть на Плиниуса. На Орфо. И тем более я не хочу видеть глумливую морду ее кота. Может, и зря я не падаю ниц – так я спрятался бы в запахе травы и ландышей.

– Ты не удивил меня, – раздается в следующий миг. – Я… многое в вашей истории казалось мне нечистым, даже когда я еще не знал, что Орфо меня обдурила. – Его тень на траве вздрагивает. – А поколение этих военных сирот… многие из них, хоть и подросли, остались прежними, Эвер. Мнят о себе невесть что на том лишь основании, что их родители когда-то вторглись в чужую страну, а моя жена сочла это героизмом. – Я все же вскидываюсь. Глаза Плиниуса узкие, злые и пустые, он словно больше меня не видит. – Гадаю порой, сколько нам еще платить за это? Сколько и как я…

Он устало машет рукой, а потом все-таки обращает взгляд на меня. Мимика меняется, снова становясь мягкой. Будь я кем угодно другим, он участливо потрепал бы меня по голове, но он только говорит:

– Ничего не изменилось. Никакого суда. Я очень рад, что ты жив, вдвойне рад, что ты честен, и втройне… что выдержал то, что сотворил. – Он подается ближе, хмурится. – В тот день. И позже. Как человек, допустивший то, что допустил с физальцами, я догадываюсь, каково тебе. Но теперь вот, захочешь – сможешь это искупить. Уверен, ты сможешь, и уверен, от твоей руки никто больше не пострадает. Знаю я твою душу…

Я вглядываюсь в его глаза, тщетно ища подтекст. Может, это то, отсутствие чего Орфо обещала; может, это скрытый торг: «Прости мою дочь, и как минимум передо мной ты вину загладишь, ты же хочешь этого, правда?» Вряд ли. Не заглажу, мы оба знаем: он защищает всех подданных, не деля их на хороших и плохих, ценных и подлежащих безнаказанному убийству. Преступником я останусь в любом случае. И он просто не может просить о прощении для дочери – прекрасно понимает то, что она и сама сказала, целясь пальцем в мое сердце.

«Все происходит там. И это сложно».

– Я обещаю, – вот что удается произнести. Тяжелая рука все-таки ложится на плечо, и я, как прежде, не чувствую страха и желания отпрянуть.

– Ну вот и славно. Теперь-то идем? Все остыло.

Орфо неотрывно смотрит на нас, пока мы приближаемся. Плиниус, грузно садясь на свое место, берет со стола серебряный медальон с часами и сверяется со временем.

– Мне скоро по делам, дочура, я доедаю и бегу, – сообщает он как ни в чем не бывало. – Поэтому давай все обсудим быстро, чтоб потом не возвращаться. Встреча с законниками завтра. День передохнуть для Эвера я вытребовал. Никто не станет вам мешать.

С законниками. То есть будет проверка на ложь. Ожидаемо: четыре года меня многие считали убийцей, «детей героев» – жертвами, а Орфо – человеком, который вообще не имел к ситуации отношения. Теперь предстоит каким-то образом выпутаться, а вдобавок обелить этих… бедных ребят. Нести чушь про то, что все было чудовищной случайностью, происками врага из ниоткуда – Монстра. Подарить миру очередную байку вроде той, что про человека-быка, запершегося от людей в заброшенном лабиринте, или той, что про злобную королеву, у которой вместо волос змеи и которая похищает подгулявших солдат – утаскивает на свой остров для любовных утех. Я снова чувствую легкую тошноту, но неожиданно меня начинает успокаивать Скорфус.

– Выдыхай, двуногий. Все схвачено.

– Что схвачено? – безнадежно уточняю я, беря пустой кубок и рассматривая напитки на столе. В большом кувшине и правда те проваренные молотые бобы; в кувшине поменьше – вода с медом. Я привычно беру ее. Скорфус, хмыкнув, приподнимает лапу и заглядывает мне в глаза.

– Ты не знаешь некоторых… противоречий в правилах, – почти мурлычет он с видом, будто в его ближайших планах захват мира. – А я – да. Проблем с теми парнями не будет, обещаю, главное, не нервничай. И попробуй кофе, мозги сразу соберутся в кучку.

Он кивает на кувшин с черной бобовой жижей, после чего теряет ко мне интерес. Бесцеремонно топает по столу, чтобы запрыгнуть на плечо к Плиниусу. Не знаю, почему я слушаюсь. Черная жижа, льющаяся в кубок, крепко пахнет бадьяном и корицей.

– Главное, чтоб красиво было, Орфо, – тем временем наставляет дочь Плиниус. Она внимательно слушает, подперев подбородок. – Знаешь ведь, Кас и Пол падки на зрелищные истории. – Он хмыкает, берет лепешку с сыром, сворачивает в трубку и заглатывает сразу половину. – Куда более падки, чем на свои прямые обязанности, как ни печально, но для вас это лучше, чем Илфокион с его цветущей подозрительностью…

– Меня очень тревожит, что Кас и Пол – тоже «дети героев», – говорит Орфо, и я сразу вспоминаю, о ком она.

Кас и Пол, еще одна пара близнецов, вроде происходили от атлантов. Были огромными, унаследовали много родительских денег, но вели себя довольно тихо и дружелюбно – может, поэтому в ближнюю компанию Лина не входили. Пару раз они даже сбегали из этой компании к нам с Орфо, чтобы помочь найти раковины для сада или посмотреть, как мы строим песчаного сфинкса в человеческий рост. От Гефу и Гофу их отличала важная черта: «другие» и «странные» вызывали у них любопытство, а не агрессию.

