Теория бесконечных обезьян

Это было немного безумным, а насколько безнадежным – не описать. Но я, пожалуй, понял. Многие авторы кажутся мне именно такими – маяками, которые, давая яркий свет, сами плавают в кромешной тьме. Кто их должен оттуда вытащить?

– Не всем нужны помощь и дружба, Варвара… Некоторые покупают книги по моде, некоторые – от скуки, некоторые – вообще именно для того, чтобы посмеяться, особенно если автор молодой. Есть даже обиженные отказники, которых не печатают, – так они специально следят за новинками, чтобы позубоскалить над более везучими.

– Понимаю. Постебаться тоже потребность.

Не все потребности прекрасны, что поделать, – шакалы такая же часть природы, как благородные волки, и кто знает, что бы здесь без них сломалось. Я молчал, а Варя курила; пепел сыпался в блюдо с недоеденным тортом. Наконец я решился посоветовать ей хоть что-то:

– Вам просто нужно смириться. В конце концов, нельзя подружиться со всем миром. Не все стоят нервов. Некоторым поможет кто-нибудь другой или хорошая трепка.

– А как смириться-то? – безнадежно спросила она, но над трепкой хихикнула.

Мои аналогии были так себе, слишком глобальные и злободневные. Я сравнивал несравнимое – так мне казалось. Это сейчас, особенно после диалога с Дмитрием про литературный мусор, я понимаю, что, в принципе, был прав. Но тогда я оправдывал себя только тем, что Варе двадцать. В двадцать иногда – особенно девочкам, росшим на Крапивине, девочкам-одиночкам, да и мальчикам тоже – хочется подвига. И я сказал:

– У каждого, кто делает что-то хорошее, высокие шансы либо прослыть еретиком, либо стать мучеником, причем именно за то, что вроде как заложено в его призвание. У чуткого свободомыслящего священника, у принципиального полицейского, у честного политика, у работящего врача. Такова жизнь: свет всегда гасят. Вам не переубедить всех, кто делает это, но вы можете светить для тех, кому нужны. Я не думаю, что вам станет легче, но по крайней мере это лучше, чем расстраиваться впустую.

Она вдруг улыбнулась. Улыбалась она всегда слабо, как-то по-джокондовски.

– Мученицей мне точно не быть, а еретичка… хм… звучит даже модно!

Больше она не переживала из-за отзывов – во всяком случае, не показывала этого, ну а вскоре и сама уже утешала юных авторов, заставая картину маслом: «Опять двойка на “ЛайвЛибе”». А еще с того дня мы стали немного ближе, больше шутили и болтали. И вроде бы Варя со всеми этими слезами повела себя как обиженный ребенок… но именно тогда я осознал, насколько внутренне она уже взрослая. На прощание она поблагодарила меня за самую простую на свете вещь.

– Спасибо, что не посмеялись. Я обещаю, я… исправлюсь. И справлюсь.

Восемь.

Семь…

«Павел Викторович еще в кикозе».

Разносится это по всему опенспейсу, хотя никто не произносит вслух. Ни разу не произнес, но фраза так и проступает тревожными кровавыми надписями на бледно-песочных стенах, синем ковролине, белых стеллажах с «сигналами». Дремучее словечко удивительно прижилось именно у нас, полюбил его стар и млад, хотя вне редакции я практически перестал его слышать. Возможно, потому, что вся издательская экзистенция – ненормированная и полная трагикомедий – и есть сплошной кикоз.

А я просто сортирую Варины имейлы. Странно, что не засел раньше.

Новый уровень сантиментов для нового века – цифрового. Оголтелая бумажность сменилась столь же оголтелой электронностью, а мне все равно есть что сохранить. Не в коробке на антресоли, а в невидимой за пределами компьютера папке, так и названной: «Варя». В груди у меня такая же. Там, кроме слов, еще коньячные пробки, недокуренные сигареты и сухая листва. И к ней нет пароля, иначе я, может, захотел бы его забыть.

