Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Легенды Босфора (сборник)

Год написания книги
2012
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
5 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Так будет всегда. Люблю тебя.

– Люблю еще сильнее, сестричка.

* * *

…Говорит глазами. Живет в себе. На поверхности только вселенская любовь к миру. Она слышит, казалось бы, невозможное. Гул всех морей мира, пение всех птиц земли, движение сонных облаков, писк прожорливых пингвинят. Гюльбен – бескрайний океан звуков. В него сливаются реки жизненных нот. Если бы она стала писателем, то ее слог превзошел бы все слоги мира. Она рисует большие полотна. Каждый мазок – тончайшая деталь мира. Станет ли великим художником? Покажет время.

…Воскресный день с Гюльбен провожу в Эски-хисаре. В удивительном городке на юго-востоке Стамбула. Он отмечен сотней достоинств. Вкуснейшая рыба, завораживающая пристань для яхт, музей Османа Хамди Бея. Работы последнего Гюльбен готова рассматривать сутками. Хожу следом за ней по музею великого турецкого художника XIX века, напоминаю о себе, времени, местонахождении. Она не отрывает взгляда от произведений Хамди Бея. Изредка вытирает слезы с бледных щек.

Эти слезы – слезы восхищения. «Когда смотрю на творения Хамди Бея, осознаю всю ничтожность моих каракуль. До творческого масштаба Хамди Бея не добраться. Но, знаешь, хочется сделать попытку…» Рыжеволосая Гюльбен отныне обещает посылать мне лучшие работы. «Когда стану знаменитой, продашь мои полотна, станешь миллионером…» – расцветает она неповторимой улыбкой. Пыльца с цветка ее улыбки проникает в меня через дыхательные пути, делая счастливее счастливого. Неповторимое чувство…

…Последний день перед возвращением в Анкару. Проводим у меня. К нам присоединяется Шинай. Грозится очередным кулинарным шедевром. «Все беру на себя. Продукты купила, батлыджан-эзмеси сделаю заранее, осталось сготовить мусакку. Ты займись гостьей. Приготовление пищи беру на себя». В итоге готовим мусакку всей командой. Гюльбен нарезает продольными ломтиками баклажаны, посыпает их солью на полчаса, чтобы горечь вытекла. Я нарезаю лук, обжариваю его вместе с говяжьим фаршем. Остальными процессами – обжаркой помидоров, баклажанов – руководит сама Шинай…

Это была наша последняя встреча с Гюльбен в том году. Спустя семь часов провожаем ее в аэропорту. Долго прощались. Она обнимала нас с Шинай, целовала Айдынлыг в холодный нос. Она уезжала, оставляя в Стамбуле частичку собственной души. Она уезжала, чтобы обязательно вернуться… Звучит сказочно. Но и сказки ведь придумывает жизнь…

4

…Мысли сплетались в единый венок гармонии…

…Дни рождения вне Стамбула утопали в горьком соусе пересоленных обид, подгоревших желаний, засахарившихся порывов жить иначе. Более двух десятков именин, отмеченных до созерцания Босфора, – кино другого формата. Кадры из той жизни – незнакомые изображения чужого человека. Человека с моей внешностью. Не с моей душой. Воспринимаю как пройденный этап. Другая обстановка, цели, побуждения. Теперь жизнь в настоящем с прицелом в будущее…

…Эпизод из той жизни. Шумный джаз-клуб наполнен родными людьми. Задуваешь свечи на трехъярусном шоколадно-персиковом чуде. Задуваешь под фальшивое исполнение «Happy birthday». Каждый год неизменно загадываешь одно желание – Стамбул. Когда загадываешь желание, с недоверием веришь в его реализацию. Сбывается, действует, получается. Таков результат многолетних испытаний. Верьте в желания – таков мой итог на сегодняшний день. Итог, подведенный в обретенном Стамбуле. Каждая секунда с мыслей о вере – еще один шажок в сторону ее постижения…

