Теория бесконечных обезьян

– Не хочу. Но больше она ведь ничего не напишет.

Ничего. Не напишет. Девушка с красной помадой колупает краску на могильной оградке и вроде бы говорит по мобильному. Я быстро называю свой номер.

– Павел.

– Да?

– Скажите… – Он задумчиво разглядывает гаснущий дисплей. – А правда, что с ее книгами случались странности? Вроде того, что события сбывались? Революции, катастрофы… Это все не для хайпа говорилось? И люди так же умирали?

Да. Один раз, например, целый класс, травивший отличницу, – она почти единственная и выжила. Как только не убивали тех ребят, а начиналось все с дискотеки перед Хэллоуином, где кого-то повесили, обмотав собственными кишками. Варя написала схожую книгу в шестнадцать: поначалу вымещала обиду на собственных одноклассников, с которыми тоже не ладила, но потом увлеклась и превратила чернушный рассказик в роман-триллер с совершенно другими героями. Получился чудовищный в хорошем смысле микс «Чучела», «Королевства кривых зеркал», «Ночной смены» и «Повелителя мух». Сплелись две линии: конфликт умной девочки Оли со скотским классом и сюрреалистичное путешествие неизвестного по аду, похожему на босховский. Поначалу было вообще непонятно, как одно связано с другим, – а потом на голову читателя обрушивался раскольниковский топор правды. Параллелей с громким делом «Двадцати негритят» – так реальные убийства в школе на юге Москвы окрестила пресса – никто, разумеется, не провел, его не раскрыли. У Варьки виновным оказался учитель математики с нелепым именем Акакий Горностаев, сумасшедшая вторая личность которого – Охотник – считала школу тем самым адом, а учеников старше шестнадцати – подлежащими истреблению демонами. Пожилая тетка, преподававшая математику в реальной школе, была чиста и адекватна… но все равно, когда мы прочли об этом в газете, у половины редакции волосы встали дыбом, больно похожи были некоторые смерти. Варе пересечение тоже не понравилось, она в тот же день пошла в церковь, а потом месяц не бралась за новые книги.

– Да, случалось, – признаюсь равнодушно. – В итоге мы даже попросили ее не использовать реальные бренды, названия магазинов, имена и все такое. Знаете, Дмитрий, забавно: обычно это запрещают, чтобы не получился product placement – неумышленная реклама, за которую издательству не заплатили. А я вот вам хотел работу облегчить. Полиции то есть. Не то чтобы суеверен, но как бы чего не вышло…

Он неожиданно улыбается. Тоже не суеверен? Или нервы такие же стальные, как глаза?

– Ценю вашу сознательность. Что-нибудь еще скажете?

Вряд ли. Разве что…

– Дмитрий, у нее, кстати, вот буквально недавно книга вышла. Новая.

Последняя, Варь. Ты же так и не дописала ту, на которую договор остался в портфеле, да?

– Неужели? Я не успел купить. Не до того…

– Если приедете разговаривать со мной или с сотрудниками, я вам дам авторский экземпляр. Варя их уже не заберет.

Варя уже ничего не заберет. Я, конечно же, этого не произношу, но он, похоже, читает по лицу и делает правильно: вместо соболезнований развивает тему.

– Я в последнее время потерялся в работе. Раньше по возможности следил за тем, что она рассказывает о готовящихся книгах. В общем, не знаю… про что хоть новая?

– Про девушку, разрабатывавшую компьютерную игру, а потом попавшую в ее мир. Мир пиратский, интересный. Ну то есть как пиратский… средневековая Венецианская лагуна, сама Венеция: чума, Инквизиция, интриги соседей, карнавалы, злой орден Чумных Докторов. Там действуют четыре разбойничьи банды, взявшие себе символы четырех карточных мастей. Вот в их-то разборки девушка и попадает. У нее там еще случается любовь с местным вожаком, но любовь особого значения не имеет.

– Не имеет? Это в попаданческом-то романе? – не без опаски уточняет. Ожидаемо побаивается мыльных опер, свойственных этому поджанру.

– Нет, конечно. Как и всегда. Для Вари любовь в книгах не главное.

