Жизнь

– Нападение на нас сделали. Кинули в окно железку, хорошо, в деда не попали. Вот такую, – рассказала мне бабушка и показала руками, какого размера была железка. Она рассказывала про влетевшую арматурину живо и улыбаясь, как о происшествии скорее удивительном, чем страшном. Как если бы в окно заползла ядовитая змея.

Но настроение у них было подавленное, квартиры не продавались. На «двушку» на Завокзальной покупатель все же нашелся, и 12 000 рублей он предлагал. Но время тянул, да и обидно было за такие деньги продавать, когда подружка бабушки, тетя Зарварт, продала свой полуподвал через дорогу за 14 000. С дядиной квартирой ничего не получалось.

Квартиру сыну пробил Григорий, лет пять назад. Сорокаоднолетний дядя Беглар, инвалид детства, недавно уехал с молодой русской женой. Уехал в Поволжье, на родину жены. Она из Инзы. Бабочка простая, с пацанчиком от первого брака. Ядовито-притягательная. От чернявого Беглара еще двойня белобрысых мальчишек. Дядя укатил на своих «Жигулях» шестой модели с самодельным ручным управлением. Копаться в моторах машин в отцовом гараже – дело стоящее, но от событий не спрячешься и в смотровой яме. Клиентура своя пошла, и деньги хорошие, но и на новом месте не пропаду – вопреки инвалидности он был самоуверен.

Поволжье ему хорошо знакомо было, туда он время от времени уезжал на заработки. У Беглара еле ходили ноги, зато своими руками он мог многое: фотографировать и снимать кино на любительскую камеру, разбирать и собирать моторы машин, чинить телевизоры, шить обувь, дефицитные женские зимние сапоги с мехом. В Самаре он с завокзальными парнями и пытался наладить обувной «цех». Денег не было, так свою первую машину вложил, подарок родителей, купленный с большим напряжением, «Жигули» -фургон цвета «золотое руно» с самодельным ручным управлением. И в аварии попадал, и дело не заладилось – горе-цеховики – и с партнерами переругался, и мыкался, мыкался. Бабушка занимала деньги под процент у соседки Мани и выручала его. Да, процентщики и процентщицы в Баку водились. Наконец женился, вернулся в родной город и переквалифицировался в частного «моториста», справил патент.

С перестройкой бизнес можно было уже делать легально, поэтому дядя был сторонником Горбачева. Он не любил Сталина, а любил The Beatles. В молодости носил яркие шелковые рубашки и пиджаки без воротников, модные черные очки, стригся «под битлов», отращивал длинные волосы, густейшие бакенбарды и дружил с редкими бакинскими хиппи.

Элла все возмущалась отъездом брата и его жены. Беспечно, как дети, бросили свое имущество на родителей, лишнюю ношу, которая наверняка перетянет свою.

Бабушка раздражаться на сына не умела, она поставила Беглара на ноги в прямом смысле. Походить по земле на здоровых ногах ему было суждено недолго, всего месяца три, заболел полиомиелитом в год с небольшим. Ей советовали отправить ребенка в дом инвалидов. Мол, кроха не поймет, а ходить и даже встать на ноги он все равно не сможет. Сын в коляске, муж на протезах – какая это жизнь? А ты молодая, родишь еще сына, говорили бабушке.

Когда ее сын подхватил роковую заразу, Амалия была беременна, совсем некстати, как она думала. И решила извести плод с помощью специальной бабки. Ведь после войны аборты были запрещены, страна потеряла слишком много людей.

В больнице младенец горел в жару, и матери, которой разрешили находиться при нем, тоже было плохо. Ее мучили тошнотворная слабость, высокая температура и все прочие последствия…

– Да вы и сами больны, мамаша. Что с вами? – спросила врач.

Амалии пришлось сознаться. Врачи осмотрели и обещали помочь, но при условии, если она выдаст бабку.

– Расстреливать таких надо! – сказали они.

Но бабушка выдать специальную бабку отказалась. Тянулось время в тусклом ночном свете.

– Доктор, пожалейте ее, у нее больной ребенок, – сказала нянечка. И Амалии помогли.