…Мои дни рождения в городе души – фонтан искрящегося счастья. День, когда хочется растянуть минуты. День, когда по дому кружит аромат восточных вкусностей. День, когда вокруг люди, прошедшие с тобою сложный путь. День, когда вокруг люди, которых обрел на пути к счастью… Подготовка к знаменательному дню стартует за два дня заранее. Первым делом поездка за покупками. Без Шинай – дивы турецкой кухни – не обойтись. Сбегаем вместе из офиса, предварительно отослав секретаршу Мелек на разведку. «Глянь, заперта ли дверь комнаты шефа». Получаем зеленый свет в виде подмигивания. Через мгновение несемся по мраморным лестницам вниз. К выходу. Сдерживаем хохот. Наши руки скользят по холодным перилам, полы пальто разлетаются на легком ветру, в пальцах звенят ключи от машины. Через еще одно мгновение – едем в «Пежо» по направлению к большому базару Стамбула. За окном свежесть утреннего дня. Подростки в разноцветных касках катаются на роликах, пухленькая старушка с лиловыми волосами выгуливает таксу, усатый торговец газетами выкрикивает сенсационные заголовки «Хуриета»…

Второй этап начинается вечером, после работы. Собираемся в маленькой квартирке Шинай, где создаются будущие изыски. Айше отваривает рис для пудинга. Афет моет пузатые помидоры для пастушьего салата. Гюльбен, тайком подкармливая Айдынлыг, нарезает инжир для десерта ашурэ. Чернобровый корректор Мустафа обливается слезами за чисткой лука. Золотистые шкурки разлетаются под вздохами вентилятора. Все работают, за исключением самой Шинай. Она, словно рабовладелец, прогуливается между столами. Пристально наблюдает за процессом. «Гюльбен, доченька, нарезай инжир маленькими кусками. Ашурэ должен обладать девственной нежностью…» «Не держи рис долго в воде, Айше. Он набухнет, потеряет природную изысканность. Не зря бабушка твердила, „кто передержит рис в воде, у того набухнет совесть“.» «Эй, будущий именинник, а ну-ка бросай халтурить. Разделывай баранину быстро, с любовью. Когда нож долго контачит с мясом, оно дряхлеет…» Молча повинуемся. Повинуемся, жалея Шинай. Ведь завтра ей потом обливаться у плиты…

До начала праздника три часа. Блюда приготовлены. Шинай поехала в школу за дочерью, Мустафа с Альпером расставляют мебель. Афет отправилась встречать тетушку Нилюфер. Мы с Айше направляемся в аэропорт Ататюрка. Через час приземляется самолет из бакинского аэропорта Бина. Спустя полтора часа – из Шереметьево. Из холодной столицы приезжают друзья – Ольга с Сашей, Владик, Евгения с сынишкой. А дух Каспия ко мне везет мама с компанией из шести человек… Счастливый день. Поистине счастливый.

…Шинай превзошла себя. Стол ломился от яств. Мысли сплетались в единый венок гармонии. Вино дурманило головы. Мама улыбалась со слезами на глазах. «Мой сын нашел счастье…» – тихо сказала она, подняв бокал с напитком гранатового оттенка. За окном дремал вечерний Босфор, дельфинята затеяли чехарду недалеко от берега, чайки пели колыбельную большому городу…

…Под конец вечера всей компанией вываливаемся на балкон, взглянуть на подмигивающие нам звезды. Одна из них, сделав кувырок в ночном небе, устремляется вниз. За считаные секунды во многих точках необъятного Стамбула загадываются желания. Разные желания разных людей с одной целью – стать еще счастливее…

5

…Аллах выслушивает, разделяет, успокаивает.

