Лола, Ада, Лис

– Ты сама-то откуда, принцесса?

– Урал.

– А-а-а, я-я-я-ясно, хорошо хоть шлюхой не стала.

– Ах тыж нерусь! А-а-ай!!!

Черная копна волос извернулась, и Лера сомкнула зубы на моем предплечье. Я, гогоча, схватила ее под колено и повалила наземь – папина школа. Крепко удерживала, а она делала вид, что норовит вцепиться в лицо. В притворной ярости, хихикая и матерясь, мы возились еще минуту. Сзади послышались шаги, я отпрянула, как кошка.

«Девчонки, с вами все…»

«В порядке», – закончила за него я. Он пыхтел сигаретой во тьме и протянул нам руки, осыпаясь желтой хвоей, мы поднялись, Лера уже состроила ему глазки. Я просипела внезапно просевшим голосом: «До Москоу далеко?»

«Километра три до окраины…» – таким же спертым голосом ответил парень, подпрыгнул яркий глазок сигареты, он отсалютовал, полоснул взглядом ледышки на моей радужке и зашагал прочь.

Сумеречный взгляд. Чего книжку эту вспомнила? Лерка таращилась на задницу незнакомца и хихикала.

Странный тип. Мы двинулись, освещаемые луной, я оглянулась – его след давно уже растворился в темноте.

Нынешняя Лера сделала реверанс, одетая в оранжевый сари, а потом бросилась мне на шею, в большой комнате изобильно клубились дымы гашиша и кальяна.

Теперь мы обе в Nске. Какими такими судьбами?

Я даже въезжать не стану.

Шумная компания непросыхающих тусовщиков пропела мне нестройную осанну и свалила у ног подарки – сразу принялась вновь воскуривать «легочные фимиамы».

Я уселась на украшенные кисточками подушки подле статуи Ганеша, в одной руке у меня бутылка немецкого пива, в другой – горсть разноцветных таблеток из подаренной индийской шкатулки инкрустированной яшмой.

Я-я! Дас ист фантастиш, бхай-бхай!

Полдник модели в отставке. В ушах таяли звуки дримхауса и индийских ситар, болтовня Лерки и гул сонма человеков вокруг. Продолговатую кодеиновую таблетку я оставила для апостола Петра, ему и тут будет легко. А после такой ловли – расслабон.

Синяя круглая таблетка проглочена, и я снова погрузилась в воспоминания.

Мысли настойчиво возвращали меня в те дни.

Или то был трип-иллюзия?

Под нашими с Лерой ногами шуршит хвоя, я уже несу туфли в руках, в воздухе пахнет лесной ночью, обалденно, черт возьми!

– Слушай, вокруг тебя мужики хороводы водят, а ты как ледышка. Прям королева-девственница. Парень есть?

– Есть. Был. Может, снова сойдемся… Далеко он щас.

Она еще долго сыпала вопросами, на что я, чуток подумав, – безбожно наврала с три короба.

Утром, добравшись до своей комнатушки в замкадье, я сгребла все брендовые платья, шкатулки с цацками – залезла в тертые джинсы и гриндера, серый капюшон. Скупщица, посверкивая золотым зубом, охотно отсчитывала монеты за мое барахло. Забрав в агентстве зарплату, я вышла, провожаемая огромным знаком вопроса в глазах секретарши и бухгалтера, с чувством полного и окончательного невозвращения. Секретарша встрепенулась и, догнав, всучила мне конверт с вензелями. А сама осталась, с видом разочарованной собачонки, которая мечтала стащить кус – распороть бумажное брюхо самой, но упустила момент или струсила.

Наутро меня как будто отделило тонким ломтем от столичного куска, равнодушие и тошнота, они почти выплескивались, заставляя спешить скорей на Курский.

Только когда поезд тронулся с вокзала, через занавес отвращения пробилась мысль о вчерашней спасительнице, но тут же угасла, убаюканная ритмом колес. Еще увидимся.

В том странном конверте оказалось любовное послание на французском, аж тысяча баксов и пара билетов в Большой. «Бля бель», – произнесла я и пустила французовы лямуры и билеты на вольные ветры, за окно. Нихрена ж не понятно.

Серая и красная таблетки, от них стены комнаты отступали, пятились, коридоры завивались причудливым лабиринтом, я плутала в поисках сортира, на запястье мелодии вытренькивал подарок-браслет из Индии; вот, дойдя по плаката с шамбалой – я неизменно терялась, в итоге стащила джинсы и трусы – справила малую нужду в раковину на кухне.

Кухня немилосердно вертолетила, но блевать мой закаленный в тусовках желудок не желал. Иногда он показывает характер. Журча, я наблюдала за персидской пушистой кошкой, она же скептически следила за мной, понимая, что ее личное право делать свои дела в неположенных местах нарушено. Обратный путь был легче. Главное – не смотреть на плакат. Гости при виде меня восторженно завопили, не сразу врубилась, что вернулась без штанов, в одних трусах. Пофиг – пляшем.

Ночь на кухне, я осушаю пару кружек воды, вокруг – полумрак.

Клюнула носом, раз, другой, и вдруг будто погрузилась в водицу, затхлую и теплую. «Вода» заглушала все вовне и внутри. Потом я увидела это – сумрак в коридоре начал наливаться глянцевой чернотой, образуя согбенную фигуру. Мои глаза наполнились пугливыми слезами, а голову разрывал тот самый звук-голос из далекого прошлого, резонирующий, заставляющий все мое существо напитаться полузабытым ужасом.