После этого бабушка решила обязательно родить. Она подумала, что если не родит, то ее накажет Бог и больному сыну станет еще хуже. Через год родила Эллу.

– Если ты наберешься терпения, я, конечно, не обещаю, что сын будет футболистом, но ходить будет, – сказала бабушке доктор Алиева.

Ходил дядя плохо, сильно хромал. Его слабые и неразвитые ноги поддерживали специальные протезы, похожие на дедушкины. В детстве Беглар обходился без них, но совсем уж жалостно передвигался, это даже ходьбой не назовешь. Ломал ноги. Потом, после очередной серии операций, врачи на него надели протезы, соврав родителям, что это временные приспособления, фиксаторы, и через пару лет, конечно, парень обойдется без них.

Небогатую мебель дядюшки, изрядно поцарапанную детьми, и прочие вещи дед еще раньше успел загрузить в железнодорожный контейнер и отправить в Самару.

Рустам нашел грузчиков и приехал помогать тестю. Дворовые отбросы косились на армянское имущество, бросали на Григория недвусмысленные взгляды и бормотали угрозы и проклятия. Этим дело не ограничилось. Следом раздался страшный звук разбиваемого стекла, и в одну из комнат влетел здоровенный булыжник. Потом еще пара камней в другие стекла.

– Рустам, ты не оставляй меня тут одного, давайте сначала я поеду, а потом уже ты, – попросил зятя дед.

– Да, да заводите машину спокойно. Я стою здесь, – достал папа сигарету и, окидывая двор своим фирменным суровым и тяжелым взглядом, веско закурил. «Запорожец» надо прогреть, «раскочегарить», трогается он медленно. Так сразу и не рванешь с места.

Через день, после переезда к нам, 9 октября, дед забеспокоился. Не сиделось ему на месте.

– Поеду проведаю нашу квартиру, – сказал он и утром отправился на Завокзальную.

Поставив машину, уже понял, что случилось то, чего он опасался: решетка на окне в комнату была сорвана. Вскоре дед, подскочивший настолько резво, насколько позволяли протезы, к входной бесстыдно распахнутой двойной железной двери, убедился, что у них побывали грабители. Грабители – это мягко сказано. Да и не было отродясь таких наглых грабителей. Мародеры попались настырные. Вынесли все, что можно было вынести. Унитаз и умывальник разбили, не смогли отковырять. С кухни стащили мойку, хотели прихватить и газовую плиту, даже сдвинули ее с места, развернули, да так и бросили: видно, лень стало отсоединять. Или побоялись газа, или газового ключа не захватили. Вырезали телефон, дотянулись до потолков и вырвали люстры, сорвали занавески. Не говоря уже обо всем остальном, упакованном. Сподручно уносить, все аккуратно сложено в коробки. Только запасной протез Григория издевательски поставили в центре спальни.

3. Красное солнце

Детство – жаркое лето. Жаркие дни рябят в памяти, как легкие барашки на морской глади. По ним рассекает босой юродивый поп, окропляет чернявых детей водой из флакончика и гладит их по голове, и раздает конфетки. Босые, пыльные и здоровенные крестьянские ступни уверенно топчут раскаленный асфальт Завокзальной.

Русский священник, седой и бородатый, как Лев Толстой, волосы на голове стянуты в хвостик. Я опасался черной рясы и старался не попадаться на его пути, к тому же взрослые учили у чужих ничего не брать. Я чувствовал, что «дедушка» был добрым, и его улыбка только подтверждала это, но странная одежда и странные действия настораживали. Почему он брызгает на головы детям из маленького стеклянного флакончика? Колдует или хулиганит? В длинном черном балахоне с большим крестом на цепи.

– Марожна, марожна, – истошно, для непривычного страшно орет продавец мороженого с тележкой на подшипниках, средневековый вопль перекрывает редкий шум машин, в самую жару на улицах тихо. Бабушка дает мне рубль и велит купить пять пломбиров в вафельных стаканчиках, и я догоняю мороженщика, он толкает тележку и двигается плавно и быстро, как конькобежец, но догнать его всегда получается. А старец, согбенный коробейник с мешком, приходил сам, доставая из заплечного мешка дефицитное печенье «Юбилейное». В белой тюбетейке и с благообразной бородой, он больше походил на дервиша, чем на «спекулянта».