Он Друг, а не Всевышний…

…Коренная турчанка с израненной душой. На лице постоянная сосредоточенность. Тонкие губы. Контуры обведены розовым карандашом. Лучистые глаза. Длинная челка, укрывающая лоб. Зовут Сена. Ей двадцать шесть. На вид не более двадцать. Лишь услышав хрипло-меланхоличный тембр голоса, понимаешь – человек старше. Голосовые связки Сены обвила лоза тоски, прорастающая из души хрупкой девушки большого города. Много курит. Зажигает сигарету. Максимум три затяжки, бросает. Спустя десять минут снова закуривает. По аналогичному сценарию. Через пару часов под ногами поле окурков. Рассматривает «бычки», улыбается. «…они похожи на десятки человеческих жизней, потухающие внезапно. На самом расцвете. А я, как Бог, над ними…»

Сена одевается исключительно в зеленую одежду. Зеленая куртка с молочно-фиолетовой подкладкой, зеленые брюки с бархатистыми мокасинами. Тени глаз – темно-зеленые. «…цвет ислама. Пророк Мухаммед любил этот оттенок…» Она пришла в религию пять лет назад. До этого не молилась, называла «старомодными замашками». Теперь объясняет иначе: «Тогда просто не понимала». «Моя вера отлична от веры масс. Мой Аллах выслушивает, разделяет, успокаивает. Он Друг, не Всевышний… Курю, не покрываюсь. Грехом не считаю. Думаю, на небесах со мной солидарны». Ее ислам немного детский. Возможно, с долькой несерьезности. Для нее Аллах мудрый старец с седой бородой, восседающий на троне из сгустков облаков… Между словами Сена выдерживает длинные паузы. Массирует правый висок. Ковыряет длинным ногтем мизинца подбородок. Попеременно заглядывает на дно моих глаз. «…там вижу необычайное спокойствие. Будто ты долго шел по пустыне в поисках воды. Наконец после мучений отыскал родник… В первый раз взглянув в твои глаза, заинтересовалась тобою, подошла в том парке, помнишь? Мне интересно, как ты думаешь, размышляешь…»

…Несколько раз в неделю встречаемся в бежевой кафешке в районе Таксим. Подолгу болтаем. Бывает, не здороваемся при встрече. Сразу присаживаемся за круглый столик, приступаем к обсуждению чего-либо, словно спешим познать друг друга… В прошлом году Сене удалили одну из почек, в позапрошлом прооперировали нос. Сейчас воспалился лицевой нерв. «К врачу хожу чаще, чем в мечеть. Причиной моих заболеваний называет нервы. Настаивает усиленно лечиться, рано ложиться спать, бросить курить, питаться заячьей едой, то есть зеленью, овощами… Ненавижу врачей. Но бабушка заставляет. Каждый раз умоляет одеться, берет за руку, и мы не спеша направляемся в клинику… Бабушка говорит, я ее последняя надежда. Она – моя тоже». Сена признает сложность собственного характера. Оправдывает сие знаком зодиака. «Близнецы немного ненормальные. Два лица, четыре глаза, две пары ушей. Ну скажи, как создания с подобными параметрами могут обладать нормальным характером?..»

…Она первый человек за мою стамбульскую жизнь, ненавидящий современную Турцию. Она злится, когда называю Стамбул «городом души». Она называет Босфор «засорившимся болотом». Она недовольна современными турками. «Теперешние турки потеряли лицо, пропитавшись веяниями Европы. Появилась навязчивая продвинутость, причем беспочвенная». Удивлен, где-то возмущен, совсем не разочарован. У каждого своя позиция. Субъективная… Интересуюсь, почему она не уезжает из Турции? «Поверь, уеду. Скоро. Здесь как-никак Родина. Как пять пальцев знаю каждую улочку. Поэтому уезжать в никуда глупо. В ноябре по работе отправляют в Лондон. Глубже изучаю английский, тамошнюю культуру. Не собираюсь терять своего лица. Я турчанка! Горжусь этим. Люблю Турцию, ненавидя современную атмосферу Турции…» Смотрю на Сену. Смотрю, убеждаясь, что Турцию можно дико любить либо дико ненавидеть. Нейтрально относиться невозможно… На сегодня мы прощаемся. В пятницу Сена приглашает в гости. Соглашаюсь. Ведь нам есть о чем поговорить…

6

…Никогда не отпускай надежду.

