Лола, Ада, Лис

С трудом вынырнула из воспоминаний – бестолково покрутилась по комнате, сбивая оставленные бутылки. Гардероб, большущий и без ангелов с огненными мечами, охраняющих створки. Мгновенное оживление. Платяной шкаф Леры щедро распахнул для меня свои двери – я поплыла, погрузилась в море платьев, дебри шубок и пальто, сбоку выстилались два газона туфель в коробках. Вдруг что-то шелковистое обрушилось на меня, завесив глаза. Вывалилась из шкафа – стянула с головы вещицу, сверху на меня напало-упало текучее черное платье, сейчас же оно невинно лежало на полу. НАДЕНЬ МЕНЯ.

Лейбл гласил: Shadowork, изделие неизвестного портного льнуло к рукам, матовая поверхность приковывала взгляд, я чувствовала себя маленькой Лолочкой, забравшейся в запретный сад маминого шкафа, в Эдем.

С днем рождения меня. Платье покорно повисло на спинке стула, сграбастав косметичку – заспешила в ванную, оно не должно долго ждать.

На огромном зеркале в ванной отпечатались свеженакрашенные губы и надпись: «Лерчик, я ушла гулять в твоих шмотках:)».

Освеженная и окрыленная таинственным платьем, я облачилась в его льстивый материал и красные туфельки Prada, они непривычно скромно признали превосходство платья и вот уже зацокали по щербатому асфальту улицы, а короткий жакет, тоже черный, ничуть не мешал мне в кои-то веки с улыбкой дефилировать по немноголюдным утренним улицам, не ощущая кусачего ветра. Пора навестить кое-кого, пока есть желание.

На улице меня кольнула мысль. Черт побери! Опять оно возвращается – события школьных лет стали каким то фильмом в моей голове. Затертой VHS пленкой. Мистическое кино про юную меня? Отогнать пока эти мысли подальше….

Глава 2. Субмарина и механизмы

Бзззынь. Бззззыыынь. Дверь устало распахнулась, и на меня уставились пустые, подернутые недавними сновидениями глаза Нины – невысокой и невзрачной сокурсницы, от нее ушел муж, все 160 сантиметров роста, круглое лицо с припухшими глазами выражали тоску, она как бы скрипела вместе с дверью, впуская меня внутрь. Я потушила улыбку и сунула ей под нос бутылку шампанского, купленного по дороге. Она понюхала и приложилась, побрела в комнату, совершенно не заботясь о моем присутствии. Всюду пахло серым дымом депрессии. Я вышла и вскоре вернулась с парой бутылок мартини.

Нина начитана и умна, цитировала мне Гете на языке оригинала, я же не осилила в универе и перевода, ибо была увлечена тогда блуднями Генри Чинаски и прочими Хантерами Томпсонами.

Нина знала наизусть массу треклятых немецких романтиков и могла часами до хрипоты спорить со мною на темы литературы, курить марихуану и снабжать меня шпаргалками на лингвистических экзаменах, где я, каждую ночь залипавшая в телек с World Fashion, готова была от отчаянья изложить хоть всю историю французских домов моды, но не решить простейший практикум. В общем, мы были такими противоположностями с массой родственных крючочков, что вечно цеплялись, стоит нам только сблизиться, и легко отпускали, если мы отдалялись друг от друга. Такой вот парадокс.

Нина в цветастом халатике пила из горла и постепенно веселела, рыжие кудри до плеч вновь запрыгали в такт болтовне и шутейным спорам. Мы планомерно надирались, пели песни с балкона, время текло как вода, убыстряясь к вечеру. Утешать ее или выспрашивать, ковыряясь в свежих ранах, я не торопилась. Они должны подсохнуть.

Нина вдруг замерла и уставилась в одну несуществующую точку. Внизу, рядом с балконом, на щербатой дороге мокли сбившиеся гуртом автомобили, почти опустевшая бутылка вдруг выскользнула из ее оцепеневшей руки и рухнула на тротуар. «Совсем охренели, етить твою мать!» – донеслось снизу. Я отвела Нину в комнату, она плыла, двигаясь, как в невесомости, – затаившаяся под натиском мартини тоска вдруг нахлынула, обрывая все крючки и контакты. Нина-тонущая-субмарина, абсолютно изолированная и одновременно залитая уже холодной океанской водой. Она свернулась на кровати в калачик, будто раненная в живот, и через несколько минут засопела.

Я сонно прошлепала босыми ногами на кухню, опустошив там стакан теплой воды и тарелку с фруктами. На темном окне едва возилась поздняя осенняя муха, муху тоже клонило в сон.

Утром я приготовила завтрак, безошибочно нашла приготовленную хозяйкой отраву – горку феназепама в стаканчике, на холодильнике – и высыпала ее в унитаз, не без сожаления. Пару штук проглотила сама.