Детство – ясные, жаркие, застывшие дни и море. Поехать на пляж – самое большое удовольствие. Деда еще надо уговорить отвезти в его редкие свободные полдни. Путь все же неблизкий, километров тридцать-сорок, а дела всегда найдутся. Дед, хитро улыбаясь, выдвигал условие:

– Если хоть веточка пошевелится, не поедем. Значит, если здесь небольшой ветерок, на море будет сильный ветер.

Еще он говорил: «солнце красное к утру моряку не по нутру», а вставал он рано и за большой кружкой горячего сладкого молока (за что высмеивала его бабушка – как маленький) успевал заметить, какое солнце. Мол, ветра надо ждать, и тогда попробуй уговори.

Он не захотел стать плотником, как отец. И стал моряком. Был рулевым на танкере «Кремль», ходил в Махачкалу, Астрахань, Иран.

В детстве я с диким нетерпением и предвкушением счастья ждал, когда вдруг между ослепительно солнечным безоблачным небом и желтой выжженной степной полосой покажется лазоревая линия на горизонте. Линия ширится, плотнеет, наливается синью.

Я кричал «Ура!!! Море!» Но до пляжа было еще ехать и ехать. Мы приближались, а заветная линия к моему кратковременному огорчению пропадала, и показывался поселок. Дома, заборы, сложенные из камней-голышей безо всякого раствора, по старинке, пионерлагерь, морская часть с якорями и звездами на железных воротах, узкие улочки, пыль. Потом снова показывалось море уже во всей красе, самодовольное, невозмутимое, как здоровая, красивая крестьянка. Как же спешишь раздеться и залезть в эту холодную воду. Каспий прохладный в любую жару. Не было в детстве для меня большего счастья, чем окунуться в него.

Иногда купался и дед. Старался как можно ближе подъехать к воде, это легче в будние дни, когда народу поменьше. В выходные все лежали плотно, загорали.

Раздевался не спеша в «Запорожце», отстегивал протезы. Левая нога отрезана ниже колена у икры, на правой нет пальцев. Григорий, сидя, боком, ползком добирался до моря, руками отталкиваясь от горячего песка. Вот уже вода, слишком мелко, еще усилие – все, поплыл. Умело, кролем и брассом, на спине, отдыхая, потом снова вперед, и пропал из вида.

В море ноги нужны, но не как на земле, рук опытному пловцу вполне хватает.

И другие, и ветреные, и туманные, уютные и скучные дни я помню, когда холодно у бабушки. Она любила свежий воздух, ей нравился холод, отопления в квартире не было. Да и откуда ему взяться было, централизованному в старом доме. В холода вопреки всем правилам противопожарной безопасности у бабушки целыми днями горел газ, конфорки синели тихими огоньками. На огонь ставили чугунные круглые пластины, на них следовало потомить свежезаваренный чай в разрисованном красными цветами чайнике. Летом на этих раскаленных блинах пекли баклажаны.

Календарь настенный с Ильичом из журнала «Работница» на матовом стекле, скучная программа «Сегодня в мире», крепкий чай с кусковым сахаром вприкуску. Да, с настоящим сахаром, кубики которого не так уж просто поколоть специальными щипцами. Гудит, свистит бакинский ветер, и жутковатые сумерки за окном.

Весной бабушка пекла на раскаленных противнях «жянгяляв хац», тонко раскатанные лепешки, начиненные букетом зелени, а еще вкуснее с дикими травами – у армян любой сорняк расцветает деликатесом. Белое тесто покрывается мелкими кругляшками ожогов, как и лаваш. В старину на Завокзальной пекли на листах металла, положенных на кирпичи, во дворах и угощали друг друга.

Дедушка и бабушка поженились, когда в Баку отменили светомаскировку, в конце апреля 1945 года. Знакомы они были с детства. Дед ходил на костылях. Слегка лопоухий, горбоносый, то с бородой, то с тонкими усиками, невысокий, да еще война подкоротила, волосы зачесаны назад, широкий лоб. Невеста – восточная красавица с большими зелеными глазами.