В жизни тоже. Но на меня как-то находила и время, и угол в многограннике своего странного сердца. А неприязнь к книжной любви понимаю, слишком часто она какая-то… вывернутая, неживая. Передержанная в сахаре, как коктейльная вишня, или излишне расцвеченная прожилками девиаций, как перележавший сыр с плесенью. Не удивляюсь, что Женя, например, вообще ее в своих историях избегает, у него все «просто дружат», даже если от дружбы этой летят искры размером с шаровые молнии.

– Что ж. Интересно звучит. Я бы почитал. – Дмитрий мрачнеет. – Правда, только когда найдем убийцу. Да и другие дела горят.

– Понимаю. У меня тоже сейчас много чего горит.

Сроки. Забавно, что слово одинаково актуально для нас обоих. Сроки-сроки-сроки, блюди или жди: поставят тебя раком и драть будут одинаково жестко, без разницы, где ошибся – не раскрыл поножовщину или из-за сто раз переделываемой обложки не успел с тиражом к ярмарке. Современная жизнь будто вылеплена из дедлайнов: в работе, в творчестве, в отношениях – «часики тикают» или как там издевательски говорит моя незамужняя к двадцати пяти племяшка. Сроки, за которыми ты бежишь, а они, в свою очередь, – от тебя, хохоча, как припадочные вакханки. А когда упадешь наземь с красной от гипертонии мордой или приступом гастрита, они на тебе еще джигу спляшут и на гробу твоем. И на гробах детей твоих будут плясать, потому что с годами мир только убыстряется, заглатывая пилюли социального одобрения и зачитываясь нон-фикшеном по эффективному тайм-менеджменту. Когда мир останавливался в последний раз, затаив дыхание? Наверное, по-настоящему только перед Хиросимой и Нагасаки, раз-два, когда пальцы чьи-то жирные, потные – к кнопке, которая еще черт знает, существует или нет.

Паш, не парься, мы не сгорим.

Варя всегда так. И тексты сдавала раньше нужного, чтобы никто не мучился. Я с ней тоже горел, но по-другому, не на работе. Никакой Хиросимы. Хиросима, моя персональная, случилась сейчас, и мой мир тоже замер. Хотя и продолжает гореть.

– Ладно, Павел, мне тоже надо идти. Лешку там на делах оставил…

Лешка – лохматый помощник с зелеными глазами. Точно. Лешка как раз не похож на читателя Вари, он, наверное, читает, если читает, чисто «мужскую» фантастику и соответствующие детективы. У таких тонколицых ангелков вечный страх показаться недостаточно крутыми, вот и тянутся руки к книгам, на обложках которых суровые герои сурово крошат суровых злодеев. Боевики, сто процентов, и все такое прочее. Наугад пробую:

– «Сталкер»?

– Что?.. – поднимается геометрическая черная бровь.

Это не Чехов перестарался, уже я хватил: больно сумбурный вышел перескок темы.

– Ваш помощник, наверное, читает постапокалиптическую серию «Сталкер»? Которая по компьютерной игре и немного по роману Стругацких «Пикник на обочине»?

Впечатлился. Кивает. Подозрительно так склоняет голову.

– Любимая, да. И еще книги по серии игр «Варкрафт», это такое боевое фэнтези с эльфами в доспехах, драконами какими-то, королями… Я открывал разок, но все это не литература, если честно. Никак, ни о чем. Вы, что ли, выпускаете?

Так осуждающе интересуется, будто мог бы за это и посадить.

– Нет, конкуренты в нише.

– Тогда повторюсь, – улыбается. – Не книги. Как вообще такой мусор можно кропать? Воспитывают в людях дурной вкус и безграмотность, отваживают от классики… Лешка вон сам «Пикник» так до сих пор и не прочитал, дурень, никак не заставлю.

Знаю, знаю таких, мечтающих об отдельном блоке статей в УК за преступления против литературы. Только обычно они постарше, профессией повычурнее, а тут… опрокинутые стереотипы в действии, даже не верится. Провинциальный ментенок пытается намекнуть мне, что Достоевский и Стругацкие бессмертны, а большинство других – твари дрожащие.