Варя, как и я, не любила и особо не умела говорить, лучше излагала мысли письменно. Что бы она ни писала, это принимало художественную форму. Даже письма, где мы обсуждали подготовку очередной книги, напоминали иногда истории. Что-нибудь вроде «Граф Колянчик (наш худред Елистратов) соизволит познакомить меня с госпожой художницей? Прибыть с визитом или просто прислать пару летающих голов на референсы?» Или: «Тем, сколько занимаются сексом мои подростки, я прогневала критика N. Берегитесь, на вас идут с факелами толпы мам и нянек!» Или: «Серая бумага? За что же так со мной; она похожа на ненастную Фудзияму!» Я смеялся, читая это. Даже не знаю, как ей не надоедало и как она не повторялась. У нее и для коллег шуточек хватало.

Часть писем формальные, ни о чем – я удаляю, сентиментальности недостаточно. Если разобраться, мне вообще хватило бы десятка имейлов, но сохраняю больше, они могут понадобиться по «чисто деловым делам». У Вари нет семьи, была только тетя, и та умерла. Варя говорила, что в случае чего за ней даже наследовать некому.

«А давай ты, Паш. Права на романы тебе пригодятся, квартира тоже. Продашь ее – а деньги в бюджет, под проекты. Дашь шанс какому-нибудь очередному молодому автору с улицы. Я же вижу, их у вас стало меньше».

Меньше. Мы стали осторожнее отбирать авторов, это точно. Крепнет печальное ощущение, что чем больше зажигается звезд, тем меньше среди них ярких. Пишут сейчас много и многие, а вот темы и типажи кочуют из истории в историю: этого нервного писателя в кризисе я уже видел, и хорошенькую отличницу, увязшую в любовном треугольнике с двумя хулиганами, тоже, и роман про непростые отношения сыщика-человека и сыщика-робота читал… трижды. Действует удручающий обратный принцип; кто-то ведь верит, что, если пятьсот тысяч мартышек посадить за клавиатуры, рано или поздно одна сотворит шедевр. Что же за эксперимент?.. Ах да. Не эксперимент. Просто вариация на тему так называемой теоремы о бесконечных обезьянах [9 - Классическая теорема о бесконечных обезьянах утверждает, что абстрактная обезьяна, ударяя случайным образом по клавишам в течение неограниченного времени, рано или поздно напечатает любой наперед заданный текст.]. Которую так нормально и не доказали.

Я удаляю последние имейлы: Варя прислала корявенький синопсис и великолепные отрывки почти дописанной книги, а я предложил ей вариант, куда мы ее поставим. Дальше только мое короткое «Я скоро заеду» и ее анимированный, одобрительно кивающий смайлик. Варь, это забавно. Столько любовных историй кончаются трогательными письмами, как у Куприна в «Гранатовом браслете». А наша вот оборвалась на кивающем смайлике.

– Нет! Прошу прощения, Сабина, я не могу сейчас это обсуждать, вообще неизвестно, что там с серией. Я вам напишу… позже, позже, да, извините, мне пора!

Мимо пробегает Динка – с бешеным таким взглядом. В такт шагам качается на макушке светленький хвостик, летят фонарики рукавов белой блузы. Динка прижимает к уху кислотно-красный смартфон, каблучки – цок-цок. Похожа Динка на маленькую взмыленную лошадку, и бежит лошадка, судя по дрожащей губе, плакать в туалет.

Уже третье наше с Динкой утро начинается одинаково. Мы сталкиваемся на общей кухне. Она, качнув хвостиком, спрашивает: «Чай?», а я киваю. Она щедро кормит зеленый пузатый чайник крымским сбором, который сама же притащила из похода. Пока чай доходит, источая пахучий лавандовый пар, мы сидим за столом друг против друга и держимся за руки, точнее, кончиками пальцев за кончики пальцев. Пару минут – заварка ядреная, ей хватает. Мы пьем чай из одинаково безликих желтых термокружек, потом – еще по стопке валерьянки – и наконец идем работать.

Динка одна из моих Трех Девиц, трех ведущих редакторов художественной литературы. Отвечает в основном за янг-эдалт, но выпускала и Варю, независимо от тематики и жанра. Они хорошо общались; у нее и других авторов-друзей полно, но ей непросто, даже на похороны не смогла пойти. Моя Динка, как и та, книжная, давно попрощалась с детством, а вот плакать не перестала, не стесняется. Может, поэтому в сравнении с двумя железобетонными коллегами в том же звании – одной помладше, второй постарше – она переживает стрессы проще, в плане, без последствий: у Динки, по крайней мере, ни язвы, ни явных ментальных проблем. Она выплакивает весь накапливаемый от гремучей жизни яд, потому и с работы выбегает всегда счастливая, румяная и сияющая. Кроме трех последних дней: тут она пересиживает дольше меня. Что-то лихорадочно доделывает, роется в самотеке, сварливо пинает литредов и художников, подгоняя что-то, что еще даже не загорелось. Но Динке так проще.