Накрыли стол во дворе, уставили бедной едой. Еще каждый гость принес что мог. Поставили графины с красным домашним вином, которое продавали тайные спекулянты-виноторговцы, и бутыль тутовки из дедовой родной карабахской деревни. А из инструментов музыкальных кто-то приволок балалайку. Какая же свадьба без музыки? На русской балалайке подбирали армянские песни.

Он просился в военно-морской флот, но попал Тбилисское пехотное училище. Вообще, у него была бронь, он не подлежал мобилизации. Мне в детстве говорили, что дедушка добровольцем ушел на фронт. Потом я узнал, что да, добровольцем, но по факту он вынужден был поступить так, поскольку проспал отход своего судна. Заскочил отдать матери консервы и мыло, прилег отдохнуть и не проснулся вовремя. Прибежал в порт, а корабль ушел. Получается, опоздал, не вернулся из увольнения. О, даже представить себе страшно, что за это могло быть тогда, в 1941 году. Гражданский флот был мобилизован. Поэтому и бронь была у Григория, не просто же так.

Опоздав на корабль, дедушка, недолго думая, пришел в военкомат и записался на фронт добровольцем. Проигнорировав желание отправиться в военный флот, военкоматские чины оценили то, что дед был комсоргом корабля и стахановцем, и направили его в пехотное училище.

Много лет прошло, а вспоминал о море, команде, и в этих его скупых, но важных воспоминаниях все было радостно и солнечно. По привычке называл мою куртку бушлатом, а свое пальто шинелью. Море давало чувство значимости и превосходства над сверстниками. Он получал зарплату и паек: крупы, консервы, конфеты. Он стал кормильцем в юные годы, им гордилась семья: прокормить надо было трех младших братьев и совсем маленькую сестру. С едой было плохо все и до войны, и после войны: мясо по праздникам, фасолевый суп – лакомство для настоящих мужчин, благо растет быстро фасоль, армяне, как мексиканцы, не могут без нее.

Паек изменил его судьбу, и он стал солдатом. Танкер «Кремль» разбомбили в Астрахани. В 1942 году путь из Каспия в Волгу был опаснее иной передовой, да еще с грузом нефти.

В память о флоте и несбывшейся судьбе военного моряка Григорий заказал наколку большого, на всю грудь, матроса в бескозырке с гранатой в поднятой руке и автоматом – в другой. Внушительно выглядел синий героический матрос даже на уже порядком иссохшей груди. Набросок сам дед делал, он же с детства неплохо рисовал, а после войны по вечерам живописью занимался. После работы в литейном цеху молодой фронтовик самолично грунтовал холсты, аккуратно копировал маслом «Последний день Помпеи» Брюллова, делал портреты Ленина и Сталина и с фотографии написал портрет покойной тещи по желанию жены. Амалии понравился, соседи говорили: как живая получилась. Это не помешало бабушке считать занятия живописью блажью, и холсты сгнили в подполе.

Молодым лейтенантом послужить Григорию не пришлось. Немцы, как водилось в том 1942 году, прорвали оборону и вышли на участок… И курсантов Тбилисского пехотного училища послали сдерживать противника. В училище Григория отправили в марте, а уже в июне он попал на передовую. Абхазия, озеро Рица, Красная Поляна под Сочи, Туапсе.

В противниках 1-я горнострелковая дивизия вермахта, та самая, с цветком эдельвейса, немецкие горные стрелки не моложе 24 лет. У них опыт, отличное альпинистское снаряжение, экипировка, чистые, богатые ранцы, хорошие бритвы, шоколад.

Многим курсантам нет и восемнадцати еще, у них винтовки, вещмещки с сухарями и гранатами вперемешку. Надо все на себе таскать – горная война, в горах какой транспорт. Что гранаты, мины к минометам и сами минометы. В тушеной капусте черви, и своему товарищу и земляку Жоре, тоже с Завокзальной, он говорил, что это сало, чтобы тот ел. Консервов полно, хлеба не хватает. Поначалу Григорий менял махорочку и трофейный табак на шоколад, но потом втянулся. А к выпивке пристрастился уже на «гражданке», торгуя на рынке шерстяными носками, а то и водкой и вином. Водка и вино помогают забыться, забыть о том, что ты молод, но не можешь ходить, и культи постоянно саднят.