– Ты в крайности-то не впадай, ладно? – Плиниус вытирает руки. – Тебе давно пора прекратить смотреть на всех них одинаково.

– Да ты сам так на них смотришь, – парирует она, щурясь. – «Мнят о себе невесть что на том лишь основании, что их родители когда-то…».

– Ты невнимательна к словам, Орфо, – довольно холодно обрывает он. – Я сказал «многие». Не «все». И кстати, я говорил тебе, что от привычки подслушивать пора избавляться?

– Королеве она может и пригодиться. – Похоже, она закусила удила. Сидит очень прямо, держа в руке грушу. Сжимает ее так, что может и раздавить.

– Не знаю. И… рановато тебе об этом думать, не так ли?

Орфо разжимает руку, и груша падает на стол.

– Так, – предостерегающе начинает Скорфус, взмыв в воздух.

– Надеюсь, папа, хотя бы ты все-таки не начал желать, чтобы я умерла.

– Нет, нет, что ты! – спохватывается он и, вздохнув, наклоняется к ней, чтобы обнять. Тонкие смуглые пальцы, унизанные самоцветными кольцами, вцепляются в его широкое предплечье. Орфо жмурится. – Ну прости меня, прости. Просто слишком все как-то резко усложнилось. И мы оба знаем, что это прежде всего твоя вина.

Все-таки она стала еще более стойкой: просто кивает, впившись крепче, вместо того чтобы отпрянуть и прошипеть проклятие или дернуть за усы. Наверное, боги и это имели в виду, когда вводили правило «Короли отличаются от обычных людей». Если королевский ребенок совершает ошибку, родитель не может безоговорочно остаться на его стороне. И наоборот. До последнего дня нашего знакомства Лин регулярно убирался на могиле матери и носил ей свежие венки из лавра и лимонника. Но всегда говорил: «Хорошо, что она заплатила за свое зло».

Я опускаю глаза и смотрю в кубок, полный горькой черноты. «Хотя бы ты» сопровождалось взглядом в мою сторону, не злым, но полным отчаяния. Беру лепешку, стараясь изобразить, будто я-то точно ничего не вижу и не слышу. Но мысль что-то проглотить по-прежнему меня не вдохновляет, больше всего хочется встать и уйти, вернуться в постель. Может, они даже поняли бы это. Точно не стали бы останавливать. Это невыносимо, ведь они ругаются из-за меня, хотя, сколько я их знал, никогда не ругались. А еще они говорят о том, что я запрещаю себе осмысливать, с чем не могу справиться и на что не смог бы ответить. Более того, ответ дальше и туманнее с каждой минутой.

Хочу ли я, чтобы Орфо умерла за то, что сделала? Эта чужая, взрослая Орфо, которая спокойно прожила четыре года, заменив меня котом? Прожила, пока то, во что она меня превратила, убивало людей? Не знаю. Я слишком плохо представляю, какой была эта жизнь изнутри. И есть как минимум один вопрос о моем спасении, ответа на который я пока не услышал.

– Я все равно люблю тебя, Орфо, – говорит Плиниус, судя по звуку, целуя ее в макушку. – И упрямо верю, что оба вы будете жить долго и счастливо. – Наверное, он смотрит на меня. – Но и сам я не дам вам лишить меня такой судьбы. Понятно?

– Да-да, корону я у тебя заберу, ты так или иначе не умрешь, – уверяет Орфо, чуть мрачно, но все же посмеиваясь. – Королевский кот просто не даст мне отказаться.

– Это точно. – Скорфус снова приземляется недалеко от меня, сбив из вазы пару груш.

– Ну и славненько. – Стол подрагивает: Плиниус, то ли крякнув, то ли хрустнув суставами, встает. – Тогда отличного всем денька, а я сегодня встречаю посла Физалии и разбиваю кувшин о новый флотский флагман. Ну и другие дела есть. – Напоследок он подхватывает уроненную Орфо грушу и сует в карман. – Веселитесь.

Напутствие могло бы быть издевкой, но нет. Хозяева видят мир немного иначе, нежели остальное человечество: для них беды, маячащие на горизонте, пусть даже огромные и неодолимые, как грозовые тучи, – не повод перестать радоваться моменту.

Он уходит. Мы остаемся втроем, в тишине, полной запаха ландышей. Орфо и ее кот смотрят на меня словно бы с ожиданием. Приходится встретиться взглядом – лучше с ней, чем с ним. Она вдруг встает и пересаживается ко мне ближе: длинная лавка легко позволяет это сделать.

– Знаю, это было отвратительно. – Она все еще растягивает губы в улыбке, но в прошлом я слишком хорошо научился читать по ее глазам. Она чуть не плачет. – Ты извини.

– Даже не думал, что ты правда все ему расскажешь! – Пожалуй, я благодарен Скорфусу за то, как он сталкивает нас с тяжелой темы родительского разочарования. – Ну, про то, что убил их просто так.

– Не просто так, – жестко одергивает его Орфо. Тут же спохватывается. – То есть…

– Не бери в голову, – прошу я, вздохнув. – Для меня это тоже… почти «просто так». Я уже говорил об этом.

– О «своем чувстве справедливости», – выплевывает она. Почему-то злится.

– Своем долбаном чувстве справедливости, – прибавляет Скорфус непонятное слово.

– Что? – на всякий случай уточняю я, мысленно повторив его про себя. Звучит оскорбительно.

– Ничего, он просто бесится более открыто, чем я; он кот, может себе позволить, – вздохнув, поясняет Орфо и заглядывает в мой кубок. – Как тебе?..

Рассеянно отпиваю. Глаза мигом лезут на лоб: все еще горько.