Держи рядышком, верь в ее силу…

…Каждый год во второй половине декабря она исчезает. Как только календарь приступает к отсчету последних пятнадцати дней уходящего года. Четырнадцатого числа ее еще встретишь в подъезде или в ближайшем супермаркете. Пятнадцатого Нюргюн внезапно испаряется. Становится невидимкой с плачущими глазами… С того дня с лестничной площадки доносится женский плач. Как правило, глубокими ночами. Это Нюргюн, хотя все знают о ее отсутствии в Стамбуле. Сама исчезает, душа остается. В этом доме. Здесь она вырастила покойных сыновей. Их забрал к себе Аллах. Остались лишь фотографии на стенах гостиной, затаившаяся внутри тоска, погрустневшая болонка Бейби. Верная псина до сих пор ждет у порога. Ждет шестой год возвращения молодых хозяев… Среди мусульман есть поверье: «Хороших людей Всевышний забирает рано». Проверенные веками слова успокаивают расколотую душу Нюргюн. «Они в раю. Там хорошо, правда?..»

…Ей пятьдесят два. Коротконогая толстушка с пушистыми ресницами. Сладкие ямочки на щеках. Вечно над губой капельки пота. Носит косынки ярких цветов. Чаще небесного оттенка. Она моя соседка по лестничной площадке. Она, муж Огуз, две дочери. Семья Кутлуэр удочерила сирот два года назад. Тогда брошенные в приют девочки-близняшки были годовалые. Нюргюн с Огузом отыскали в себе силы, начали с начала. Перевернули сырую от соленых слез страницу… О трагедии упоминают редко. Все и так знают. Двое молодых сыновей семьи Кутлуэр – Гокхан и Гурхан – погибли в середине декабря 2000-го. Во время землетрясения в турецкой провинции Конья. Шесть ударных баллов. Много слез, запах смерти, моросящий дождь. Гокхана и Гурхана завалило обломками рухнувшего минарета. Они были близнецами. Родились с разницей в две минуты…

…Сыновья отправились в Конья десятого декабря. По работе. Ехать не хотели. Мать тоже противилась. Из-за странного сна. Видела саму себя. Плачущую. С глаз стекали слезы. Кровавого оттенка. Она плакала, восседая на обломках разрушенного колодца… Шеф текстильной фирмы, где работали Гокхан с Гурханом, настаивал на командировке. Пришлось ехать…

Тяжелая история, рассказанная мне всего один раз. Она делилась болью без слез, без истерик. «Смирилась. Ради Огуза, себя. После смерти мальчишек чуть с ума не сошла. Дважды пыталась покончить с собою. Спасли соседи. После похорон поседела. Потом полысела. Поэтому ношу косынку…» Нюргюн вернул к жизни снова сон. Под утро к ней явились сыновья. Красивые, здоровые. «…Они обнимают меня. Рыдаю, целую, нюхаю их. Тем временем они тихо шепчут, мол, мама каждая слезинка для нас невыносимая боль. Не переживай, отпусти нас… Проснулась с криком. С тех пор не пролила ни одной слезинки. В тот день дала слово начать жить заново. Мне пятьдесят два. В душе тридцать…»

…В день смерти сыновей Нюргюн уезжает в Конья. Одна. Минарет восстановили. На месте трагедии она не плачет. «…там я с ними общаюсь. Слышу их. Они слышат меня…»

…Называю ее великой женщиной. Нюргюн победила боль. Не каждый так смог бы. Не каждая женщина смогла бы заново стать женщиной. Стать матерью… Каждое утро провожает дочерей в школу. Пересекаемся недалеко от нашего дома, где выгуливаю Айдынлыг. Нюргюн, приветливо кивая, кричит мне: «Пусть Бог благословит твой день!» Улыбаюсь ей – сильной, счастливой женщине. Рядом шагают близняшки в розовых куртках. Они так похожи на маму. Они настоящая семья. Семья Кутлуэр, возродившаяся заново…

«…Сынок, никогда не отпускай надежду. Держи рядышком, верь в ее силу, лелей ее. Она в нужный момент обязательно ответит взаимностью». Правдивая философия великой женщины. Настоящая философия, написанная жизнью…