– Диныч…

Она не услышала. Убежала. А мне прилетает в почту свеженькое письмо.

Сабина Шведова-Ясминская. Сабрина Кроу. Риночка, как мы ее иногда зовем.

«Здравствуйте, Павел. Простите, что беспокою, но решила прояснить вопрос дополнительно, а то девчонки ваши заняты. Насколько мне известно, место в плане на июнь в серии Lux in tenebris освободилось. Может, поставим мой новый роман? Я присылала его месяц назад. Синопсис…»

Я закрываю письмо. Спасибо, милая, что «место освободилось». Спасибо, что «место освободилось», а не «эта ваша Перова, с которой вы носитесь, наконец-то умерла».

Сабина – ровесница Вари. Сабина, когда мы взяли ее первый триллер, очень хотела псевдоним Кинг, но я не разрешил. Объяснил это тем, что мы, конечно, слегка жульничаем, но выезжать за счет параллелей с западными авторами не собираемся. На самом деле уровень Сабининых текстов был неплохим, но ни Кинг, ни даже его прославленная в соцсетях собака и рядом не валялись. Больше наивных сюжетных тропов, больше максимализма, другая атмосфера, подача, а главное, совершенно другой контингент героев, сплошь Холдены и Венди. Тогда Сабина стала Кроу, а заодно и в имя добавила лишнюю букву, в память о любимом сериале про какую-то ведьму. Ей идет: она готичная брюнетка, а еще немного ворона из басни Крылова – по-детски падка на похвалы. Риночка умеет и любит мечтать. Она из тех, кто честно говорит в интервью: «Я очень хочу стать знаменитой». Чтобы переводы по всему миру, кино на Netflix, вилла в Калифорнии и эти, как их, косплей с фандомом (или фандом с косплеем?). И у нее хорошие шансы. Но все это не особо про Lux in tenebris. Вряд ли там нужен Netflix, скорее дикий сплав Тодоровского, Ридли Скотта и Гильермо дель Торо.

Вообще Lux in tenebris – одна из моих любимых смешанных русско-иностранных серий, объединяющих книги в жанре магического реализма. Помню, как ее на этапе создания боялся отдел маркетинга: все убеждал меня, что а) название надо русское, б) название надо понятное. Мы их переубедили и презентовали все правильно. «Свет во тьме». Читателям понравилось. Lux in tenebris они ценят именно за то, что, как ни блуждают во тьме персонажи, в конце они непременно обретают искомое. Свет. Свободу. Иногда спасение – свое или целого мира. В героях побывали и маленькие сиротки, и стареющий диктатор, и американские колонисты, и даже сестра Моцарта, чью биографию метафоризировали в стиле «Лабиринта Фавна». Дана – моя грустная, серьезная, мучающаяся от биполярного расстройства Дана – придумала эту серию, когда я пересказал ей тот разговор с Варей, про мотивацию писать. Динка подхватила и развила, купила первые права, додумала «одежку»: монохромные обложки, фольгированные серебром или золотом заглавия, черный обрез. Дороговато печатать, но всем нравится. Семь книг позади, а продажи все еще не просели. Пара русских авторов даже брали премии. Варя очень хотела туда, почти успела, но вот…

Варь, ты, наверное, просто раздала весь свет раньше. Другим текстам. Другим сериям.

«Сабина, здравствуйте. Рад вас слышать. В плане на июнь в Lux in tenebris стоит Перова. Ждут Перову. Насколько я знаю, она действительно не дописала новую книгу и мы не сможем ее выпустить, но я давно планировал переиздать “Ад…”: Варвара сделала расширенную редакцию, более вдумчивую и зрелую, с дополнительными линиями. Поэтому вместо допа сделаем такой проект. Что касается вашей книги, я попрошу ознакомиться с ней как можно быстрее и поставить в план, возможно, на июль или к ММКВЯ. Вряд ли в эту серию, но подумаем. Коллеги будут держать вас в курсе. Хорошего дня».