Я закричала, но теплая, тухлая вода задавила мой крик. Темнота стала абсолютной. Твердый пол ударил в висок. Жаль, что так слабо.

Пробуждение немилосердно возвращало мне сознание. Я мыслю, а следовательно, я страдаю. Комната была пуста, опорожнившись на улицу людьми и дымом гашиша из форточек, бледный осенний свет проникал сквозь шторы. Остывший кальян, прожженный ковер – следы вчерашней вечеринки, слабо я пошарила возле кровати – попался холодный металл пивной банки – по полу гуляли сквозняки. Надпись маркером: «ВЫПЕЙ МЕНЯ!».

Ниже еще: «Напиток для новорожденных, крепость 666 градусов», я щелкнула ключом. Можно жить. Висок чуток побаливал – спасибо детству, проведенному на гаражах в компании мальчишек, неуважение к девичьему нытью прилипло ко мне навсегда – небольшая ссадина на виске теперь сущий пустяк. Не убилась, и ладно.

Бэдтрип вышел на славу.

Воспоминания – вот что делает утро невыносимым, но нужно им предаться, эксгумировать, отряхнуть комья мысленной земли и червей. Таков ритуал. Личинки забвения, они грызут воспоминания, пока мы не видим. Бац(!), и черви выгрызают лицо некогда близкого человека. И на тебя уже взирает мутная пустота, где мое больное воображение запросто рисует оголенный череп. Да и было ли оно, это лицо? Иногда пошарив в памяти, выхватываю прошлое, а это теперь лишь горсть прожорливых, склизко шевелящихся личинок.

Они расторопны и вечно голодны. Встав, подхожу к зеркалу, чтобы вспомнить, что у меня с лицом, ибо внутри, в памяти и мыслях, только черви копошатся в моих чисто выеденных глазницах. Лицо в порядке, почти не видно похмелья. Посыпавшаяся тушь даже придает шарма. Не всегда надо избегать зеркал, выходит.

Черви эти боятся света, детские дворы N-ска слишком светлы, чтоб нежные покровы психочервяка могли там существовать. Даже сбитые колени, крапивные ожоги, остро-соленые детские слезы исцелены в одно мгновение, я радуюсь, засыпая и просыпаясь. Мама красива как богиня, когда она расчесывает свои длинные темные волосы, я зачарованно замираю. Отец, он как титан, поднимает меня на руках в небеса, подъем этот длится вечность, и мое маленькое тельце испытывает восторг полета, я счастлива. Они даже ссорятся не как все. Дальше опять темные пятна и шевеление в омутах. Омуты эти ведут туда, откуда приходит склизкая Тень. Вчера я оступилась, теперь надо убедиться, утихла ли темнота, потревоженная вчерашней ночью? Будет ли меня опять так таращить?

Драматизирую ли я, нагоняю жути? Возможно.

Осень и полумрак, мне 13, в школе дела идут ни шатко ни валко, я с трудом веду себя по коридору – в комнате на меня смотрят скорбные глаза родственников, их забытые лица уже покрыты шевелящейся червивой массой. Мать вдруг срывается с места и обнимает меня, она плачет, я как будто испытываю дежавю, будто я уже оплакала, уже получила удар, я знаю, что мой отец погиб, и на душе у меня засуха. Она говорит мне эту фразу, я отстраняюсь и иду в свою комнату, там темно и тихо. Идут часы – накрапывает дождь. Теряю счет времени, но четко знаю – нельзя спать. Спать нельзя. Что-то ждет меня на той стороне. Будто внутренний сухой вакуум втягивает какую-то плохую воду. Затекают ноги, и кровь становится вязкой. Я клюю носом, погружаюсь в сон.

Машина неуютно гудит, за окном пролетают мокрые лапы елей, мы взбираемся на пригорки и спускаемся, царапая дном грунт дороги.

За рулем высокий мужчина, но как я ни стараюсь рассмотреть его лицо – вижу лишь затылок, короткий ершик жестких волос. Рядом со мной сидит толстая тетка с огромными бусами, они побрякивают на кочках, она улыбается одними губами, прячу глаза, чтоб не видеть этой головы-затылка и фальшивой улыбки.

Куда мы едем?

Как куда, милочка. Выбирать тебе место на кладбище, конечно.

…

Вот мы и приехали, самое лучшее. От сердца отрываю, милочка.

Похолодев, смотрю на свои ноги, но все равно вижу чертову улыбку тетки и затылок водителя, распахивающего передо мной дверь, лица у него нет вовсе.

Вот свежезарытая могила, пахнет осенью, землей, с могильной плиты смотрит отец, маленькая, черно-белая фотография. Задыхаюсь от прилива теплой воды, наполняющей пространство вокруг, я тону. Шум дождя затихает, отступая перед невыносимым резонирующим звуком, он исходит из могилы.

Там вспухает, разбрасывая комья земли, черный огромный пузырь, постепенно он обретает форму, стекая по плечам горбатого и длиннорукого существа с толстым животом, лоснящегося, как нефть. Я пытаюсь закричать и чувствую, как вода наполняет мои легкие. Тварь распахивает рот и тянет ко мне свою руку, секунду я вижу его разверстую пасть, где перекатываются мокрые комочки земли. Бездонное что-то внутри. Потом силы оставляют меня.