– Моя работа со временем научила меня верить, что все сложнее. – Слегка потираю закоченевшие руки, вздыхаю. – Если книги нужны читателю, я не готов называть их мусором. Мне, наоборот, кажется правильным, что мы ушли от советской позиции «Лопайте что дают» не только в вопросе колбасы. Каждый имеет право найти свою книгу… пусть по каким-то критериям и плохую. И воспитать себя как сможет.

– Интересно. – В бутылку он не лезет, просто удивлен: похоже, не такого мнения ждал от настоящего живого редактора. – А по виду вы интеллигент старой формации. Хотя, наверное, у вас там продажи немало решают. Не поймите превратно, мне импонирует такой широкий взгляд, и я признаю, что он правильный. Просто пока он предельно не мой. Сжечь порой хочется весь этот треш.

Дмитрий… Дима, иначе не скажешь сейчас. Какая же, Дима, однобокая потребительская позиция: «Мне не нравится, значит, говно». Дима, написать бы тебе на лбу, чтобы запомнил: книга – это и оружие, и лекарство. Книга может уйму вещей: и спасет от скуки в электричке, и вдохновит на покорение Монблана, и поможет починить расшатанную жизнь, если найти параллели с расшатанными жизнями героев. А еще отвлечет. Заберет тебя из прокуренного кабинета к кому и чему захочешь, вне времен и пространств. Дмитрий, товарищ, мать твою, капитан, а ты не думал, сколько суицидов и бытовых ссор, перешедших в расчлененку, не случилось и не упало к тебе на стол только потому, что находящийся в пограничном состоянии человек нырнул в вовремя попавшуюся книгу и спрятался в ней от самого себя, натянутого как струна? Спрятался в тепле и свете или льде и катарсисе, а вернулся подуспокоившимся. Ты не думал, для тебя все это наивные выдумки, каждый же как-то набивает цену своему скорбному труду. Ты на земле и куда больше думаешь о том, сколько дел все-таки было заведено, – и это здраво. А я думаю. И коллеги, с которыми я не только чаевничаю, но и пойду в разведку, понадобись мы там кому-то. Мы любим «мусор» не меньше, чем «жемчуг», и видим в нем что-то большее, чем продажи, хотя ты прав, куда без них? Мы факельщики. И канатоходцы. Вечно балансируем, впихивая в нерезиновый портфель и легкие увеселительно-успокоительные, и то, что станет классикой и спасет мир. Драконов и гениев, эльфов-убийц и святых блудниц, кривые зеркала и правдивые разговоры, щенячьи нежности и горькую полынь, проросшую сквозь песочные часы. Соль на раны. Сны. Стыд. Судьбы.

Вместо этого монолога Дмитрий выслушивает несколько сухих предложений о том, что по закону рынка потребитель есть у всего. «Спрос рождает предложение», маркетинг для чайников. Он слабо кивает: задумался, а может, просто махнул рукой. Ему к тридцати. Мне к пятидесяти. Между нами пропасть, она не станет меньше из-за того, что на дне лежит мертвая Варя с кровавым нимбом и мы оба ее видим. Скоро для этого следователя ее скроет гора других трупов – они, наверное, падают каждый день.

– А как вы все-таки догадались? – спрашивает он напоследок. – Про «Сталкера»?

– Чутье. Просто литературное чутье. – Дышится тяжело, будто я говорил много и долго; в горле саднит от цепких когтей холодного воздуха и горчит от желчи.

– Забавно. Что ж, до свидания.

Он уходит – ему еще ехать из нашей муравьиной Москвы в Варин тихий Шуйский. Скользит между могил черным силуэтом, вот поравнялся с девушкой с красными губами… Кажется, будто сквозь нее проходит, но нет – наверное, просто немного задел плечом. Я потираю глаза, опускаю взгляд на табличку со знакомым именем, тоже делаю шаг. Хватит тут стоять. Хватит. Жаль, не получится как у Джуда, но я хотя бы пытаюсь…

– До встречи, Варь. Я тебя люблю.

Снова губы сухие и холодные, обветрены. Стекло.

– Зачем вы такое говорите? Она вас не слышит, она умерла.

Красная помада, платиновые волосы. Девушка прямо напротив, по другую сторону креста. Когда успела подойти? Глупый ребенок…

– Умерла, барышня. А вот слышит или нет, наука еще не выяснила. За подобные открытия, чтобы вы знали, вручают премию имени Гарри Гудини.