Марафет навела-с.

Все, пора – каблуки опять запели бодрую песню в пустом подъезде. Когда расхлебываешь чужое несчастье, срываешь чьи-то суициды – на душе легчает, видимо, я, как истинная нечисть, питаюсь чужим горем, но по наивности этого не понимаю.

Настроение ползло вверх, деньги из банкомата – в руки, и даже тень ощущения – осознание того, что с Нинкой это может быть последняя встреча, – не печалила меня. Давно привыкнув к своей плотной и легкой тоске и уверенной апатии, я не желала и краем глаза заглядывать в те унылые темные глубины, куда сейчас влекло мою несчастную подругу. Как неудачливый спасатель – отделалась от утопающего и уходила. Заминка могла и для меня стать фатальной. Может быть, большинство людей вокруг, упершись в свои повседневные дела, не замечали шевеления механизмов жизни. Я же видела тень, отбрасываемую невидимым колесом или молотом обстоятельств, что скрипели внутри необъяснимой, огромной жизненной машины. Возможно, и Бога, непостижимого и гигантского, как человек для крохотного жука. Она (или Он) просто работает, приводимая (-ый) в действие непонятными силами и запуская пружины «неслучайностей», которые простые жучки-человечки не в силах познать. А если и чуточку увидеть, как там все устроено, то ужас от этого будет мучить и гнать всю жизнь, как по-своему гонит и меня. Я вижу лишь тень и ускользаю. Смешно, но я покинула Москву за день до того, как псих с ножом устроил на презентации резню, где отправил одну модель к праотцам, а Лере изобразил живописный шрам на спине – прощай, открытые платья. Да и нервы уже не те.

Латиняне не зря пили вино и признавали первенство Фатума в человековой жизни. Вино Лола тоже одобряла, оно помогало мне уматывать от чертова Фатума со всех ног, но я держала ухо востро, даже когда надиралась – не скрипит ли где гигантское колесо? Вроде как что-то слышу…

Вдруг захотелось снова затаиться дома.

Прислушаться и вырубить телефоны.

Инкапсулироваться.

Сделано.

Надежно.

Тогда, после смерти отца, мама ходила словно в маске, навсегда скрывшей ее прежнее лицо. Глядя на нее, бледную, молчаливую, прихлебывающую вино каждый вечер, я начала бояться. Старалась не смотреть в эти мутные, заполненные дымом внутреннего пожара глаза.

Мать спала в кресле, рядом в тусклых вечерних лучах солнца стояла одна полупустая бутылка вина, вторая валялась на полу, прозрачная, без содержимого. Я крадучись подняла ту, в которой темнело вино, и осушила, проливая сладковатую жидкость на шею, грудь, и скользнула в свою комнату, на кровать. Дверь призрачно скривилась набок, нехотя пропуская полегчавшее и игриво-непослушное тело. Там, в кресле, лицо мамы, погруженной в пьяный сон, было безмятежным, и мои губы и глаза тоже опустошенно улыбались, глядя в потолок. Мне было 14, и я была впервые слегка пьяна.

Вернусь назад, в настоящее.

На исходе третий день моей добровольной изоляции, когда устала глотать книгу за книгой, смотреть в окно на мотающиеся от ветра ветви деревьев – я, профессиональная убийца времени, забеспокоилась. В душе забулькала серая эктоплазма тревоги.

На выход. Я освежилась, прошлась по волосам плойкой, подкрасила губы и глаза – привычно мимикрируя под приличную деву. Усилился ветер, он заставлял ветку неистово наяривать, ударяет в окно кухни, точно торопит.

«Иду, иду уже…» – бормотала я, втискиваясь в узкие джинсы и подбитую мехом косуху.

Такси прикатило меня к дому Леры, молчаливый водитель, пыхтя странной индийской (почему я так решила?) сигаретой, без слова отчалил. Хозяйка сидела на скамейке возле дома, напряженными, алыми-напомаженными губами сжимая сигарету. Моя бледно-розовым покрытая улыбка расслабила нервное кольцо ее рта. Недокуренная сигарета упала. Мы обнялись.

– Привет, принцесса! Слуу-ушай, чо тут было прям щас, меня преследовал мужик странный, ну маньяк какой-то, мерзкий, рожа – фу! Едва успокоилась.

– Да ты что, ну и где он, твой насильник? (полуулыбка)

– Ну хер его знает ли, может, вон в тех кустах. Мать ети. Лола…

Она вновь затянулась невесть откуда взявшейся сигаретой, в лицо мне летел возбужденный дым и маячил огонек у виска.