«Ад…» действительно вырос с Варей. Там и раньше был довольно необычный сюжет: девчонка, которую травили одноклассники, стала расследовать их смерти и чуть не погибла, столкнувшись с Охотником. Но если прежде это был все-таки больше хоррор с душком всем известных «Детей кукурузы» – пусть и качественный, – то в новой версии книга стала куда психологичнее. История принятия своей инаковости. История обретения себя: в конце девочка поступает в академию МВД. История о том, как озлобленное создание, сидящее у воды и радующееся каждому проплывающему трупу врага, превращается в человека. Новое название соответствующее, короткое, но емкое: «Я прощаю». И ненавязчиво вплелась в сюжет влюбленность героини в молодого следователя, ведущего дело об убийствах школьников.

Сабина отвечает коротко: «Спасибо, буду ждать!» На самом деле, наверное, фыркает, а может, у нее пригорает говяжья поджарка на сковородке или что она готовит своему вскоре возвращающемуся с работы и из садика семейству. Сабина переживает, что мы в нее не верим. Я верю, хотя у меня пока нет возможности даже поднять ей роялти. Она не боится опасных тем – про домашнее насилие, секты, детскую проституцию говорит открыто. Глубоко не копает, использует как дополнение к сюжетам, но все же она смелая, и я ее уважаю. Книги у нее интересные. Неплохо написаны. Но они пока слишком поверхностны для «большой» прозы и уже слишком сложны для развлекательной. Переходный возраст: у Сабины как у личности он давно позади, а вот как у автора – в разгаре. И герои… вновь вспоминая советское выражение, я ни с кем из ребят Сабины не пошел бы в разведку, хотя молодежь их метущиеся души очень любит. Издав три книги Кроу, я уже знаю: Сабина не выводит к свету, она, наоборот, окутывает бархатной тьмой, за что честь ей и хвала. Она из особенно ценимых мной авторов, но в Lux in tenebris я ее роман едва ли поставлю, лучше поищу что-то новое. Варя права: пора опять пытать удачу.

– Павел Викторович…

Динка. Динка с красными, как у ангорского кролика, глазами.

– Да, Диныч?

Она крутит в руках телефон.

– Вас Риночка может побеспокоить. Она тут хочет в «Свет…». А я, кажется, не очень с ней хорошо поговорила, сквозь зубы немного.

– Не волнуйся, уже побеспокоила. Я сам поговорил.

– Тоже сквозь зубы? – Динка склоняет голову грустно, понимающе. Она про нас с Варей знает или, по крайней мере, догадывается.

– Да нет, нормально. Книгу ее выкопай, прочти и поставь на конец лета – осень, в «Голоса дня», если это реализм, или в «Голоса ночи», если опять мистический мрачняк. Я не смотрел…

– Да я читала. Городское фэнтези. Про девушку, умершую в самолете и попавшую в параллельный мир – или скорее отражение нашего, – где городские птицы, ну там голуби, ласточки, воробьи, на самом деле оборотни. Они все живут в мансардах на крышах, а дома отдают «воздушным душам» – тем, кто погибает в небе. И сейчас этих погибших летчиков, пассажиров и так далее уже так много, что люди и птицы воюют…

Хорошо звучит, свежо, в духе Риночки, но…

– И там, конечно, невероятная любовь с вражеским принцем? И девушка окажется особенной? Спасет всех от чего-то, с чем и взрослые птичьи вожаки не справятся? И рядом обязательно будет какой-нибудь добрый… м-м-м… стриж или голубь, тоже в нее влюбленный?

Динка кивает на каждое предположение. Эх, Сабина, знаю я тебя. Такова броская примета современной молодежной литературы: если герой не избранный-особенный, да еще не по уши в любви, то книга не книга. Трогательный зверь – янг-эдалт. Мы его очень любим – не только за продажи, но и за попытки вменяемо выстроить диалог с молодежью и за ослепительный, важный посыл: «Ты можешь все, а если пока нет, то сможешь обязательно». YA прыгает с ноги на ногу между миром взрослой прозы и миром подростковой, прыгает и кричит: «Дайте нам дорогу!» Право требовать этого он уже вроде имеет, а вот голосочком владеет пока не до конца – то споткнется, то охрипнет. Сколько же там надрыва и огня… вот только все это, опять же, не совсем про Lux in tenebris. Его ЦА с этой аудиторией пересекается точечно.