7

…Затаившиеся противоречия – отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину…

…Обижалась, когда ей дарили цветы. Не имеет значения, какие. Даже если тюльпаны. Не имеет значения, по какому поводу. Даже если на день рождения. «Цветы – дорогое удовольствие зимой. Не стоило тратиться. Лучше бы мне сладостей купили…» Она говорила не так, как думала. Она была не такой, как думали многие. К примеру, сладости любила готовить, но не есть. К примеру, цветы обожала больше всего на свете. Особенно тюльпаны. «Больно получать столь прекрасные создания мертвыми. Когда дарят сорванные тюльпаны, будто удар в спину наносят. Значит, ради моего дня рождения их лишили жизни?..»

…Сентиментальность прятала на самом дне колодца души. Старалась не показывать. Плакала наедине с собою. В одиночестве могла обливаться слезами за просмотром мелодрам, хотя на людях отдавала предпочтение комедиям. Эти затаившиеся противоречия – отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину. Прошлого, когда забываешь, что ты женщина. Мужчиной на войне быть легче. «Если покажешь себя слабой – проиграть битву ничего не стоит. Жизнь не любит слабых. Тяжело такое говорить. Но это так». Хотя тяжелые камни судьбы давно утонули в океане бытия, она продолжала бороться. Неизвестно с кем. Скорее с собственным прошлым…

…Ее звали Лале. В переводе с турецкого «тюльпан». Моя бабушка, мамина мама. Теплые руки, карие глаза. Длинные волосы, закрашенные хной, заплетала в косу. Смуглая кожа, приятно пахнущая имбирем. Сильная женщина-Скорпион с турецкими корнями, прожившая больше половины жизни на окраине Баку. В трехкомнатном доме с зелеными дверями. В Шуваланах – небольшом живописном поселке под самим солнцем, на берегу Каспия…

…До последнего вздоха скучала по Стамбулу. Ей снились Дворец Долмабахче, босфорские дельфины, мост Ататюрка. Ей слышался голос муэдзина с минарета, балаган Египетского базара Стамбула, где пахнет специями. Там под ногами трещат зернышки кунжута, струйкой высыпавшиеся из мешка торговца. Бабушка Лале называла Стамбул «городом снов», Баку – «городом реальности». Два города одной религии смешались в разуме, как две национальности в ее бурлящей крови. Мать Пярзад, моя прабабушка, родилась в Анкаре, в восемнадцать лет выскочив замуж за коренного бакинца. «Если бы Баку не был бы так схож со Стамбулом, наверное, с ума сошла бы от тоски…» Вырастив в нищете двух дочерей, она пожертвовала многим. Переступала через собственные чувства. Убегала из любимого города, в котором лишилась единственной опоры – мужа Ахмета. Лале ненавидела жаловаться, сетовать на потери прошлого, незажившие раны настоящего. «Зачем ныть перед людьми? Все что случилось, случилось со мной. Других касаться не должно». Настоящая категоричность Скорпионов…

…Последние годы жизни бабушка жила одна. «В своей скорлупе». Лишь по воскресеньям – день открытых дверей. Для родственников – поклонников ее непревзойденной стряпни. Много готовила турецких блюд. Долма из фарша скумбрии, имамбайылды, сырный пирог «Тепси». Плюс домашнее абрикосовое вино, бродившее в прохладном подвале…

…В бабушке Лале мусульманские устои прекрасно уживались с современностью. Уживались вопреки возрасту, менталитету, сплетням. Она выкуривала в день пачку «Мальборо», по поселку передвигалась на красном «Тофаше». Наряду с мугамом слушала попсу, восхищенно называя Мадонну «еще той развратницей». Она понимала меня, делилась мудростью, поддерживала наперекор родителям. Двери бабушкиного дома оставались открыты для меня в любой день. С наступлением весны частенько заезжал к ней на шор-гогалы. Готовили эту праздничную, круглую выпечку под открытым небом. В саду, где росли грушевые, ореховые деревья. Бабушка тонко раскатывала тесто на слои, щедро смазывала их темно-желтым растопленным маслом, укладывая друг на друга. Тем временем за сладкой беседой я смешивал в медной чаше нежнозеленую начинку из аниса, тмина, корицы, черного перца, куркумы. В пепельнице дымились две сигареты, забытые нами за громким спором о жизни…

…Ее уже нет больше десяти лет. Бабушка умерла во сне в семьдесят два года. Без мучений. Редко хожу к ней на могилу. Больно. А если иду, то обязательно с тюльпанами.