Мысль, жгучая и любопытная, запрыгала и подлила кипятка в тревогу у меня внутри. Она сделалась обжигающе приятной, как волнение перед днем рождения в 10 лет. Я пустила в ход свое обаяние – вот мы уже под ручку бесстрашно вошли в арку, ведущую к Дворцу железнодорожника, там, где-то на длинных пустынных дорожках, скрывался ее преследователь. В кармане косухи совершенно случайно завалялся пуш-даггер, «кинжал блудницы», его можно было зажать в кулаке и внезапно уколоть торчащим между пальцев коротким лезвием, забытый подарок одержимого паранойей Бурзума. Но, так или иначе, он не давал страху, что пока лишь приятно щекотал, распространиться по проводам нервов.

Мы шли, ветер крутил ее подол, играл ремешками косухи, щипался, то подталкивал в спину, то бил в лицо. Лера, повеселев, курила, лихо свалив сигарету набок рта.

Мне же хотелось хотя бы увидеть краем глаза психопата, ощутить тот липкий эктоплазматический след черной хаотической слизи, что выделяет умирающая, распадающаяся душа. Отчего мне это так интересно?

Автобусная остановка, стая людей на ветру, хлопает боками синяя торговая палатка. Я озираюсь. Люди отделились от остановки и скрылись в недрах автобуса, за корками стекол их было не различить.

Остался невысокий плотный мужичок, я, как на фотоувеличении, видела его невыразительный жучиный глаз, восковую лысину и жесткую щетку усов. Лера закашлялась, развернулась к нему спиной и умоляюще зашипела: «Вот он, мать, давай отсюда, я как на измене че-то, нуууу, бляяя… давайдавайдавай».

Мои глаза следили за мужиком. Продавщица не высовывала носа из палатки, бродячая собака шаркала о бок ногой, ткань звучно хлопнула на ветру. Пес, глянув на нас, равнодушно зевнул. Через секунду голова усатого дернулась, как будто сработал неведомый механизм, шея вертанулась влево, башка будто стремилась в иную сторону, но, влекомая шеей, нелепо отрикошетила назад и вверх. Он издал утробный булькающий звук и стал поворачиваться, точно сломанная механическая кукла. Кракс(!) и лед на моих глазах, служивший духовным щитом, треснул, я снова ощутила вместо холодного ветра – привкус теплой, тухлой водицы.

Другим зрением я видела, как в жучиных его глазах колыхнулась черная жижа, нефть, эктоплазма, чертова дрянь. Изо рта его она будто изливалась, разбавленная слюной.

Я рванула подругу за рукав, и мы пошли очень быстрым шагом, в голове все кипело, меня душил страх. Нельзя бежать, понимала и стискивала локоть тихо паникующей, рвущейся бежать подруги. Под белесой пеленой не видела ее взволнованного лица.

Он не догонял нас, просто преследовал, останавливаясь, чтоб булькнуть и дергануть головой. Снова ощутить себя получилось только после того, как мы вошли под арку и над нами со стуком понесся поезд. Да-а-а, Лола чуть потеряла управление.

Рев и грохот товарняка остановил его, через плечо я видела, как квадратная фигура замерла, не входя в сумрак арки. Он резко заломил голову и глядел на несущуюся вереницу вагонов. Как будто дальше ему было никак нельзя.

Стремглав кинувшись в недра нетерпеливого автобуса, мы загнанно дышали, прижавшись друг к дружке, скрипучие двери закрылись, заворчал мотор. Лера не курила в салоне, но тискала зубами фильтр. Перекушенная сигарета упала на пол.

Глава 3. Вкусите плоть мою

День последующий. Я проснулась с мурашками, они со вчерашнего дня вольготно путешествовали по мне, внезапно выныривая под кожей. Как кокаиновые клопы. Едва их вытравила, теперь вот эти насекомые ко мне привязались.

Смахнула следы вчерашней туши с подушки, щелкнула теликом. Удушливая вялость, приходящая после напрягов, подкосила напрочь, усыпила меня. Валерия вчера упорхнула к своему новому кавалеру, заливать испуг. Косноязычная дикторша вскользь прошлась по новости: «Местная жительница подверглась нападению неизвестного мужчины… Множественные укусы, подозреваемый скрылся, пострадавшая госпитализирована…»

Мыслительная машина зажужжала, без моего ведома выплетая неприятный узор: усатый преследователь, погоня, искусана какая-то деваха… Р-р-раз! Стая мурашек метнулась по спине, высасывая тепло. Загудела голова, погружая меня в транс, когда все внешние звуки тонут, глохнут, мысли вьются сами собой причудливой нитью, а глаза видят то, чего не следует видеть. Иногда со мной такое бывает.

Бурлящие чернотой разверстые рты, спастические судороги шей, волна пробегает по лицам, изъязвленным, из укушенных ран сочится черная жижа, ползут вьюнками полупрозрачные усики-щупальца из серой эктоплазмы. Некоторые слепо шарят вокруг, иные скручиваются и раскручиваются, как часовые пружины.