(не)Чужая жена

И мне на минуточку даже становится страшно. А вот Корсар явно недоволен. Он же просил нам не мешать! Хотя раздевать меня, похоже, не собирался. Или…

Корсаков встает, поворачивается, говорит вполне дружелюбно.

– Товий Сергеевич! Приветствую. Извините, что пришлось будить ночью.

– Хороший доктор ночью не спит, а бдит! Хороший доктор спит днем, на операции! – он громко смеется.

Я понимаю, что он шутит, но мне все равно жутковато, уж больно он большой. И что он будет со мной делать?

– Так, кто тут у нас? Доброй ночи, красавица. Как звать?

– Ее зовут Василиса…

– Она что, немая у тебя?

Я вижу, что Корсаков слегка шокирован. Не привык, что с ним так разговаривают, но, видимо, этому Товию Сергеевичу можно.

– Хм… нет, Товий, она не немая.

– А почему ты за нее говоришь, Саш, а? Непорядок. Я с дамой разговариваю, а он лезет. Ну, красавица? Как зовут?

Чувствую, что челюсти сводит. Но отвечать надо, я ведь правда не немая!

– Василиса… Викторовна…

– Ах, ты еще и Викторовна! Интересно! А лет тебе сколько? Совершеннолетняя?

Я краснею как рак. Да, я иногда выгляжу моложе своих лет. Поэтому все время стараюсь одеться как-то… повзрослее, что ли. Никаких кроссовок и кед, только туфли. Никаких джинсов и маек, только платья и юбки…

– Да. Совершеннолетняя. Давно. Мне двадцать четыре года, между прочим.

– Ах, двадцать четыре! «Промежду прочим»… Прекрасно! Молодец, Александр Николаевич. Двадцать четыре. Это хорошо.

– Что – хорошо? – я не очень понимаю, к чему клонит этот странный доктор, смотрю на Корсакова, а он… он что, смущается?

Интересно. Надо это как-то… зафиксировать в памяти.

Александр Николаевич Корсаков смущается! Это, наверное, к дождю!

– Ладненько, и что же с тобой случилось, а? Василиса Викторовна?

– Я… меня…

Теперь уже смущаюсь я. Сильно. И рассказывать всю историю при бывшем боссе мне совсем не хочется.

Потому что начать придется, наверное, с того, что случилось дома. Иначе как я объясню, что делала на улице одна? Поздним вечером?

– Так, дело ясное, что дело темное. Что ж… Александр Николаевич, дорогой мой, тут понимаешь, какое дело…

– Какое? – Корсар хмурится, ну это его обычное состояние.

– Такое дело. Девушку надо осмотреть, а для того, чтобы ее осмотреть, – доктор смотрит на меня, – чтобы ее осмотреть, ее надо раздеть!

Так он говорит, а сам подходит к Корсакову, приобнимает его за плечи – гигант, он его выше! – и ведет к двери.

– А раздевать девушек при посторонних, Александр Николаевич, – именно, при посторонних, – нельзя. Так что в смотровой остаются только медики! Это значит, что вас, Штирлиц, я попрошу!

Корсар ухмыляется.

– В кино он просил Штирлица остаться!

– А я прошу тебя выйти со мной, Саш. Сейчас придет другой доктор, женский, и поможет твоей… совершеннолетней, ясно? А мы с тобой пока лекарство примем, то самое, которое ты мне в прошлом году из Франции привез. Как там его – арманьяк?

Корсаков кивает, у самой двери поворачивается ко мне.

– Василиса, все будет хорошо, я рядом.

– Да рядом ты, рядом… не волнуйся. Все с ней будет хорошо. Ты ее сам только больше нервируешь, рыцарь плаща и шпаги…

Великан Товий выводит моего рыцаря… то есть Корсакова за дверь.

И мне почему-то опять становится страшно. Когда он рядом, я чувствую его защиту, а когда его нет…

Я опускаюсь на кушетку, закрываю глаза.

Главное, не думать о том, что было бы, если бы он стал меня раздевать, потому что… белье на мне очень красивое, но… провокационное.

Ему бы точно понравилось… Или нет?

И вообще, он сейчас там с этим доктором напробуется этого лекарства, кажется, арманьяка – название я знала, папа тоже его любил.

А как же я? Он оставит меня тут?

Насовсем?

***

Дверь закрывается, а меня снова накрывает. Голову сдавливает. Тошнота накатывает. Я всхлипываю. Ко мне подходит медсестра.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо! Василиса, да? Меня зовут Настя. Я помогу вам раздеться.

Я не очень понимаю, зачем это все-таки им нужно, хотя платье грязное, но… Они же будут осматривать лицо? И… голову? Решаю поинтересоваться.

– А зачем мне совсем раздеваться?

– Доктору нужно будет посмотреть, что с вами. Возможно, есть внутренние разрывы.

Я не понимаю, о чем она, смотрю удивленно.