8

…Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе…

…Чем меньше остается дней до Шекер-Байрам, тем сильнее обостряется ее депрессия. Когда город души отмечает ежегодный праздник сладостей, не выходит из дому. Обнимает белыми ручками таксу Барта, проливая слезы над очередным номером кулинарного журнала «Софра». Ненависть к Шекер-Байраму обостряется по мере увеличения массы ее тела. В эти дни над Стамбулом витают облака с ванильно-миндальной отдушкой. В скромных кондитерских образуются очереди: занятая часть жителей, не успев испечь угощенья, покупает лукум, миндаль в сахаре, воздушные печенья, пахлаву. Взбудораженные детишки караулят двери домов: вот-вот придут родители со сладкими подарками. Как говорят турецкие педиатры, в дни Шекер-Байрама в организмах шестидесяти процентов детей Турции просыпается диатез. Пока у малышни краснеют щеки, у некоторых взрослых, заплывших в ожирении, обостряется булимия…

…Ей двадцать восемь. Турчанка со сказочно-кукольным личиком. Маленькая голова на большом теле. Крашеные золотистые кудри, спадающие на округлившиеся плечи. Ее зовут Ширин, в переводе с турецкого значит «сладкая». Пышную фигуру подруги не назову уродливой. Без выпирающих прослоек жира. Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе. Элегантно одевается. Широкие накидки, полудрагоценные бусы. Ногти сливового оттенка. Непременно ободок на голове.

…Шекер родилась в Измире. В семье известного кондитера Чичек Шеньюз, прославившейся изысканной пахлавой из восемнадцати почти прозрачных слоев теста. Вместо фисташек посыпала слои грецкими орехами, небольшим количеством миндаля, щепоткой размельченного мускатного ореха. Поговаривают, сам Ататюрк был пленен кондитерским даром Чичек…

…Тридцатидвухлетняя Шеньюз произвела на свет первую дочь раньше срока. Во время кондитерского колдовства. Прямо в небольшом цеху, на застеленном ковром полу. Принимала роды одноглазая помощница Долунай, впоследствии получив статус «второй мамы» малютки. Пока Ширин покидала материнскую утробу, на плите булькал жидкий шоколад, а жирная Айя, запрыгнув на рабочий стол, пудрилась в ванильных сугробах. Черная шерсть кошки мигом побелела… С детства Ширин предрасположена к полноте. К четырем годам девочка напоминала восхитительного поросенка. Укачивая ее на руках, бездетная Долунай заработала остеохондроз…

…Познакомился с Ширин в клубе «Мах» курортного Бодрума. На зажигательном шоу Сердара Ортача, когда от накала публика танцевала на стульях, столах. Причем сам мелкий Ортач не прятался за кордоном охраны. Наоборот, тянулся к публике, лихо отплясывая под свои же миксы… С тех пор прошло два года. Два года дружбы с Ширин-Водолеем. При всей непостоянности она верный друг. Встречаемся не часто. Созваниваемся чаще. Как минимум раз в день. В качестве приветствия Ширин напевает в трубку какой-нибудь хит, которым на тот момент пропитана с головы до ног. «Эй, слышал новую вещь Джандан? Офигенные слова. Написал поэт Умит Аксу. Вот послушай. Agkomoz leke-siz olmaloydo, g?phesiz olmaloydo… affedemem ben b?yleyim…»[31 - «Наша любовь должна была быть безупречной, без сомнений… Я не могу простить… Ну вот я такая…» (турец.)]

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
5 из 10